Хозяйка старой пасеки 3

18

Стрельцов наконец отвернулся от меня, посмотрел куда-то вверх.

— Варвара, собирай вещи. Мы уезжаем.

Внутри все упало. Он в самом деле решил, что я — неподходящее общество для него и для его кузины. Даже не из-за неподобающих словечек.

Потому что я сейчас действительно была готова убить. Или, по крайней мере, не вмешиваться в убийство. Он это видел. И сделал выводы.

Я зажмурилась так, что заболели веки. Неужели тот сон не был сном? Но тетку зарубили за столом, а труп нашли в кровати, и даже если его перетащили — нужно было замыть кровь.

Сколько крови вытекает из рубленой раны на голове?

Как долго продолжается кровотечение после смерти?

Я не знала ответов. Знал ли их Стрельцов?

Я замотала головой, отгоняя заметавшиеся мысли. Даже если прежняя Глаша была убийцей, я-то нет. Мне не в чем себя упрекнуть. А Стрельцов увозит Вареньку из-за того, что я в самом деле не слишком хорошо влияю на барышню, с точки зрения этого времени.

Я привыкла выращивать в детях критическое мышление, независимость, уверенность в собственных силах. Нужно ли это девушке-подростку, которую, скорее всего, выдадут замуж по сговору?

С моей точки зрения — нужно, замужеством жизнь не заканчивается. А умение думать пригодится всегда.

С его точки зрения, единственный смысл жизни барышни — удачное замужество. Такой, как я, оно не светит, а Варенька начала видеть во мне пример. Распугает всех потенциальных женихов, и приданое не поможет.

Что ж, пусть уезжают. Баба с возу — кобыле легче. В смысле, минус два едока в доме.

И все-таки — до чего же жаль…

— Как уезжаем? — ахнула Варенька. Похоже, она подошла к окну, услышав крики внизу. — Ты же только что говорил, будто сам отвезешь нас завтра в церковь, и…

— Обстоятельства изменились. Обсуждать нечего. Собирайся, если не хочешь вернуться в Большие Комары в чем есть.

Он зашел в дом. Я отступила от окна.

Минус два едока. Минус одно шило в заднице и один непреходящий геморрой… в смысле, головная боль.

Но почему-то в горле встал ком, не давая дышать.

Я заставила себя встряхнуться. В любом случае я хозяйка, и мне нужно достойно проводить гостей. Может быть, дать что-то с собой, как в поезд?

Да, именно. Именно об этом я могу спросить с чистой совестью.

Стрельцов уже поднимался по лестнице — так торопливо, словно ступени жгли ему ноги. Настолько не терпится убраться отсюда?

— Кирилл Аркадьевич, — окликнула я.

Он обернулся.

— Я могу вам чем-то помочь? Сложить поесть в дорогу или…

— Вы меня очень обяжете, если запишете историю Матрены. Только не в стиле Вареньки, а как протокол допроса. Уделите отдельное внимание… принуждению со стороны свекра и побоям мужа с мотивами оных.

— Поняла, — медленно произнесла я. — Запишу подробно и точно, насколько смогу.

— Но ничего не приукрашивайте.

— Конечно.

— С утра пошлите кого-нибудь за Иваном Михайловичем, пусть осмотрит женщину и напишет заключение. Вышлете на мое имя в Большие Комары.

— Это поможет?

— Если удастся доказать, что муж регулярно избивал ее именно с целью извести, чтобы жениться на другой — это уже не поучение, а истязания. За такое — каторга. Ненадолго, на год-два.

— Потому что не убил? — не удержалась я.

— Да, к счастью. Но каторга, пусть недолгая, дает право подать прошение о разводе. После суда отец Василий проинструктирует Матрену, как это сделать.

Зачем мне это знать сейчас? Суды здесь неспешны.

— Я постараюсь ускорить суд, чтобы бедная женщина, наконец, могла избавиться от этой семейки.

Он будто мои мысли читал.

— Что до… — Стрельцов поморщился, — кровосмешения, доказать его будет сложнее, но я постараюсь.

— Спасибо.

— Это мой долг, — сухо ответил он и устремился вверх по лестнице ровно для того, чтобы столкнуться в дверях с кузиной.

— Кир, ты белены объелся? Я никуда не поеду!

Я не видела снизу его лица, только как он напряженно повел плечами. Казалось, Стрельцов вот-вот взорвется, но когда он заговорил, голос звучал спокойно.

— Варвара, я не прошу твоего согласия. Я ставлю тебя в известность. Точка.

— Глаша, скажи ему!

— Твой кузен отвечает за тебя и желает тебе только добра, — тихо сказала я.

С точки зрения этого мира я действительно неподходящее общество для юной графини, и мне остается только смириться. Не хочу, чтобы у девочки были неприятности из-за меня.

Стрельцов развернулся, глядя на меня с таким же недоумением, как и Варенька. Я выдержала его взгляд. Кажется, у меня начала получаться каменная морда. Учитель хороший попался.

— Граф, чего ты чудишь? — Генеральша тоже подошла к двери. — Ладно самого понесло куда-то…

— По служебной надобности.

— И зачем ты по этой надобности кузину с собой потащил?

— Мы и так злоупотребили гостеприимством Глафиры Андреевны. Вареньке пора возвращаться к родственникам.

Двумя едоками меньше, напомнила я себе.

— Вечереет, — не сдавалась генеральша. — Вы доедете до Больших Комаров глубоко за полночь. Это слишком для барышни ее возраста.

— Испытания закаляют характер, Марья Алексеевна, вам ли не знать?

— Конечно, знаю. Однако, между нами, Кирилл Аркадьевич, иногда я думаю, что предпочла бы остаться незакаленной. К тому же есть разница между испытаниями и… самодурством.

— Мне нужно увезти арестованного. Варвара…

— Поедет в коляске вместе с ним. Вы уверены, что это подобающее общество для нее?

Тон ее изменился. Я моргнула, поняв, что генеральша, которая обращалась к исправнику не иначе как «граф» и «ты», перешла на имя-отчество и «вы».

Марья Алексеевна не спорила. Она выговаривала.

— Вот уж не думала, что неприличные слова из дамских уст для тебя внове или способны напугать. Или ты впервые в жизни обнаружил, что барышни — не эфирные создания и точно так же, как и ты, могут уставать и, устав, не следить за словами? Могут злиться и, разозлившись, ругаться? Или ты думаешь, что твоя кузина настолько глупа, что немедленно повторит услышанное сегодня посреди гостиной?

Вообще-то она и повторила. Не посреди гостиной, но в лицо кузену. Наверное, Стрельцов хотел об этом напомнить, даже набрал в грудь воздуха побольше, но генеральша не была бы генеральшей, если бы дала ему слово сказать.

— А может быть, ты сам, когда рубил горцев, изъяснялся исключительно высоким штилем? Да, Глашины речи сегодня были неподобающими для девицы.

— Не в речах…

— А в ее гневе? Неужто ты дожил до своих лет, не зная, что барышни способны гневаться? Или считаешь, что это плохо? Когда Глаша топор в Савелия швырнула, ты ей за это не выговаривал.

— Тогда…

— Ситуация была другая, — снова не дала ему договорить генеральша. — Да только не бывает двух одинаковых ситуаций. Я много пожила и многое видела. Видела, как в ярости люди хватаются за пистолет. Но схватиться за пистолет — не значит выстрелить.

Стрельцов коротко оглянулся в мою сторону. Я опустила глаза, боясь, что он увидит в них слишком много. Марья Алексеевна тоже сложила два и два, только она, похоже, уверена в моей, то есть Глашиной невиновности. А я — нет.

— И чем упрекать барышню за сорвавшиеся в смятении слова и увозить вторую спешно, будто из чумного дома, ты бы лучше подумал. Если бы спросили меня, я бы сказала, что разъяриться, когда обижают не тебя, — признак большой души.

Он снова оглянулся на меня. Посмотрел на Вареньку.

— Все мы бываем в смятении, граф, — сказала генеральша уже мягче. — Все мы устаем. И, поверь старухе, уставшим и обеспокоенным лучше ничего не решать.

— Я должен…

— Если тебя волнует, что тот мужик в погребе околеет до утра, так запри его в кладовой, там тепло, а снаружи Гришина приставь. Он-то с магией не работал. Утро вечера мудренее. А что до графинюшки… — Марья Алексеевна приобняла хлюпающую носом Вареньку. — Где она еще научится стольким…

Стрельцов прочистил горло, явно припоминая расширенный лексикон кузины.

— … полезным вещам? Твои родичи добрые люди и Вареньку любят по-настоящему. Но разве они расскажут ей, сколько стоит корова? Или как сверять межевую книгу с тем, что видишь своими глазами? Твои дядюшка с тетушкой дадут за нее не только деньги, но и земли. Где ей еще учиться хозяйству? И потом, я ни разу не видела, чтобы она здесь скучала или хандрила. Не то что в городе или у Северских.

— И вы, Марья Алексеевна!

— И я, граф, и я. Пригляжу я за твоей кузиной, если дела требуют тебя в городе. Но уезжать вместе с ней из гостей на ночь глядя — навлечь сплетни не только на Вареньку, но и на хозяйку дома.

Он долго молчал, глядя то на кузину, то на генеральшу. Я отступила на пару шагов вниз по лестнице, в тень, тихо радуясь, что никто не видит моего лица.

— Я должен уехать. Оставляю Варвару под вашу ответственность, Марья Алексеевна. Хотя и в вашем благоразумии я уже не уверен, — сказал он куда тише.

Генеральша хмыкнула.

— Ох уж это благоразумие. Мое проверено тремя мужьями и полудюжиной взрослых детей, которыми могла бы гордиться любая мать.

— Тем лучше. А я отправляюсь немедленно.

Он исчез в своей комнате.

— Глаша, я не хотела! — воскликнула Варенька. — Я не думала, что…

— Ты-то тут при чем, — устало вздохнула я. — Будь добра, напиши записку к Ивану Михайловичу с просьбой прийти завтра, как позволит ему время.

Я вспомнила сегодняшнее «одна нога здесь — другая там» и добавила:

— Напиши, что нужно освидетельствовать для суда одну женщину, поэтому бросать все дела и нестись к нам прямо с утра нет необходимости. Записку отдай Кузьке и прикажи завтра же как проснется отнести доктору. А я пока немного поработаю.

Я направилась в кабинет. Сосредоточившись на рассказе Матрены, я смогу не думать об исправнике. Разве что о том, как он поможет ей избавиться от мужа. Да и одной в кабинете можно не делать вид, будто мне все равно.

— Глаша, — заглянула в кабинет генеральша. — Там граф попрощаться хочет.

— Пусть катится, — проворчала я. — Видеть его не могу.

— Глаша. Ты — хозяйка дома. Веди себя как подобает. И позови прислугу в прихожую.

— Господи, прислугу-то еще зачем!

— Как зачем? — Генеральша посмотрела на меня так, будто я собиралась провожать графа в нижнем белье. — Неприлично уехать, не дав на чай людям.

Пропади оно все пропадом, я так хотела обойтись без никому не нужных прощаний.

«Баба с возу — кобыле легче», — в который раз напомнила я себе.

— Хорошо, Марья Алексеевна, спуститесь со мной к управляющему, чтобы он распорядился?

— Не те у меня уже годы по лестницам порхать, — усмехнулась она. — Сережа!

Я подпрыгнула. У меня самой в прошлой жизни был поставлен «учительский» голос, но, похоже, стоит взять несколько уроков у генеральши. Такой громовой клич был бы слышен на плацу посреди урагана. Застучали шаги по лестнице, и запыхавшийся Нелидов влетел в кабинет.

— Что…

— Сережа, служба графа требует немедленного отъезда.

Нелидов покосился в окно на стремительно сгущающиеся сумерки. Оказывается, делать морду кирпичом мой управляющий умел не хуже Стрельцова.

— Будь добр, объясни людям, как себя вести, — с невинной улыбкой продолжила Марья Алексеевна.

Нелидов коротко поклонился и исчез.

— Пойдем, — сказала Марья Алексеевна.

Мы вышли в гостиную. Стрельцов, прямой и сосредоточенный, стоял в центре комнаты. Я помедлила в дверях. Так хотелось развернуться и уйти! Не видеть его. Не чувствовать, как перехватывает дыхание при виде этой подтянутой широкоплечей фигуры. Проглотить, наконец, вставший в горле ком.

Я заставила себя приподнять подбородок. Хозяйка провожает гостя. Формальность. Только и всего.

Стрельцов склонился к моей руке.

— Глафира Андреевна, сердечно благодарю вас за время, проведенное в вашем доме. Эти дни навсегда останутся в моей памяти…

Вот в этом я точно не сомневаюсь. Топор в бабке — полбеды, это часть его работы. Насчет гранаты — не уверена. Но вряд ли в дома, где гостит сиятельный граф, часто лезут по ночам проходимцы или заглядывают медведи полакомиться медком.

— … как и ваше гостеприимство.

В этом я тоже не сомневаюсь. Вряд ли ему приходилось часто выслушивать тирады о правах женщин или ловить падающих ему в руки с лестницы погреба барышень. Впрочем, насчет последнего я не уверена — наверняка желающих упасть в его крепкие…

Твою ж!

Воображение, зараза, тут же подкинуло образ Стрельцова в одном полотенце, со стекающими по коже каплями воды. Я заставила себя протащить в грудь воздух.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — улыбнулась я. — Ваше пребывание было истинной честью для нашего дома. Я тоже вряд ли забуду эти дни. Спасибо вам за все…

За привезенного землемера. За Матрену. За попытку пожертвовать собой в омшанике. За то, что не арестовал меня, в конце концов.

— … и пусть господь хранит вас в пути.

Он снова поклонился. Я вопросительно посмотрела на Марью Алексеевну — должна ли я проводить гостя до двери, как сделала бы дома? Она едва заметно качнула головой.

Стрельцов, как был, налегке сбежал по лестнице. Неужели без вещей поехал? Я мысленно усмехнулась. Наверняка Гришин уже унес, или кто-то из моей челяди. Не пристало графу самому таскать свои чемоданы.

— Спасибо за труды, — донеслось снизу. — Благодарю за службу.

И в ответ — неразборчивое бормотание. Наконец — открылась дверь.

Короткий приказ:

— В Чернушки.

Стук копыт. Колеса не скрипели — надо будет поблагодарить Герасима за то, что позаботился об экипаже.

Стоп. В Чернушки?

Я горько усмехнулась. Пора мне понять, что я не центр вселенной. Исправник вовсе не сбегал от меня. Он торопился повязать Матрениного свекра, пока не долетели до деревни сплетни о том, как его сын пришел за своей женой и оказался в погребе.

Что ж, тем лучше.

С глаз долой — из сердца вон.

Жаль только, сердце об этом не знает.

Впрочем, сидеть и страдать мне было некогда. Стрельцов опять забрал мой единственный транспорт. С одной стороны, имел право, опять же, не заставлять ведь арестованного бежать рядом с лошадью. С другой — этого типа не грех и за лошадью проволочить, а мне теперь как хочешь, так и крутись.

Завтра нужно хоронить Савелия, и нужно либо с самого раннего утра нанимать в деревне телегу, либо договариваться с мужиками, чтобы тащили гроб на плечах до самого кладбища. Многовато чести для проходимца.

Я решила, что пошлю утром Митьку, как самого взрослого и относительно разумного, и попрошу договориться о телеге.

Нужно было распорядиться, чтобы завтра с утра девочки приготовили поминальный обед для отца Василия и тех, кто будет помогать мне с похоронами. Хорошо, что в этот раз гостей немного. Все же Савелий, хоть и дворянин, не был мне родственником. Значит, я могла не звать всех соседей и не думать, как не ударить лицом в грязь перед дворянами. Мужикам хватит куриной лапши, кутьи и блинов. Можно еще с вечера поставить кашу с медвежатиной, деревенские не так часто едят мясо, пусть порадуются.

Нужно было собрать, наконец, всех желающих учиться в классе — я превратила в него пустовавший флигель. Проверить, как сделаны церы у тех, кто получил инструкции раньше. Проинструктировать остальных, как изготовить дощечки для письма. Пока выдать всем перья и бумагу, чтобы хоть как-то поставить руки, и объяснить, что палочки и крючочки — это не «дребедень», а нужный этап подготовки. Вроде как девки сперва просто полотенца подрубают, а только потом уж берутся за рубахи да сарафаны, когда руки к игле привыкнут. Или как парней не сразу допускают избу ставить, сперва пусть дрова рубить научатся, деревья валить и сучья обрубать.

Урок давался неожиданно тяжело. Сложно было подбирать нужные слова, следить за всеми, поправлять и подбадривать. Вроде и класс небольшой — не сравнить с привычными мне. Но дома я строила на готовом фундаменте, а здесь приходится самой рыть котлован среди камней вековых суеверий. Доказывать пользу каждого крючочка людям, привыкшим, что грамота — это блажь, от которой можно и ума лишиться. Хорошо хоть с мелкой моторикой у всех было неплохо. Стеша привыкла шить и прясть, мальчики — плести лапти, резать ложки и игрушки малышам.

Самое противное — что я была сейчас далеко не в лучшей форме. Любой учитель знает, как тяжело вести занятия, когда у самой на душе раздрай. Все это вместе выматывало куда сильнее, чем целый класс двоечников.

Но как горели глаза у мальчишек, когда я начала собирать на доске крючки и палочки в буквы, а буквы — в слова. Самые простые и понятные. Пёс. Дым. Луг. Воз. Как старательно они перерисовывали их себе на церы! Это стоило и моего времени, и моей усталости.

После урока я вспомнила про недоделанный амулет из медвежьего когтя. Дарить его я уже не собиралась совершенно точно, но эта работа тоже требовала полной концентрации внимания. Возиться с расплавленным оловом все же лучше, чем ворочаться в постели, безуспешно пытаясь заснуть. А так можно пристроить чугунный половник среди печных углей, наблюдая, как оплывают в нем старые пуговицы, и одновременно чувствуя, как в огне плавятся и тают дурные мысли. Потом, подхватив половник тряпкой, вылить металл в форму.

— Глаша, а когда можно будет посмотреть? — шепнула Варенька.

— Завтра. Пусть остынет спокойно. Вечером достанем из формы, очистим и отполируем, сколько успеем.

— А потом? — полюбопытствовала она.

— Потом будем украшать.

Олово само по себе серое, скучное. Не то чтобы меня беспокоило, какое впечатление оно произведет на графа, которому я все равно не собиралась ничего дарить. Но если уж делать — так делать хорошо.

У Вареньки загорелись глаза.

— А как?

— Сперва протравим узор, а потом зачерним и снова отполируем.

— О! — Варенька захлопала в ладоши. — Я хочу сделать узор из дубовых листьев, а ты…

Я рассмеялась.

— Я художник от слова «худо», так что ограничусь какой-нибудь простой геометрией. Пойдем сделаем раствор для чернения.

Хотя что там делать, по большому счету: залить горсть гвоздей горячим уксусом да оставить, пока идет реакция, на день-другой. Для меди я сделала бы серную печень: поташ можно получить из золы, а серы предостаточно в сарае. Однако на олове такое покрытие сотрется уже при полировке.

Конечно же, Вареньку заинтересовало, что я делаю, и, конечно же, пришлось объяснять не только «что», но и «как» и «почему».

— Глаша, это колдовство какое-то. А ты будто ведьма… — Она осеклась. — В смысле, не старая и с носом крючком, а ведьма, которая все знает.

— Да какое там колдовство, — отмахнулась я. — Обычная химия.

— Научишь?

— Будешь отгонять назойливых кавалеров не кочергой, а химическими формулами? — хихикнула я.

— Кочергой — это неприлично и не подобает благородной барышне, — задрала она носик. — Формулами получится куда изящней. Глаша, научи, а?

— Ладно, давай попробуем, — сдалась я. — Но только, чур, не ныть, что сложно и непонятно.

Должна же я научить этого ребенка не только непотребно ругаться.