Индиго

Глава 7

Когда после завтрака Гален обратился к Эстер с предложением прогуляться, чтобы укрепить поврежденную лодыжку, она согласилась составить ему компанию. Стоя на высоком утесе за ее домом, они смотрели на реку, расстилавшуюся внизу. Был восхитительно теплый осенний день. Небо было ярко-голубым, как в октябре в Мичигане, а облака — спелыми, как хлопок. Эстер заметила стаю гусей, которые летели на юг, образовывая свою фирменную букву «v». Их крики были едва слышны на легком ветру.

Она предложила прийти сюда, главным образом потому, что сомневалась, что их увидят, и потому, что стоять на утесе и любоваться рекой всегда было одним из ее любимых занятий. Для нее ни одно другое место не могло сравниться по тишине и спокойствию с этим местом.

— Кому принадлежит этот дом? — спросил Гален, указывая вдаль на очень большой дом, стоящий, словно часовой, на мысе Блаффс.

— Уильяму Лавджою. Он построил его в прошлом году в качестве свадебного подарка для своей дочери Бетани Энн.

— Очень щедрый человек, — впечатлено ответил Гален.

— По-видимому, недостаточно щедрый. Она сбежала в ночь перед свадьбой.

Гален в ответ приподнял темную бровь, затем снова повернулся к дому.

— Как давно пропала дочь?

— Прошло уже почти три месяца. Люди называют это место «Безумием Лавджоя». Он, вероятно, продаст дом независимо от того, вернется Бетани Энн или нет. Он важный человек в Уиттакере, ему не нравится, когда люди шепчутся о скандале за его спиной.

Гален смотрел на дом, пока Эстер не окликнула его по имени.

Ее голос, очевидно, разрушил чары, потому что он посмотрел на нее сверху вниз и сказал:

— Прошу прощения, я на мгновение отвлекся. Я что-то пропустил?

Эстер взглянула на «Безумие Лавджоя», как будто это могло дать ключ к разгадке того, о чем думал Гален, но, конечно, это было не так.

— Ничего. Ты ничего не пропустил. Продолжим нашу прогулку?

— Показывай дорогу.

Они молча шли вдоль обрыва, каждый думая о чем-то своем, пока Гален не попросил:

— Расскажи мне о своем женихе.

Эстер замедлила шаг. Она вглядывалась в его лицо, пытаясь понять причину просьбы.

— Что ты хочешь знать?

Гален пожал плечами.

— О, как обычно, его имя, чем он зарабатывает на жизнь, любит ли он тебя…?

Его последние слова были произнесены так тихо, что было трудно вспомнить, что она хотела сказать.

— Его зовут Фостер Квинт. Он канадец свободного происхождения и наш местный учитель.

— И?

— И что?

— Он любит тебя?

— Ты ужасно любопытный человек, — с улыбкой заметила она.

— Это единственный способ удовлетворить свое любопытство.

Его тон и живые глаза заставили ее вспомнить ту ночь, когда он поймал ее за тем, что она подглядывала за ним в зеркало. В ту ночь он смело высказал желание удовлетворить любопытство другого рода. Она подумала, не намекал ли он на это. Веселье, которое она увидела на его лице, казалось, было достаточным подтверждением, в котором она нуждалась.

— Я полагаю, ты привык к более оживленной беседе, чем я, Гален.

— Это действительно возможно, малышка, но я верю, что ты достаточно скоро научишься этому. А сейчас я все еще жду ответа на свой вопрос. Он любит тебя?

Эстер улыбнулась ему и отрицательно покачала головой.

Он снова приподнял бровь — характерная особенность, которую она уже успела заметить, — а затем насмешливо спросил:

— Нет?

— Нет. Мы женимся не по любви. Мы вступаем в брак ради чего-то гораздо более прочного.

— Ради чего?

— Дружеских отношений.

— Дружеских отношений, — скептически повторил Гален.

— Да. Многие пары вступают в брак по любви только для того, чтобы обнаружить, что у них нет ничего общего. Они клянутся в вечной преданности, но вместо этого получают годы страданий. Я не хочу так жить. У нас с Фостером общие интересы — мы оба любим читать, мы оба любим театр, любим вступать в диалог с другим человеком, обладающим равным интеллектом. Он образованный, добрый, и его здесь высоко ценят.

— Похоже, этот Фредерик — настоящий образец для подражания.

— Фостер. Его зовут Фостер.

Гален кивнул, затем повернулся, чтобы полюбоваться панорамой деревьев и воды.

— Почему такая яркая, красивая женщина, как ты, захотела выйти замуж не по любви?

Эстер проигнорировала его намек на ее предполагаемую красоту.

— Ты когда-нибудь был влюблен, Гален?

— Однажды, когда мне было около девятнадцати. Ее звали Иветта. Она была… — Он замолчал, не сказав больше ни слова. Он сомневался, что чопорной Индиго понравятся рассказы об одной из самых знаменитых парижских куртизанок.

— Скажем так, в то время я думал, что влюблен.

Эстер сказала:

— Ну, я тоже никогда не была влюблена, но, когда я вижу, что любовь делает с людьми, это вызывает только грусть. Возьмем обстоятельства, в которых оказался мой отец из-за любви. Возьмем моего соседа, Брэнтона Хаббла. Он любил мою тетю Кэтрин всю свою свободную жизнь, и она любила его. Они провели почти тридцать лет, тоскуя друг по другу, потому что он решил быть честным человеком и хранить верность жене, которую ему пришлось оставить, когда он сбежал из Кентукки. Есть еще бедняжка Бетани Энн Лавджой. Знаешь, почему она сбежала? Она совершила ошибку, влюбившись в сына шерифа Лоусона Дэвида, и Дэвид любил ее, но в некоторых частях страны за их любовь можно попасть в тюрьму. Она не вынесла бы, если бы вышла замуж за другого. Если мне нужны еще примеры, достаточно посидеть в доме Кейт Белл и послушать горестные истории о любви, которые рассказывают ее клиенты. Так что нет, Гален. Я не хочу выходить замуж по любви. Мне не нужны страдания в моей жизни.

Гален понял, что она верит каждому своему слову.

— Так бывает не всегда, малышка. Я знаю о браках по любви, которые длились всю жизнь.

— Это не имеет значения, Гален. В любом случае, я уже не в том возрасте, чтобы выходить замуж по любви. Мы с Фостером прекрасно подойдем друг другу.

— Прости за наглость, но вы планируете заводить детей?

Эстер рассмеялась.

— Конечно, нет. Мы с Фостером согласны с тем, что воспитание детей в таком обществе, как это, является почти таким же тяжким грехом, как и само рабство. Если произойдет чудо и рабство прекратится, мы вернемся к этому вопросу.

Гален не находил их решение касательно детей чем-то необычным; многие представители расы клялись не заводить детей до тех пор, пока не будет обеспечена свобода, но Гален действительно сомневался в этом Фредерике. Означало ли это, что они не будут делить супружеское ложе, и если да, то какой мужчина в здравом уме согласится заниматься с Эстер не чем-то интимным, а лишь обсуждением насущных проблем? Она заслуживала того, чтобы ее любили и лелеяли, особенно учитывая ее прошлое. Несмотря на ее интеллектуальные рассуждения, он понял, что правда заключалась в том, что она боится любви.

— Так есть ли у твоего жениха какие-нибудь недостатки?

Она пожала плечами.

— Временами он может быть немного многословным, но это результат его высокого образования. Он считает, что общество должно быть более осведомлено о многих эрудированных и красноречивых представителях расы, поэтому он склонен говорить без умолку, порой доводя человека до слез, но это неотъемлемая часть того, кто он есть.

— И все же ты хочешь выйти за него замуж.

— Да, Гален. Ни один мужчина не совершенен. Даже ты.

— Туше, мадам, я забыл о твоих коготках.

Она улыбнулась ему.

— Тебе стоило бы помнить о них. Можно подумать, ты моя незамужняя тетя, задающая все эти вопросы.

— Любопытство, малышка, не более того. Прости меня.

— Прощаю, — сказала она. За последнюю неделю борода, покрывавшая его лицо, стала еще гуще. Она почти полностью скрывала следы побоев и придавала ему вид пирата. Би была права. Он действительно был красивым. Затем она спросила:

— Как поживает твоя лодыжка? Не совершить ли нам неспешную прогулку обратно к дому?

Гален не хотел пока отказываться от ее компании, поэтому предложил:

— Как насчет того, чтобы немного посидеть? У меня немного устала лодыжка.

— Здесь, неподалеку, есть скамейка, мы можем посидеть там.

Гален знал, что его лодыжка в гораздо лучшей форме, чем он хотел показать, но решил, что маленькая неправда оправданна, если она позволит ему оставаться рядом с ее смуглой красотой.

Как и обещала Эстер, они подошли к старой, побитой непогодой каменной скамье и сели. Эстер откинула голову назад и посмотрела на прекрасное небо.

— Когда я была маленькой, я просиживала на этой скамейке часами, глядя на облака. Я видела единорогов и орлов, огромные особняки. Однажды я даже увидела самого великого мистера Дугласа. Это было потрясающе.

— А чем еще ты занималась в молодости?

— Для развлечения не очень много. Моя тетя считала, что будет лучше, если я буду учиться, и я согласилась. В конце концов, я была совершенно невежественной, когда переехала жить к ней. Мне пришлось научиться читать и писать. Я до сих пор помню, как гордилась собой в тот день, когда научилась писать Эстер Уайатт без посторонней помощи.

Она повернулась в его сторону.

— Я так хотела ей понравиться. Она приходила ко мне в комнату по ночам, а я спала за своим столом, положив голову на ту или иную книгу, потому что хотела узнать все. Полагаю, во многих отношениях я все еще такая, хотя знаю, что некоторых мужчин интеллект в женщине приводит в замешательство. А тебя?

Гален заглянул в ее искренние глаза и честно ответил:

— Нет, Индиго, меня не… — Желание поднять пальцы и провести по сладкому, как ежевика, изгибу ее губ захлестнуло Галена с такой силой, что он едва сдержался. Чтобы отвлечься, он спросил:

— Ты наверняка занималась девчачьими забавами — играла в куклы, делала куличики из грязи?

Она рассмеялась.

— Куличики из грязи?! Ты хоть представляешь, что бы сделала моя тетя, если бы я вернулась домой вся в речной грязи? Нет, Гален, у меня было несколько кукол, но я никогда в жизни не играла в грязи.

— Тогда пойдем лепить куличики из грязи! — крикнул он, схватив ее за руку. Прежде чем Эстер успела запротестовать, он увлек ее за собой вниз по склону.

Смеясь, она крикнула:

— Но я не хочу лепить куличики из грязи!

Он не замедлил шага и не ослабил хватку на ее руке.

— Гален?! — крикнула она, перекрывая смех. — Ты не можешь заставить меня делать куличики из грязи против моей воли!

Последним словом был смешливый вскрик Эстер, когда она среагировала на то, что Гален подхватил ее на руки. Она прижалась к его широкой груди, обхватив руками за шею. Он посмотрел в ее испуганное лицо и спросил:

— Так что ты там хотела сказать?

Эстер моргнула и подумала, сможет ли она когда-нибудь снова дышать. Из-за того, что в голове у нее все перемешалось, единственное, что она смогла сказать, было:

— Ты снова повредишь лодыжку…

— Я носил птиц, которые весили больше тебя.

Он был так близко, что Эстер впервые в жизни почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Его горячая близость, казалось, прожигала ткань ее блузки.

— Ты должен поставить меня на землю, — сказала она ему голосом гораздо более мягким и сдавленным, чем ей хотелось бы.

— Так ты пойдешь со мной делать куличики из грязи или нет?

Хоть убей, Эстер не могла вымолвить ни слова. Она не могла поверить, как сильно колотилось ее сердце. Она знала, что согласие, несомненно, навсегда изменит ее жизнь, но все же сказала:

— Да.

Он поставил ее на ноги, взял ее за руку цвета индиго и сказал:

— Пойдем.

Разногласия вспыхнули, как только они достигли берега реки. Эстер отказалась разуваться. Гален, снимавший свои ботинки и носки, остановился и сказал:

— Эстер, ты должна снять свою обувь.

— Гален, я не буду снимать обувь. Я не знаю, где ты вырос, но для меня это немного рискованно.

— Я не прошу тебя снимать сорочку, малышка, только эти ботинки.

Ботинки были старыми и поношенными. Он сомневался, что когда-либо в жизни видел на женщине более уродливую обувь.

В своем воображении Эстер представила, как она добровольно снимает сорочку в ответ на его воображаемую горячую просьбу. Она высвободилась.

— Моя обувь останется на мне.

Гален сказал:

— Ты самая противоречивая женщина, которую я когда-либо встречал.

Эстер фыркнула.

— Самая противоречивая. Что за слово такое «самая противоречивая». Французское?

Он ухмыльнулся.

— Будь осторожна, малышка, я кусаюсь. Я научу тебя большему количеству французского, чем ты сможешь выдержать.

Жар в его глазах заставил ее сердце биться еще быстрее, чем раньше.

— Что, черт возьми, это значит?

— Это ты смеешься над моим словарным запасом, так что скажи мне ты.

Эстер чувствовала себя так, словно только что вошла в волчье логово, и это было самое манящее и неприступное место, в котором она когда-либо бывала.

— А теперь, — ласково сказал он, — сними, пожалуйста, ботинки, или я подойду и буду целовать тебя так долго и страстно, что эти уродливые маленькие ботинки растают у тебя на ногах.

Эстер покачнулась на ногах, внезапно превратившихся в песок.

— Ты неисправим…

— И это только начало… — пообещал он ей.

Эстер сняла ботинки и, оставшись босиком, почувствовала себя настолько не в своей тарелке, что не решилась присоединиться к нему на берегу реки. От многолетнего топтания сырых растений индиго ее ступни покрылись пятнами гораздо сильнее, чем руки. Ее ступни были фиолетовыми до самых лодыжек.

— Гален, мне очень неловко.

— Нет причин для этого. Нет такой части твоего тела, которая не была бы прекрасна, Эстер Уайатт.

Это был второй раз за сегодняшний день, когда он назвал ее красивой. Она понятия не имела, как реагировать на такое замечание; никто никогда раньше не описывал ее в таких выражениях.

Воодушевленная его терпением, Эстер встала, и когда она это сделала, подол ее юбки распахнулся, обнажив ее босые ноги. Ни один мужчина не видел ее босой с тех пор, как она приехала на север и начала носить обувь.

Гален улыбнулся.

— Ну что, это так плохо? У тебя прелестные маленькие фиолетовые пальчики на ногах.

Эстер опустила взгляд на свои ступни.

— Настоящий джентльмен не стал бы упоминать о босых ногах леди, — сказала она с притворным упреком.

— Настоящая леди не вышла бы на улицу босиком.

Ее реакция — обиженный вздох — заставила его громко рассмеяться. Он сказал ей:

— Прости, но иногда ты такая чопорная, что трудно не поддразнить тебя. Тебе нужно больше веселья в жизни, маленькая Индиго, и я здесь, к твоим услугам. А теперь иди сюда и поиграй со мной.

Несмотря на первоначальные опасения Эстер, ей было весело. Они с Галеном сидели на берегу реки и лепили куличики из грязи и замки с мостами и рвами. Он научил ее бросать камешки и подзывать уток на реке. Они смотрели на облака, искали золото пиратов и наслаждались улыбками друг друга. Когда солнце начало медленно опускаться за горизонт, они оба поняли, что пришло время возвращаться. Они провели у реки весь день.

Эстер не могла решить, кто из них больше запачкался; они оба были покрыты грязью.

— Это все твоя вина, ты же знаешь, — пожурила она его с притворной суровостью.

— Виновен по всем пунктам обвинения, — ответил он. Гален жалел, что не сможет пригласить ее в свою ванну и провести кусочком ароматного мыла по ее телу, пока она не вымоется. Он почувствовал, как в нем просыпается возбуждение в ответ на воображаемый сценарий, и решил, что им, вероятно, следует вернуться домой, пока он не нарушил свою клятву не трогать ее. Это была самая трудная клятва, которую он давал за последнее время; он только надеялся, что не нарушит ее за те несколько дней, что ему оставались.

В доме, пока Гален таскал воду для горячей ванны, Эстер занялась приготовлением еды. Из-за позднего времени дня полноценный ужин был невозможен, но у нее все же нашлись остатки ветчины Брэнтона Хаббла и много хлеба. Они съели бутерброды и выпили кофе, пока грелась вода.

Эстер посмотрела через стол и искренне сказала:

— Мне было весело сегодня, Гален. Спасибо.

— Это просто способ выразить мою признательность за все, что ты для меня сделала.

— Ты действительно думаешь, что мне нужно больше веселья в жизни? — спросила она со всей серьезностью.

— Да. Жизнь слишком коротка, чтобы быть такой серьезной.

Эстер подумала о политических потрясениях, охвативших страну, и сказала:

— Настали серьезные времена.

— Да, это так, и именно поэтому важно искать юмор и красоту везде, где это возможно. Если мы этого не сделаем, то все мы будем погребены под тяжестью страданий.

— Философия, Гален?

— Нет, малышка. Правда.

После того, как большие ведра с водой нагрелись, Гален отнес их в комнату на чердаке, чтобы наполнить большую ванну. Вернувшись вниз, он накачал еще воды для ванны Эстер и снова поставил ее нагреваться на плиту.

Эстер не хотелось, чтобы день заканчивался. Ее взгляд на мгновение задержался на его твердых, полных губах. Интересно, что бы она почувствовала, если бы он поцеловал ее? Она все еще помнила головокружительные ощущения, когда прижималась к его сильной груди, и как его рука, поддерживающая ее бедра, обжигала ее кожу. Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

Он сказал ей:

— Ты не должна так на меня смотреть.

— Как так? — спросила она.

— Как будто ты хочешь, чтобы тебя поцеловали…

Она внутренне содрогнулась, но затем поборола желание поддаться искушению, которое видела в его глазах. Вместо этого она сказала:

— Тебе следует подняться наверх, пока вода не остыла. Я почитаю, пока греется вода.

Гален тоже не хотел уходить. Он хотел остаться с ней и насладиться этими последними несколькими днями. Он ничего не сказал ей о своем отъезде, но знал, что у него осталось не так уж много времени, чтобы насладиться исцеляющим удовольствием ее общества.

— Тебе помочь поднять воду? Я могу спуститься, когда закончу.

Потрясенная всем этим, она покачала головой.

— Нет, в этом нет необходимости, я всю жизнь таскала воду. Со мной все будет в порядке.

— Тогда я желаю тебе спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Гален. Увидимся утром.

Эстер очень редко принимала ванну в своей спальне. Ее тетя Кэтрин всегда считала, что гораздо разумнее мыться на кухне, где можно воспользоваться теплом, создаваемым ведрами с водой, нагревающимися на плите. Эстер тоже считала эту идею практичной, поэтому, когда вода наконец нагрелась настолько, что ее можно было использовать, она отложила чтение — последний выпуск «Освободителя» Уильяма Ллойда Гаррисона — и приступила к приготовлениям. Она воспользовалась моментом, чтобы погасить все свечи на первом этаже, затем поднялась наверх за туалетными принадлежностями и ночной рубашкой. Она достала ванну из кладовки, соединенной с теплой, наполненной паром кухней. Наполнив ванну, она убавила фитили в лампах на кухне до минимума и разделась. Маленькая ванна была недостаточно большой, чтобы в ней можно было лежать, как, несомненно, делал Гален в ванне наверху; эта, белая, украшенная крупными красными розами, была достаточно высокой, чтобы доставать до бедер, когда стоишь, и достаточно глубокой и широкой, чтобы купающийся мог свободно наклоняться в положение, необходимым для тщательной промывки.

Эстер никогда не позволяла себе роскошь нежиться в ванной, поэтому, начисто отмывшись обычным мылом без запаха, она наклонилась, чтобы ополоснуться, а затем встала.

Кухонная дверь распахнулась.

Ее испуганные глаза расширились при виде Галена. Ей потребовалась лишь доля секунды, чтобы схватить простыню и прикрыться ею, но было уже слишком поздно. Он увидел более чем достаточно.

Она ахнула, сердце ее бешено колотилось:

— Что ты здесь делаешь?!

— Ну, я спустился сюда, чтобы съесть еще несколько ломтиков ветчины…

— Ты же должен уже спать!

— А ты должна быть в своей спальне, а не здесь, внизу… обнаженная…

Его голос мгновенно вернул ее мысли к тому состоянию, когда она была едва прикрыта.

— Отвернись, черт возьми, — выругалась она.

Она не знала, что взбесило ее больше: приподнятая в ответ бровь или чарующая улыбка.

— Черт возьми? — вопросительно спросил он. — Когда ты начала употреблять такие слова, как «черт возьми»?

— Когда я так зла, как сейчас. Повернись!

Гален усмехнулся, но повернулся.

— Знаешь, ты очень красивая.

Эстер начала вытираться.

— Я не желаю слышать это от тебя, Гален.

— Почему нет?

— Потому что я думаю, что ты, вероятно, произносишь эти слова довольно легко и слишком часто.

Он снова усмехнулся.

— Ты ошибаешься. На самом деле я очень разборчив.

Она фыркнула и наклонилась, чтобы вытереть все еще влажные ноги, не сводя пристального взгляда с его спины.

— Если ты повернешься, клянусь, я больше никогда не буду тебя кормить.

Его ответный смех наполнил темноту.

— Это очень серьезная угроза, малышка, поэтому я торжественно обещаю оставаться неподвижным, как мрамор.

Гален спустился вниз, чтобы перекусить, и вместо этого наткнулся на самое вкусное угощение из всех. Вид ее, обнаженной в мягком свете, с влажным после купания телом, ошеломил его. Его возбуждение было мгновенным. Кто бы мог подумать, что она окажется еще красивее, чем он когда-либо представлял? Даже в самых ярких фантазиях он не смог бы представить себе такие темные груди или соблазнительный изгиб ее ягодиц. Его руки жаждали медленно поднести эти шелковистые груди к губам и ласкать их, пока соски не затвердеют, как драгоценные камни. Он хотел ощутить вкус ее поцелуя, провести ласкающими движениями по изгибу ее бедер и научить ее таким вещам, о которых она и мечтать не могла. Он встряхнулся и заставил себя думать о чем-то более спокойном; его страстные размышления вели его по пути, которому не было конца.

Тем временем Эстер натягивала на себя ночную рубашку. Застегнув крючки и широкие ленты, которые тянулись от шеи до талии по переду грубого муслинового одеяния, она сказала Галену:

— Теперь ты можешь повернуться.

Гален обернулся, бросил взгляд на нее, закутанную, как воскресный цыпленок, в эту уродливую ночную рубашку с высоким воротом, и засмеялся, засмеялся до слез.

Эстер стояла, уперев руку в бедро, и гадала, действительно ли он сошел с ума.

— Что тут смешного? — спросила она.

Когда Гален смог отдышаться, он вытер глаза и сказал:

— Ты, моя маленькая Индиго. Где ты достала это ужасное одеяние? Я видел еду в мешках получше этого.

Глаза Эстер защипало от слез унижения. Колкость была обидной, особенно в свете того, как хорошо они провели время днем. Она почувствовала, как напрягся ее подбородок, и поклялась, что скорее выцарапает себе глаза, чем позволит ему увидеть, как она плачет. Ночная рубашка была немодной, но служила своей цели.

Улыбка Галена угасла, когда он увидел, как она похолодела. Он понял, что задел ее чувства — очень сильно, если судить по ее вздернутому подбородку. Она выглядела такой опустошенной, что он прошептал:

— О, дорогая… Прости меня.

Гален быстро пересек комнату и очень нежно взял ее за подбородок. Он приподнял его, чтобы заглянуть в ее полные боли глаза.

— Прости меня, — тихо попросил он. — Иногда у меня бывает злой язык, но я никогда не хотел использовать его против тебя.

Он вглядывался в ее лицо. Ее манеры вызывали у него боль в тех местах, о существовании которых он до сих пор и не подозревал. Он сказал ей:

— Там, откуда я родом, острые языки в моде. Я забыл, что ты не выросла среди гадюк, как я. Прошу, малышка…

Он прикоснулся губами к ее лбу, медленно, с раскаянием проводя ими по смуглой коже. Через несколько дней ему предстояло уехать, и он не хотел расставаться вот так — с грустью и болью.

— Прости меня… — прошептал он почти в отчаянии, увидев слезы, сверкающие в ее глазах, как драгоценные камни. — Я больше никогда не заставлю тебя грустить…

Его губы коснулись ее губ, и он притянул ее ближе. Она охотно подалась вперед, привстав на цыпочки, чтобы встретить его губы.

Гален застонал, когда она обняла его. Ее сочный рот был таким совершенным, как он и мечтал. В его намерения не входило целовать ее таким образом — не так глубоко, не так медленно, не так страстно, — но сейчас он не мог остановиться, как не мог остановить биение своей крови. Он заставил ее губы раскрыться, медленно проводя кончиком языка по трепещущим уголкам. Когда она сладко застонала в ответ, он в полной мере насладился сладким ощущением ее рта, доставляя ей удовольствие в неторопливом темпе. Он не хотел, чтобы она боялась этого — или его.

Гален оторвался от ее губ, затем проложил дорожку поцелуев вдоль линии подбородка, шепча:

— Индиго…

Голова Эстер откинулась назад. Его поцелуи были опустошающими, властными. У нее не было опыта, на который она могла бы опереться, и в результате от его дерзкого поцелуя, когда он прижался губами к маленькой полоске кожи над ее платьем с высоким воротом, у нее закружилась голова. Она не знала, как объяснить то, что он заставлял ее чувствовать, но не хотела, чтобы это заканчивалось.

— Я хочу прикоснуться к тебе, Эстер, — выдохнул он ей в ухо, в губы. — Ты прекрасна везде. Позволь мне показать тебе…

Она понятия не имела, что он имел в виду, но, если прикосновения, которые он обещал, были такими же мучительно сладкими, как и его поцелуи, она не стала бы протестовать.

Он снова завладел ее губами, и его руки заскользили по ее спине. В тишине полной теней кухни шуршал грубый муслин, и это был единственный звук, который был мягче, чем эхо их страстного дыхания.

Когда он начал развязывать верхнюю ленту ее ночной рубашки, Эстер поняла, что не должна допускать таких вольностей, но эта интерлюдия разожгла ее девичье любопытство. Она позволила ему развязать верхнюю ленточку, затем нижнюю, и когда почувствовала, как его губы заигрывают с ложбинкой на ее шее, задрожала в ответ. Ей было трудно говорить связно; его губы были теплыми, а язык, скользивший по ее коже, горячим. Она не могла ни говорить, ни думать; когда она почувствовала прикосновение его руки к своей груди, у нее перехватило дыхание. К ее удивлению, он наклонил голову, чтобы попробовать на вкус ее сосок через грубую ткань ночной рубашки, и она могла поклясться, что его губы обожгли кожу. Он так же нежно погладил другой ее сосок. Она застонала и откинула голову назад, ее тело желало большего.

Гален дал ей больше. Он развязал еще две тесемки и раздвинул половинки, чтобы доставить ей удовольствие без ограничений. Ее соски были твердыми, как отполированные ониксы, и сочными, как редчайшие фрукты. Он поцеловал сначала один, потом другой, смакуя каждый.

Когда его руки скользнули под ее платье, чтобы ощутить нежность кожи на талии и бедрах, Галену показалось, что она была создана из тончайшего шелка. Она была теплой, и ее тихие вздохи звучали в унисон с его собственным растущим желанием. Он знал, что не потребуется больших усилий, чтобы заставить ее девственное тело полностью отдаться ему; он чувствовал это по тому, как пылко она отвечала на его поцелуи, и по тому, как она дрожала и приподнималась под интимными движениями его рук. Она была зрелой, пышной и открытой для всех наслаждений, которые он мог ей подарить, но он не мог овладеть ею, она не принадлежала ему. Право любить ее в полной мере и пробовать сладость, струящуюся из ее шелковистых бедер, принадлежало другому мужчине. В этот момент он должен был остановиться, иначе рисковал скомпрометировать ее.

Когда Гален мягко и неохотно отстранился, Эстер осталась стоять, чувствуя, как внутри нее все еще пульсирует жар.

— Предполагается, что приличным женщинам это не должно нравиться, не так ли?

Он тихо усмехнулся и провел пальцем по напряженному соску.

— Это ты у нас правильная, ты мне скажи…

Она чувствовала себя бескостной, безвольной, но в то же время пылкой. Он поцеловал ее в губы, а затем начал поправлять завязки на ее платье.

Она тихо спросила:

— Что ты делаешь?

— Помогаю тебе оставаться невинной, хотя, видит бог, я этого не хочу.

Когда с последней завязкой было покончено, он снова поцеловал ее, на этот раз так горячо, что пламя снова взметнулось ввысь.

Он прошептал ей в губы:

— Иди в свою комнату, малышка, пока я не сорвал с тебя это одеяние.

Чувства Эстер бурлили. Какая-то часть ее хотела отбросить осторожность и позволить ему поступить по-своему, но она знала, что он прав. Она приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в ответ, а затем прошептала:

— Мне действительно понравилось. Спокойной ночи, Гален.

Он ухмыльнулся.

— Спокойной ночи, малышка.

Несмотря на бурные чувственные события того дня, Эстер сразу же заснула, но несколько часов спустя Гален осторожно разбудил ее, встряхнув за плечо. В комнате была зажжена лампа, но ее слабый свет едва проникал сквозь полумрак. Увидев, что он сидит на кровати рядом с ней, она улыбнулась.

— Ты все же решил снять с меня ночную рубашку? — сонно спросила она.

Прежде чем он успел ответить, дверь ее спальни открылась, и в нее просунул голову мужчина, которого она никогда раньше не видела.

— Нам нужно идти, Галено.

Эстер удивленно села, натянув одеяло до подбородка, чтобы защититься.

Гален успокаивающе погладил ее по щеке.

— Он мой друг, Индиго.

Затем Гален повернулся к мужчине.

— Рэймонд, познакомься с Эстер Уайатт. Эстер, это мой хороший друг, Рэймонд Левек.

Рэймонд, который не уступал Галену ни в красоте, ни в росте, ответил с французским акцентом:

— Я рад знакомству, мадемуазель Уайатт.

— Я… тоже рада познакомиться с вами, мистер Левек, — смущенно ответила Эстер.

— Дай нам минутку, Рэймонд.

Однако, прежде чем уйти, Рэймонд перешел на свой родной французский и спросил:

— Она действительно так невинна, какой кажется, брат мой?

Гален ответил по-английски:

— Да, а теперь уходи. Я приду через минуту.

Эстер увидела, как Рэймонд улыбнулся, грациозно поклонившись в ее сторону, затем вышел и закрыл за собой дверь.

— Что он здесь делает? — спросила она.

— Он и его братья здесь, чтобы забрать меня домой. Я разбудил тебя, чтобы попрощаться.

— Попрощаться? — прошептала она.

Печаль в его глазах сказала ей всё. Ее сердце разбилось, но она стоически подавила свои эмоции и тихо спросила:

— Как скоро?

— Через несколько мгновений.

На мгновение ее глаза закрылись. Когда она открыла их, боль не уменьшилась.

Галену хотелось выругаться, завыть, сделать все возможное, чтобы это расставание произошло в другой раз. Он не хотел оставлять ее вот так, но у него не было выбора. На днях Рэймонд получил зашифрованное сообщение, которое Гален просил Эстер передать по телеграфу. Он знал, что его старый друг, не теряя времени, придет ему на помощь, но Гален не ожидал его так скоро.

— Малышка, я…

Эстер нежно прижала ладонь к его губам, останавливая то, что он собирался сказать.

— Просто уходи, Гален, пожалуйста…

Он приложил ее ладонь цвета индиго к своей щеке, затем прижал ее к губам, желая, чтобы у них было больше времени, желая, чтобы он мог остаться. Его темные глаза были мрачными, когда он прошептал:

— Я обещал, что больше никогда не огорчу тебя. Я солгал…

Он притянул ее к себе и поцеловал — сладкое, трогательное прощание. Срывающимся от волнения голосом он поклялся:

— Это всего лишь на время. Я скоро вернусь.

Он отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Когда я вернусь, ты должна будешь притвориться, что мы никогда не встречались. Ты сможешь это сделать?

Эстер понятия не имела, почему он обратился к ней с такой просьбой, но кивнула.

Гален также хотел попросить ее не выходить замуж за Фостера до его возвращения, но знал, что не имеет на это права, по крайней мере, пока. Вместо этого он попросил:

— Пообещай мне, что не будешь делать куличики из грязи с кем-нибудь еще, пока меня не будет.

Эстер не смогла сдержать слезливую улыбку.

— Я обещаю.

— По крайней мере, я заставил тебя улыбнуться, — задумчиво ответил он, нежно проводя пальцем по ее полным губам. — Это уже что-то.

Из-за двери раздался рев Рэймонда:

— Нам пора идти, Галено!

Гален сердито крикнул в ответ.

— Я иду, не снимай свои чертовы штаны!

Рэймонд прокричал в ответ по-французски:

— Я беспокоюсь о твоих штанах!

Гален прошептал тихое, но отчетливое ругательство. Время вышло.

— Я должен идти.

Он протянул руку и провел пальцем по ее нежной щеке.

— Достаточно ешь, пока меня не будет.

Она кивнула.

— Счастливого пути, Гален.

Гален медленно направился к двери. Он бросил последний взгляд на нее, на ее прекрасные глаза, которые смотрели прямо на него, и заставил себя уйти.

Оставшись одна, Эстер сначала слышала какое-то движение в доме, а потом наступила тишина. Она вскочила с постели и сбежала вниз по лестнице, надеясь, что они уезжают на карете, а не через туннель, потому что ей хотелось взглянуть на них в последний раз. Она выбежала на улицу и заняла позицию как раз вовремя, чтобы увидеть, как большая черная карета с бешеной скоростью отъезжает от дома, направляясь на восток. По бокам кареты ехало пятеро всадников, одетых в черное. Когда карета и всадники растворились в ночи, Эстер прошептала:

— Прощай, Гален…, - потому что на самом деле это было все же прощание. Она сомневалась, что когда-нибудь увидит его снова.

Она постояла на улице еще несколько мгновений, затем, чувствуя ветер на своем залитом слезами лице, вернулась в безмолвный дом.