Хроники Ники

Апрель 1999 год. «Амальгама», несчастная любовь и Дым

Боль, это боль, как её ты ни назови,

Это страх, там, где страх, места нет любви.

Я сказал — успокойся и рот закрой,

Вот и всё, до свидания, чёрт с тобой.

Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе

© "Агата Кристи" — "Как на войне"

Говорят, что все мои сверстники сплошь трудные подростки и бунтари. Принимают наркотики, пьют, курят, сидят по подъездам и режут вены. Еще среди них есть панки, хиппи и прочие ниферы. Но я почему-то расту хорошей, с желанием учусь, прихожу домой вовремя, никак себя не травмирую. Хотя, недавно взбунтовалась и покрасила волосы в оттенок «красное дерево» и уже два месяца отращиваю челку. И она растет довольно быстро, уже достигла носа, и слегка завиваясь, постоянно лезет в глаза. Так что мне приходится выглядывать из-за прядей волос, словно сквозь щели в заборе. Так себе «бунтарство» конечно. Моя бабушка со своими мелкими кислотно-рыжими кудряшками, в гигантских серьгах из черной яшмы и черной водолазке выглядит куда более отвязным бунтарем, да еще и помогает мне копить на гитару "Fender Stratocaster"! Она мне нужна, потому, что я решила стать рок-звездой, ну или хотя бы обычным рокером.

Настя поддержала меня в моем решении, и мы с ней записались в школьный кружок игры на гитаре и разучивали там бардовские песни, про всякие там «качнется купол неба» и «надежды маленький оркестрик», и конечно «милая моя, солнышко лесное». Вся эта походная романтика, хоть и была наполнена теплом дружбы и ароматом костерка, но казалась мне какой-то надуманной, ненастоящей и слегка отдающей нафталином. И только, спустя три года, я нашла путь к настоящей музыке. Мы с еще несколькими ребятами из кружка участвовали в районном фестивале молодежных групп, и там мы услышали группу «Линия отреза». Это был рок. Они играли на электрогитарах, у них были длинные волосы, и от их песен мурашки бежали по коже.

Ребята исполняли свои песни, которые они сами написали. И хотя они сильно напоминали песни групп «Агата Кристи», «Наутилус Помпилиус», «Алиса» и «Крематорий», было все равно очень круто. После концерта их басист и руководитель приглашал всех желающих на уроки игры на электрогитаре в свою «Творческую лабораторию «Амальгама» на базе дворового клуба «Искра».

Конечно, мы с Настей были в числе очень желающих. Я горела желанием научиться играть как участники группы, а Насте просто понравился руководитель — Дмитрий Сергеевич, симпатичный длинноволосый и рыжебородый молодой мужчина в красно-черной рубашке ковбойке. Впрочем, вскоре мы, как и все остальные в клубе называли его просто Дима, или Дым. Ему было двадцать семь лет, у него были жена и ребенок. Но Настя воспылала к нему тайной страстью. Влюбилась, втрескалась, втюрилась, как будто врезалась в столб с разбега. И она искренне недоумевала, почему все сверстники вокруг от нее без ума, а Дым всего лишь подчеркнуто дружелюбен.

— Неужели я ему не нравлюсь? Почему он не замечает, как я к нему отношусь? — жалобно вопрошала Настя.

— Наверняка нравишься. И наверняка замечает. Но он не может ответить тебе взаимностью, пойми. Он взрослый, у него семья. Ты для него всего лишь ученица, ребенок, — объясняла я.

— Но у нас разница в возрасте всего одиннадцать лет! У моих дяди и тети вообще пятнадцать, и ничего, живут и счастливы! — не унималась Настя.

— Тебе нет даже восемнадцати. Он женат. Если между вам что-то будет кроме дружбы, то это сильно испортит жизнь тебе и ему. На что ты его обрекаешь?

— На любовь! — отвечала она и смотрела вдаль мечтательным взглядом.

Конечно, я тоже осознавала, что Дым невероятно привлекательный мужчина, но для меня он в первую очередь был талантливым музыкантом, у которого было чему поучиться, а во вторую, просто старшим другом, к которому можно было обратиться с любым вопросом, и не ждать, что он засмеется или неправильно поймет. Когда он что-то объяснял или рассказывал, все слушали с замиранием сердца, когда шутил, все чуть не лопались от смеха. А уж когда он пел, моя душа трепетала, словно готовая взлететь в небеса, прорвавшись сквозь потолок, все этажи и крышу дома.

А еще он открыл для нас группу «Nirvana». Он объяснил нам, что стиль этой группы называется гранж. И что их песни о настоящей мятежной душе, которая сталкивается с несправедливостью мира и одним своим существованием пытается взорвать систему. И музыка, и сама эта идея меня сильно захватили. В этом было столько свободы и вместе с тем безысходной томительной боли. Казалось, только теперь я начинала ощущать и понимать вкус жизни. Часто после репетиций мы с ребятами из группы включали магнитофон на полную громкость и скакали по репетиционному залу, вопя во весь голос: «Hello, hello, hello, how low…Hello, hello, hello»

В общем, Дым стал для меня чем-то вроде живого божества, недосягаемого и лучистого, но вместе с этим близкого и родного. Стараясь сделать ему приятное, я разучивала песни Курта Кобейна, пела, пытаясь перенять манеру и фирменную хрипотцу. Но Дым попросил меня не делать этого, поскольку я девушка и слишком юна для таких эмоций, а кроме того во мне нет того самого надрыва, свойственного для гранжа, поскольку я еще не пережила никаких потрясений взрослой жизни.

Настя же упорно продолжала ходить со мной в клуб, стараясь привлечь внимание Димы. Ее не интересовала гитара, она давно бросила занятия. Но чтобы был повод ходить в «Амальгаму» она придумала кое-что покруче. Она вызвалась заняться оформлением клуба — расписать стены. Рисовать на стенах дирекция не разрешила, но Дым предложил сколотить несколько огромные рам из деревянных брусков, натянуть на них плотную ткань, и уже на ткань наносить изображения. С помощью этих рам и Настиных полотен можно было, как угодно трансформировать пространство клуба, превращая его то в эльфийский лес, то в замок Дракулы, то вообще в поверхность Марса, усеянную кратерами. Словом, они вдвоем придумали настоящие декорации на любой случай. Весомым плюсом такой работы было и то, что стены в клубе рано или поздно закончились бы, а картин на ткани могло было быть сколько угодно, равно как и идей в Настиной голове.

Настя с упоением работала, а ученики и преподаватели с удовольствием глазели на нее. И как было не глазеть — стройная, высокая, с распущенными золотыми волосами, в рваных джинсах и белой блузе заляпанной краской, она вдохновенно творила, и под ее руками оживали новые миры. Никто и не догадывался, что приходя поздними вечерами из клуба, она и там продолжала рисовать до ночи, но тема ее домашних картин всегда одна — Дым, Дым и еще раз Дым.

Я же с головой окунулась в мир рока. Начала сочинять свои песни. С удовольствием показываю их Дыму, он хвалит, но говорит, что пока это все-таки сыро и неудобоваримо. Но я не унываю. Просто стараюсь как можно больше тренироваться, запоминать и учиться.

Сегодня занятий нет, но мы все равно тусуемся в «Амальгаме», потому что Дым организовал в клубе «квартирник». Пришли многочисленные друзья Дыма и по очереди играют и поют свои и чужие песни. Народу в небольшом репетиционном зале набилось так, что не протолкнуться — парни и девушки, взрослые и юные, студенты и школьники. Свет выключен, но зато вдоль сцены горят десятки свечей. Благодаря этому атмосфера в зале камерная и романтично-торжественная. Словно мы в средневековом замке, наслаждаемся песнями менестрелей после захода солнца. Я слушаю, как долговязый парень в черной шляпе перебирает струны гитары и низким проникновенным голосом поет: «На небе вороны, под небом монахи, и я между ними в расшитой рубахе. Лежу на просторе, легка и пригожа, и солнце взрослее, и ветер моложе…»

Эта песня мне кажется волшебной, я закрываю глаза, и чувствую, словно лечу куда-то далеко, вслед за голосом и печальным звоном гитарных струн. «Теперь я на воле! Я белая птица!»

И слыша последние строки: «Есть вечная воля! Зовет меня стая!», я сглатываю сухой комок в горле и чувствую, как по щекам против воли бегут крупные слезы, очищающие и сочные, как дождевые капли среди жаркого дня. Настя, которая сидит со мной на одном стуле, пихает меня в бок и шепчет: «Классно!» И голос ее дрожит, она тоже почти плачет.

Когда концерт заканчивается никто не желает расходиться. Включается свет, все начинают галдеть и бродить по комнатам. Кто-то, пользуясь, случаем, принес ни то вино, ни то пиво, и народ оживленно накрывает стол в самой маленькой комнате, которая служит преподавательской. Настя скользит между рядами стульев, и, садясь рядом с Дымом, начинает с ним что-то горячо обсуждать.

«Это надолго», — думаю я с тягостным вздохом, наблюдая за ней. В последнее время она полностью копирует имидж Дыма, тоже носит клетчатые рубашки и растянутые свитера, балахоны с «Нирваной», джинсы с дырами на коленях, кучу фенечек на запястьях и знак анархии на шее. Смотрю, как они сидят рядом, склонив головы над блокнотом с Настиными эскизами, и испытываю что-то вроде ревности, он же мой учитель. Но почему-то дружит и общается с ней больше, чем со мной. Мне хочется домой, хочется побыть одной и вызвать в памяти ощущения от песни, которая так сильно мне понравилась, подобрать аккорды. Но уйти без Насти я не могу, поэтому терпеливо жду, сидя сгорбившись на деревянном стуле.

Вдруг, бесшумно, словно тень, подходит и садится верхом на стул впереди меня тот самый парень в шляпе, пение которого мне так понравилось. Его лицо оказывается прямо напротив. Он пристально смотрит на меня из-под полей своей шляпы. При свете электрических ламп я вижу его впалые щеки, покрытые черной щетиной, поношенный серый свитер, заскорузлые пальцы с мозолями и темными пятнами. От него сильно несет табаком и машинным маслом, но не противно, а как-то правильно, по-мужски, словно этот запах неотъемлемая часть его образа.

— Женя, — произносит он и протягивает мне руку.

Неловко пожимаю ее, будто боясь оцарапаться о грубую кожу. И почему-то стесняюсь назвать свое имя.

— Ника, — еле слышно шепчу я.

Он улыбается, и я замечаю, что сбоку у него нет одного верхнего зуба. Кажется, жизнь его потрепала. Он примерно одного возраста с Дымом, но выглядит несколько измученно. Может быть, он много и тяжело работает, может быть много и тяжело пьет, а может быть и то и другое. Побитый жизнью, но не сломленный, он напоминает дикого степного волка, запертого в клетку.

— Как тебе концерт? — спрашивает он.

— Классный! Безумно классный! Я никогда не слышала и не видела ничего подобного, — откровенно говорю я. — А чья это песня, которую вы пели?

— Шевчука, — отвечает он, — И давай на «ты»? Ладно?

Я киваю и спрашиваю:

— Шевчука из «ДДТ»?

— Ну да, слышала?

— Я думала, он только про Родину поет, да про осень еще, — удивляюсь я.

Он искренне смеется, и я вдруг понимаю, что нам с ним будет легко общаться. Смотрю в его глаза цвета темного прозрачного меда и уже не испытываю никакого смущения, а ведь он чужой взрослый мужик, у которого неизвестно, что на уме.

Мы разговариваем с ним абсолютно непринужденно. Обо всем. О музыке, о стихах, о разных группах, о Дыме, и о том, как они вместе учились в техникуме. Он расспрашивает меня о нашей школе, оказывается он тоже в нее ходил, только десятью годами раньше. Весело смеется, интересуясь, все ли еще работает и мучает детей ненавидимый им старый химик Борис Эмильевич, по кличке «Этилыч». — «Конечно, куда ж без него», — хохочу я в ответ и чувствую себя спокойно и расслабленно, словно мы с ним старые друзья.

И вдруг он спрашивает:

— Тебе сколько лет?

— Семнадцать, недавно исполнилось, — говорю я.

— И ты еще девочка?

Вопрос звучит участливо, без всякой издевки и желания как-то задеть. Простой вопрос. Но до меня не сразу доходит его смысл. А когда через миг доходит, я глухо отвечаю: «Да», и чувствую, как щеки и уши заливает горячей волной.

— Молодец! — говорит он, — Ты умница. Береги красоту. Береги молодость, сероглазая фея.

Он резко встает со стула и, больше ничего не говоря, уходит.

А я остаюсь, оборванная на полуслове, на полувзгляде, на полудыхании. Я понимаю, что он просто ищет с кем бы провести остаток вечера, а возможно и ночь.

Мне становится нехорошо. Хочется на воздух, на легкий весенний морозец. С Настей и ее сигаретами, к которым мы недавно пристрастились. Я еще не умею затягиваться, как следует, но зато Настя курит отменно, даже колечки дыма пускает. Мне надо срочно покурить. Ведь так делают рок-звезды, когда им надо успокоиться. Я безразлична к этому Жене, я не задета его намерением. Но он разбередил мою рану, напомнил о проблеме, которая осталась нерешенной, об опыте, который я получила, вернее сказать недополучила. И я чувствую себя как вор, по ошибке ограбивший свой собственный дом.

***

В общем, история банальная и дурацкая в своей обычности. Все началось еще полтора года назад, когда в начале первой четверти десятого класса в нашу школу в параллельный класс перешел Ромка.

После лагеря я вспоминала о нем некоторое время, но потом воспоминания стерлись и поблекли. Жизнь шла своим чередом. Я несколько раз влюблялась в старшеклассников, а так же киноактеров и разных певцов. Все это было смешно, тайно, мимолетно, и, конечно же, без взаимности.

Ромку я увидела первого сентября на торжественной линейке и не поверила глазам. Он вытянулся и повзрослел, его волосы теперь были острижены коротким ежиком, но не могло быть сомнений — это был он. Я пихнула в бок Настю и прошипела, указывая подбородком в его сторону:

— Там Рома!

— Где? — поискала глазами она, и, заметив парня, взвизгнула: Ой! Точно! Какой большой стал! Что делать будем? Подойдем после линейки?

— Нет, ты что, я сегодня как пугало выгляжу, — сказала я. На мне был черный официальный пиджак с юбкой до колена, белая блузка и серые мамины лодочки на низком каблуке, волосы забраны в хвост, ноль косметики, в общем — заучка при параде.

— Ну и зря. Я бы подошла, — разочарованно сказала Настя.

В последующие несколько дней Настя безуспешно подбивала меня, чтобы я подошла к Роме и проявила себя. Я отчаянно стеснялась и сопротивлялась. Если видела его издали, старалась свернуть в сторону, или спрятаться за кем-то из ребят. Я не знала, что сказать ему при встрече, и помнит ли он меня вообще. При этом, я понимала, что он мне нравится. И не так как тогда, в лагере, по-детски наивно. Теперь он мне нравился отчаянно безнадежно. Словно я знала, что нас ждет горькая и полная разочарования первая любовь. Та самая любовь, из песни про жажду.

В один из дней, я случайно увидела в окно, как он выходит из школы в окружении одноклассников, счастливый и беззаботный с рюкзаком за спиной. Он был таким красивым, что мое сердце застучало как бешеное. Казалось, еще немного и потекут слезы. Ведь это был он — Ромка — мой парень. В моих мечтах мы проживали вместе всю жизнь. Я фантазировала, что мы вместе испытываем множество страстей, но все — таки никак не решалась к нему подойти. Он же меня вообще не замечал.

Так прошло несколько месяцев. У нас с Настей выработалась привычка, сверять расписание нашего класса с расписанием класса Ромки. Мы точно знали, на каком этаже, и в каком кабинете в каждую минуту учебного времени можно столкнуться с Ромкой. Мы то тщательно обходили эти кабинеты, то нарочно вышагивали по школьному коридору, стараясь обратить на себя внимание. По нашему плану, он должен был заметить нас, заинтересоваться и потом начать выискивать по школе. Но, ничего не происходило, мы, словно вообще не существовали в его мире.

Сблизиться нам помог один ужасный случай. В тот день, как говорится, ничего не предвещало… Была обычная среда, и мы с Настей как обычно стояли после уроков возле школьного крыльца, поджидая, пока Ромка не выйдет. Мы почти всегда так делали. Дожидались, что он появится, а потом незаметно шли за ним до самой автобусной остановки, с которой он уезжал домой. Мы все ждали подходящего момента, чтобы заговорить с ним, но каждый раз либо он был с друзьями, либо нам просто не хватало смелости.

На этот раз все было как всегда, но едва он показался на крыльце, я заметила, что что-то не так. Он улыбался, болтая с парнем из своего класса, но вдруг остановился, мгновенно побелел и сделал странный жест рукой, словно она ему не принадлежала. А потом, испуганно коротко вскрикнув, вдруг выронил из второй руки сумку, потерял равновесие, одна его нога зацепилась за другую, он упал и покатился по лестнице, ударившись бровью о ступеньку. Из раны мгновенно брызнула алая кровь. Ромка, неестественно судорожно выгибаясь, закатил глаза и захрипел.

Рядом тут же столпились школьники и послышались возгласы: «Наркоман?! Упал! Припадок! Это же эпилепсия!» Кто-то, кажется математичка, которая шла следом, бросилась к нему с криком: «Что с тобой? Ребята, кто-нибудь, скорую! Звоните в скорую!»

У меня же при виде этого зрелища в голове, словно что-то переключилось, и раздался оглушительный звенящий шум. Он наступал откуда-то издалека и мучительно и ритмично усиливался, пока не стал невыносимым. В глазах забегали черно-зеленые мушки. Вдруг стало нечем дышать. Я хотела ухватить Настю за руку, но не дотянулась, и медленно осев на землю, отключилась.

Затем сквозь неясный гул внутри головы я различила отдельные фразы, которые доносились до меня, как будто через толстый слой ваты: «Эпилепсия!? Что сразу двое? Идти можешь?»

Шлепки по щекам. Щеки как будто не мои. Я как будто была маленькая и зажатая где-то внутри своей головы, там, откуда не достать. Потом движение. Невесомость. Кажется, меня кто-то нес на руках. Мелькание света сквозь полуприкрытые веки. Чьи-то внимательные глаза появились и пропали перед моим лицом.

Резкий запах нашатыря обжег ноздри, и картина мира медленно начала становиться снова нормальной. Оказалось, я лежу на кушетке в палате медпункта, а около меня школьный врач и кто-то из учителей. Из-за мушек перед глазами я никак не могла понять, кто это.

— Ты случайно не беременна? Месячные давно были? — обеспокоенно спрашивала врач, растирая противной вонючей ваткой мои виски.

— Недавно, — тихо пробормотала я.

— Ладно, полежи, сейчас скорая тебя тоже осмотрит, — ответила врач и погладила мой лоб.

Я попробовала поднять голову и увидела краем глаза, что возле соседней кушетки суетятся двое врачей со скорой. На кушетке лежал Ромка. Рядом на полу валялись его наспех кем-то снятые ботинки и куртка. Моя куртка была на мне, только расстегнута, а сапоги стояли у входа в палату.

Видимо, нас обоих каким-то образом принесли в медпункт и вызвали скорую. Так как у Ромки было более серьезное состояние, его осматривали более тщательно. Меня просто откачали нашатыркой.

Медленно поднявшись и сев на кушетке, я во все глаза следила за тем, что делают с Ромкой. Он уже тоже был в сознании и удивленно моргал. Один из врачей мерил парню давление, другой что-то записывал в медкарту. Потом ему обработали рану, сделали какой-то укол, и, как будто потеряв к нему всякий интерес, переключились на меня. Мне так же было измерено давление. Но обошлось без укола. Просто сказали немного полежать.

А потом случилось чудо, переговариваясь между собой, они все вышли в соседний кабинет! И мы с Ромкой остались одни! Мы лежали на кушетках и несколько секунд просто смотрели друг на друга. Он первым нарушил молчание и тихо проговорил:

— Привет!

— Привет, — улыбнулась я, — как себя чувствуешь?

Он неопределенно поморщился и снова спросил:

— Что с тобой-то случилось?

— За тебя испугалась, — честно ответила я.

— Почему?

— Потому что, уже второй раз в жизни увидела твою кровь, — сказала я.

— Второй? — удивился он, — А первый когда был?

В этот момент школьный врач и врачи скорой помощи вернулись и сказали, что Ромку решено госпитализировать и его родители приедут сразу в больницу, а за мной скоро придет мама, и я должна посидеть в медпункте и подождать ее.

Ничего не оставалось делать, кроме как наблюдать, как его уводят от меня. Моя голова еще слегка кружилась, но сердце пело от счастья. Он наконец-то заговорил со мной!

Когда вечером этого же дня ко мне пришла Настя, и я рассказала ей все, она не очень-то обрадовалась.

— Ну, ты в курсе, что эпилепсия — это серьезная болезнь?! А вдруг у него каждый день припадки, только он удачно скрывал? — предположила она.

Я не знала, что сказать, я впервые в жизни столкнулась с этим явлением и сильно испугалась, так, что даже упала в обморок.

— Я не знаю, что думать. Все-таки, надо его об этом расспросить, — ответила я, — может быть, все не так уж серьезно?

— Подумай, а вдруг ты выйдешь за него замуж, и у ваших детей будет такое же? — не отступала Настя.

— Я так далеко не загадывала, — слукавила я, так как постеснялась признаться подруге, что последние полгода только об этом и мечтала. — Главное, что он заговорил со мной, значит, есть шанс, что мы сможем быть вместе. Насть, он такой классный, кажется, он парень моей мечты!

— Дуреха ты! — рассмеялась Настя, — Влюбилась в мальчишку, лучше бы кого-то постарше нашла. Вот Дым — настоящий парень мечты! — она мечтательно откинулась на диван, рассыпав по покрывалу свои золотистые локоны.

— Дым — взрослый дяденька! — напустилась я на нее.

— Возможно, ты права, — вздохнула Настя, — может и правда ровесник лучше. Все так мило и романтично, все впервые: первая любовь, первый поцелуй, первый секс!

— Какой еще секс? — воскликнула я и почувствовала, как вспыхнули щеки.

— Ты что, со своим Ромкой не хочешь переспать? — спросила Настя, — Замуж значит, хочешь, а в постель нет?

— Не знаю, я и про замуж не говорила, это ты начала, — смущенно ответила я.

— Надо обязательно расстаться с детством, пока мы еще в школе, не тащить это во взрослую жизнь!

— Почему?

— Просто я так решила. Я не хочу хранить невинность до свадьбы. И замуж тоже не хочу. Поэтому, какая разница, годом раньше или годом позже, это все равно случится. Так уж лучше раньше, — проговорила Настя с умным видом.

Что ей ответить, я не знала, так как не чувствовала в себе такой же уверенности.

Через несколько дней Ромка вернулся к учебе. В первый же день он сам догнал нас с Настей после уроков и предложил проводить до дома. Услышав это, Настя «вдруг вспомнила» про мифический реферат по истории, театрально закатила глаза и бросилась обратно в направлении школы, оставив нас наедине.

— Так, когда же была первая «кровавая» история? — нетерпеливо спросил меня Рома, по дороге к моему дому.

— Ты правда не помнишь?

— Неа, — он помотал головой.

— И меня не помнишь?

Ромка виновато улыбнулся.

— А лагерь «Метеор», `95 год? Третья смена! Ты что?! Мы с тобой из лагеря хотели убежать, и ты с хлеборезом дрался, а я твою рубашку потом стирала, — растолковала я ему.

— А-а-а! — протянул Ромка, — Так это ты была? Такая худенькая маленькая девочка! Ника! Точно!

— А сейчас я толстая что ли? — шутливо обиделась я.

— Сейчас ты красивая такая стала, не узнать совсем! — улыбаясь, ответил он и добавил, — А может, пойдем по району пошляемся? Смотри как тепло!

Так в мою жизнь ворвалась та весна. Начались сумасшедшие дни. Мы с Ромкой по-настоящему стали встречаться. Настя даже слегка ревновала. Но потом как-то самоустранилась и все больше свободного времени стала проводить в «Амальгаме», еще и уроки иногда прогуливала, тусуясь целыми днями в компании Дыма и его ребят-рокеров. В общем, мы обе утопли все глубже, каждая в своем собственном море любви.

Каждый день после школы Ромка встречал меня, и если была хорошая погода, мы с ним подолгу гуляли, а если плохая все равно гуляли, замерзали, и потом грелись в каком-нибудь подъезде, прижимаясь к батарее и целуясь до одури. Я не верила своему счастью. Удивлялась тому, как все легко сложилось. Он просто взял и стал моим. Надо было всего лишь один раз упасть в обморок. Может быть в момент того падения наши души на мгновение вылетели и сплелись в одну? Все происходило, так, как я даже боялась мечтать. Мне казалось, что мы созданы друг для друга. Я не могла наглядеться на своего Ромку, не могла надышаться им, мне казалось, что я могла бы умереть за него или убить кого-нибудь. Когда мы были рядом, мне казалось, что я могу взлететь. А когда мы расставались, у меня сводило челюсти от тоски. Рома признавался, что у него тоже самое. За несколько месяцев нашей любви у него не было ни одного приступа, и он говорил, что это я спасла его от болезни. Мы хотели, чтобы так было всегда. Мы верили, что так будет всегда.

Часто, когда мои мама и бабушка были на работе, он приходил ко мне, и мы все время проводили в объятьях друг друга на диване. Прилипали друг к другу и целовались, сгорая от желания. Он всегда уходил от меня на полусогнутых ногах, изможденный длительным возбуждением.

Теперь я уже начинала понимать Настю в ее желаниях.

Близости с Ромкой я хотела, ждала и боялась. Именно в таком порядке.

Ведь все-таки нам было всего по шестнадцать лет. На каждом шагу нам твердили, что секс в раннем возрасте опасен, что можно забеременеть, заразиться и умереть, а впереди выпускные экзамены и пропустить их никак нельзя.

Мама постоянно мне внушала, чтобы я не спешила с этим, потому что в нашем возрасте мальчикам и девочкам достаточно просто дружить, чтобы случайно не сломать другу жизнь.

В душе я верила, что у меня с Ромкой когда-нибудь будет самая прекрасная ночь, когда мы пойдем до конца и станем единым целым. Иначе и быть не может, ведь мы и так половинки друг друга. А пока, по определению молодежного журнала «COOL», мы с ним занимались «легким петтингом» и меня это полностью устраивало.

Но однажды, во время новогодних каникул, когда моя мама уехала на вечеринку к своим институтским друзьям, а бабушка отправилась навестить дальних родственников в области, мы с Ромкой особенно увлеклись. Как обычно мы валялись в моей комнате на старом диване, но мне казалось, мы улетаем в какие-то неведомые дали и растворяемся в высоких слоях атмосферы.

— Может быть, нам пора? — хрипло, тяжело дыша, спросил Ромка, нависая надо мной.

— Может быть, — сказала я одними губами.

Для него это тоже было впервые, но он меня убедил, что знает, как все должно быть. И я позволила ему делать то, что он хотел и считал нужным делать.

Я ожидала, что будет больно, но не думала, что до такой степени. Боль была такой сильной, что мне показалось, что меня разрывают на части. Я поняла, что не могу этого терпеть. Я расплакалась, он меня утешал, потом ушел домой. А я осталась одна, в темноте и холоде, злая на себя, на Ромку и на весь мир, за то, что в нем столько боли.

Через несколько дней мы помирились и попытались завершить начатое. Повторяли снова и снова, пару раз даже пили вино для храбрости, но всегда все заканчивалось одинаково. Я начала бояться, что у меня какая-то патология, из-за чего я не смогу вообще никогда стать женщиной. Я стала холодной и замкнутой, мне не хотелось даже просто целоваться, я глубоко разочаровалась в своих ожиданиях и в своей безупречной на первый взгляд любви. Мы постоянно ссорились из-за этого. И однажды я не выдержала и сказала ему, что больше не хочу никаких отношений и никакого секса вообще.

Расставание тоже было болезненным. Но все же не таким как попытки потерять девственность. Ромка некоторое время пытался наладить отношения, предлагал просто дружить как раньше, обещал подождать столько сколько нужно. Но я понимала, что рано или поздно эта тема снова встанет между нами, и от этого становилось страшно и паршиво на душе. Дальнейшее общение теряло всякий смысл. Я вдруг осознала, что больше не чувствую к нему прежней любви, я тяготилась его присутствием. Теперь рядом с ним мне становилось плохо.

Он же искренне страдал. Ходил за мной по пятам, стоял под окнами, приносил цветы. Но я погасла, как уголек, выпавший из костра, и все больше замыкалась в себе.

— Ну что мне сделать? — с горечью в голосе спрашивал он, — Скажи, я все сделаю.

— Перестань любить меня, — отвечала я, удивляясь собственной жестокости.

— Чертова ты стерва! — прокричал он, мне в лицо, уходя последний раз, а я даже обрадовалась этому. Он разозлился, а значит, скоро разлюбит и забудет.

Но после этого нашего последнего разговора я все-таки проплакала целый день, лежа в кровати. Мама обеспокоенно ходила возле меня кругами, пытаясь выяснить, что случилось. Но я не могла ей обо всем рассказать, ведь я обещала быть правильной девочкой и не торопиться лишиться девственности.

— Ладно, я не буду приставать, — сказала мама, сидя возле меня и гладя по плечу, — ты только скажи, вы с Ромкой случайно не залетели?

— Нет, мы расстались, — сказала я сквозь слезы и уткнулась в подушку.

Мне показалось, что мама вздохнула с облегчением.

Какие там залеты. Если у меня даже секса нормального не было. Я была раздавлена и шокирована жестокостью этого мира. Я ничего не понимала.

С тех пор, каждый раз идя по улице, я вглядывалась в лица девушек и женщин разных возрастов и представляла, что они тоже пережили этот ужасный опыт. Как они это сделали? Как они смогли, не только заняться сексом, но и родить детей? Уж это мне казалось просто фантастикой.

Позже в одном журнале я прочитала, что произошедшее между мной и Ромкой не редкость. Так бывает, когда партнеры юны и неопытны. А еще бывает, что люди просто несовместимы. Это меня немного успокоило. И я продолжила жить, стараясь не мучить себя мыслями о любви и посвятив все время учебе и музыке.

Я решила, что буду ждать, пока не встречу настоящего, взрослого, доброго и опытного мужчину, перед которым смогу открыть свою тайну и с которым смогу победить свои страхи.

Насте я тогда ничего не рассказала. Она думала, что у нас все в порядке с «этим делом» и спрашивала, почему мы расстались с Ромкой, но я сказала, что просто разлюбила и теперь хочу встречаться только с рокерами.

— Это правильная мысль, — обрадовалась Настя, — зачем тебе скучный малолетка с эпилепсией, когда в мире куча классных парней!

***

Наговорившись наконец с Дымом, Настя пробирается ко мне сквозь ряд стульев.

— Ник, у Волка в эту субботу днюха, ребята хотят поехать на турбазу отмечать. Давай с ними поедем? — возбужденно говорит она, наклонившись к моему лицу.

— А кто будет? — спрашиваю я.

— Да, все наши, — говорит Настя и начинает перечислять участников "Линии отреза" и их боевых подруг, — Волк с Риткой, Черный с Машкой, Дюха с Пэппи.

— А Дым?

— Что, Дым?

— Дым будет?

— Конечно, будет, ясен пень! — Настя поражается моему тугоумию.

— Меня мама не отпустит, — говорю я, — и вообще, пойдем-ка домой, а то уже одиннадцатый час.

— Я договорюсь, не волнуйся, мне ведь тоже надо отпроситься! — отвечает Настя, — Только представь — вечеринка на турбазе, баня, шашлыки, всю ночь будем тусить!

— А Димина жена там будет? — спрашиваю я.

— Конечно, нет, это же туса для своих!

— Я надеюсь, ты собираешься туда не для того, чтобы там подкатить к Дыму?!

— Нет, только ради друзей и веселья, — обещает Настя.

Распрощавшись со всеми, мы выходим из клуба и наконец, можем покурить. Для нас это целый ритуал. Мы идем вглубь двора, в самое темное место к кустам сирени, растущим возле забора. Отрываем пару веточек, сгибаем их так, чтобы можно было держать сигарету. Пальцы, пахнущие табаком — улика, признак курильщика и непослушной девчонки. Мы, естественно не такие.

Я курю «не в затяг», Настя как обычно пускает кольца.

— Как же классно все они пели! — восклицает Настя.

— Точно. Кстати, я скоро тоже буду выступать, — хвастаюсь я, — на следующем квартирнике, на первое мая.

— Что петь будешь?

— Мы репетируем «Князь Тишины», — гордо говорю я, — Дима придумал мне классную аранжировку.

— Круто, надо будет тебе какой-нибудь готичный задник выставить, — отвечает Настя, и я вижу, ее это вдохновляет.

— Давай тот, с воронами!

— Давай, — соглашается она и добавляет, — тогда тебе по любому надо на базу ехать, там попробуешь петь на публике, чтобы потом не стесняться.

— Я и так не стесняюсь, не надо меня уламывать, посмотрим, может быть, и поеду, — отвечаю я.

И хотя наши мамы разрешили нам ехать, взяв с нас торжественное обещание, хорошо себя вести и не пить алкоголь, к выходным стало ясно, что я никуда не поеду. Обрадовавшись первому теплу, я всю неделю смело гуляла без шапки и видимо напрасно, поскольку в субботу проснулась утром от резкой боли в ухе. Я не могла ни есть, ни говорить, ни даже повернуть голову. Настя зашла ко мне, чтобы вместе пойти в клуб, где все встречались перед поездкой, и увидела меня в этом ужасном состоянии.

— Ну, ты даешь, мать! Какого черта, у тебя такое хлипкое здоровье? — разочарованно вскричала она, — Может, закинешься таблами и поедешь? Тебя там подлечат, по гранжерски, — она заговорщически подмигнула.

— Извини, — прохрипела, — но если я поеду, то до квартирника точно не доживу. Мне надо лечиться по-настоящему.

— Ладно, выздоравливай, я выпью за тебя, двойную норму, — грустно сказала Настя и ушла.

А я осталась дома. Встала у окна и глядела на ее высокую стройную фигурку с рюкзаком, исколотым значками и клепками, бодро идущую в сторону клуба, пока та не скрылась из виду.

Кто бы мог подумать, что эта светловолосая нимфа с ангельским личиком способна пить водку, как истинные гранжеры?! Из горла! Без всего, как воду, передавая бутылку по кругу. А потом хохотать раскатистым пиратским басом и орать: «Три тысячи чертей!», да так, что присутствующие умирали со смеху. Она целый кладезь талантов, моя Настя.

Теперь ее ждала веселая вечеринка, а меня лишь таблетки, ватные компрессы и фильм «День сурка» по каналу «Кабельное ТВ».

Зато к понедельнику я была уже почти здорова, и не пришлось прогуливать школу.

Настя была весь день какая-то хмурая и отстраненная. На мой вопрос про турбазу, ответила, что было весело. И все! Ни подробностей, ни приколов, типа, как кто-нибудь напился, уснул и ему склеили глаза суперклеем, или как кто-нибудь скатывался по лестнице в банном тазу, или на худой конец, кто-нибудь наблевал в сахарницу. Ничего подобного.

Но я была не намерена отступать. После уроков я затащила ее к себе, налила чаю, достала «Баунти» из маминых запасов и учинила допрос.

Было видно, что у нее что-то неладно, и она не прочь поделиться, но никак не решается начать.

— Ну, Настя, хватит, я уже сгораю от любопытства, расскажи, что там было? — не выдержала я.

— Пара куриц гриль, десять бутылок водки… — начала было Настя.

Я угрожающе скрючила пальцы и потянулась к ее шее.

— Хорошо, только обещай, что не проклянешь меня и не пошлешь, — проговорила Настя, отмахиваясь.

— Обещаю, — сказала я, изнывая от нетерпения.

— Я переспала с Дымом, — ответила она.

— Что? — я выплюнула обратно в кружку глоток чая, чтоб не подавиться.

— Ты обещала, — предупредила Настя.

Я кивнула, ненадолго онемев от Настиной новости, а она продолжала.

— Я даже не знаю, как объяснить. Все получилось так естественно. Мы пили, потом играли в «Крокодил», а потом танцевали, устроили рубилово под «Нирвану». А потом мы пошли с ним в его комнату, он хотел мне спеть свою новую песню. А потом… Понимаешь, мы были пьяные. Мне так стыдно. В общем, я сама его попросила.

— А он?

— Сказал, что я с ума его свожу, и что он любит меня давно, и хочет, чтобы я…

— Чтобы ты что?

— Чтобы я больше никогда не приходила в «Амальгаму».

— Нееет! — заорала я не своим голосом.

— Да, — горько сказала Настя, — я обещала ему. Мы так договорились. Больше мы никогда не должны видеться. Но ты-то можешь ходить туда и заниматься у него.

Меня словно громом поразило. Глаза защипало от слез. Ходить к нему без Насти и знать о том, что было? Как это можно вообще?!

А в следующую секунду я поняла, что я виновата во всем. Расскажи я ей правду про Ромку, она бы испугалась и не решилась бы на этот шаг. А если бы я еще и на турбазу поехала, то вообще ничего не случилось бы. Мне захотелось биться головой об стену и скрежетать зубами от бессильной злобы.

— И каждый раз, общаясь со мной, он теперь будет вспоминать о тебе. И мне будет неловко с ним, ведь я все знаю про вас. Все пропало! — вскричала я.

— Он и так будет вспоминать. Мои декорации, он не решится их выбросить.

— Ты его любишь? — спросила я зачем-то.

— Теперь нет! — ответила Настя, — После всего я почему-то утратила к нему интерес. Будем считать, он просто выполнил свою миссию.

— Ну, классно! — выкрикнула я, — Только вот я свою миссию теперь не выполню…

***

На квартирник я все-таки пошла. Дым обрадовался, спросил, где это меня носило целую неделю, я сказала, что болела, но к выступлению готова. Было видно, что он старается общаться со мной, как ни в чем не бывало, но я чувствовала напряженность между нами. В его взгляде я читала попытку угадать: знаю я или нет? И если знаю, то что думаю?

Все спрашивали меня, где Настя, а я отвечала расплывчато, мол, ей надо готовиться к экзаменам и поступлению и ее захватили в плен репетиторы.

Начался концерт, и когда настала моя очередь, я взяла гитару и решительно прошла на сцену.

— Дорогие друзья, — официальным тоном сказал Дым, — сейчас для вас споет моя ученица — Ника. Эту песню все знают и любят. Итак, «Князь Тишины», поаплодируем!

Все захлопали, я воткнула гитару в комбик, встала у микрофона и начала. Эмоции переполняли меня, я злилась. На Настю. На Дыма. На себя. Я заиграла вступление из «Князя». Сбилась. Начала снова и опять сбилась. А потом в меня словно бес вселился.

Я ударила со всей силы по струнам и заиграла другую песню. Приблизив губы к микрофону, и перебирая струны, я проникновенно спела:

«Rape me…»

И продолжила уже бодрее:

«rape me my friend

Rape me, rape me again

I'm not the only one

I'm not the only one

I'm not the only one

I'm not the only one…»

Народ оживился и начал подпевать всем знакомый хит «Нирваны», и я видела, как Дым смотрит на меня со смесью недоумения, страха и неприязни.

Думаю, на этот раз у меня получилось все как надо, и надрыв и хрипотца, потому что, когда я закончила петь, зал взорвался аплодисментами. Я спустилась со сцены, убрала свою гитару в кофр, и прямо из зала прошла в раздевалку, там наспех надела пальто и вышла из клуба. Больше я там никогда не была.