Индульгенция 4. Без права на сомнения

Глава 17

Глава 17

Кавалькада из десяти машин сопровождения — у отца работал никогда не выключающийся режим паранойи, — покинула наше поместье через час. По пути мы молчали — зачем сотрясать воздух лишними разговорами. И так все было понятно. Правда, под конец поездки он меня внезапно огорошил…

— Я тут подумал над твоими словами… Ну, насчет одинокого князя и наследника, и решил прислушаться к ним.

— Поздравляю и все такое. Есть кандидатура?

— Есть, — вздохнул он. — И даже не одна. Но я не хочу совершить ту же ошибку, что и в свое время с Надей. В общем, прежде чем принять решение, я хочу тебя с ними познакомить. Твое мнение будет весомым.

— Всех возьмешь?

— Нет, — покачал он головой. — Только одну. Дар не позволит взять больше. Он чутко реагирует, когда его носителю становится слишком хорошо. Поэтому, как говорится, минимум чувств, максимум прагматичности.

— Хорошо, что у меня с этим проще, -вздохнул я. — Иногда, конечно, он прет, но на девушек вроде не реагирует. Но твою мысль я понял и даже поддерживаю. Из столицы собираешься брать или по окраинам бросишь клич?

— Говорю же, уже выбрал. Хорошие девушки из древних родов. Сильная кровь и совместимость с нами.

— Заинтриговал. Как вернусь, так обязательно встречусь.

— Ты главное вернись, — тихо сказал он, и до самого дворца мы доехали в молчании.

Три поста полной проверки — почти сорок минут на это убили, но наконец мы оказались внутри. Чопорный мужичок кинул на нас радостно-удивленный взгляд и сразу помчался докладывать. Как будто император не знал, что мы приедем. Отец, как один из его ближников и глава теневой дипломатии, имел право в любое время явиться к нему по собственному желанию. Ну, и дружбу с ним император не скрывал, так что во дворце к нам относились вполне доброжелательно, хоть и с опаской. Все-таки Раздоровы имели реальную власть, несмотря на то, что нас было всего двое. Зато подконтрольных нам аристократов было очень много и разбросаны они были по всей стране. В общем, владельцы заводов, газет, пароходов и прочее, и прочее. Ну, и родовая гвардия у нас по праву считалась одной из сильнейших. Ладно, хватит себя хвалить, а то можно и сглазить.

Его Величество принимал посетителей у себя в кабинете и был крайне раздражен. Ну да, в приемной их скопилось человек двадцать, и все с несомненно важными предложениями и докладами. А император их не любил, особенно когда… Да нет… Он их не любил в любое время. Поэтому наше появление он воспринял как дар богов, вышел, сделал крайне напряженное лицо и объявил, что в связи со срочными новостями, сегодня приема больше не будет. И пока народ уныло соображал, что делать дальше, утащил нас в свой кабинет и еще запер дверь, прикрыв ее на всякий случай щитом.

— Фух, — вытер он несуществующий пот. — Достали.

Щелчок пальцами, и из неприметной двери с другой стороны появились слуги, которые быстро очистили стол от бумаг и стали взамен тех ставить еду и напитки. Пара минут, и вот мы уже одни, и у Бориса хорошее настроение.

— Ну, рассказывайте, спасители, -доброжелательно кивнул он нам. — Кстати, Видар, рад, что ты поправился.

— Вашими молитвами, Ваше Величество, — поклонился я. — Двух светлых мало, чтобы меня убить. И даже двух сотен недостаточно, если вспомнить последние события.

— Ах, какой молодец!!! — расплылся он в улыбке.

Ну да, у темных прихвастнуть своими достижениями не являлось грехом. Более того, даже поощрялось, мол, скромность — это удел светлых идиотов.

— Но я в тебе и не сомневался. Кристинка моя как? Еще не сладилось у вас?

— Почти. Осталось чуть дожать. Предложила мне пост главы дисциплинарного комитета.

— Она? Сама⁈ — охренел он. — А ты силен. Уважаю!!! И что?

— Отказался. Не, ну вот так сразу и согласиться было бы слишком просто. Вместо себя Свету предложил. Ну, ту, что Рюрикович.

— Ах-ха-ха-ха… — залился смехом он. — Ох, как же они будут беситься! Вроде как светлая у руля — закон не нарушен. Но в подчинении темного. Согласилась?

— А куда ей деваться? Побрыкается и смирится.

— Вот правильно ты, Гриша, своего сына воспитал, — обратился он к моему отцу, что сидел и давил довольную улыбку. — Смотрю на него и завидую тебе темной завистью. Но когда вспоминаю, что он тоже скоро сможет называть меня папой, радуюсь уже за себя.

— За детей, — поднял отец бокал, и мы дружно выпили.

— А теперь рассказывайте, разбойники, с чем пожаловали. Уверен, что-то придумали. Что-то такое, от чего вся империя содрогнется.

— Видар, тебе слово, — посмотрел отец на меня.

Мы с ним сразу договорились, что говорить буду я, ничего не скрывая. Борис был другом нашей семьи и уже почти родственником. Ну, и помощь его была нужна. Впрочем, помочь мне было и в его интересах…

Тяжелые дубовые панели, казалось, поглощали яркий свет люстры, а карта Империи на стене казалась живой, пульсирующей границами, где реальность истончалась — там, где начинали полыхать кроваво-багровым цветом Пустоши. Воздух гудел от невысказанного напряжения. Я стоял, ощущая вес ответственности и еще больший вес ожиданий. Рядом отец, его обычно спокойное лицо сейчас было резким, как клинок, но в глазах читалась тревога, глубокая, отцовская.

Император Борис восседал за массивным столом, и вся его веселость сразу испарилась, стоило мне все рассказать. Его перстень с двуглавым орлом тускло поблескивал в полумраке, когда он сжимал руку в кулак.

— Нет, — слово упало, как камень в тихую заводь. — Повторяю в последний раз, Видар. Нет. Ты не поедешь. Один в Пустошь? Это безумие, граничащее с самоубийством. — Его голос, обычно громовой, сейчас был низким, сдавленным, как будто он пытался сдержать лавину гнева и страха. — Ты — будущее. Ты — жених Кристины. Моя дочь… — он не договорил, лишь тень промелькнула в его взгляде, обращенном куда-то в сторону покоев принцессы. — Ты нужен здесь, живым и целым. Не очередной жертвой этих… этих проклятых аномалий.

Отец сделал шаг вперед, его тень заплясала на карте, закрыв часть Карельских лесов. Голос его звучал спокойно, но в этой тишине каждое слово било, как молот по наковальне.

— Ваше Императорское Величество, — перешел он на официальный тон, но в обращении не было привычной почтительности, а была твердость дипломата, видевшего дальше сиюминутных опасностей. — Мы топчемся на месте. Люди гибнут, пытаясь лишь сдержать расширение Пустошей. Маги зачастую теряют разум, едва приблизившись к границам. Наши знания? Обрывки слухов, полумистические догадки. Без понимания их природы, без проникновения в самую суть — мы обречены. Мы строим плотину, не зная силы потока. И он сметет нас.

— И ты готов пожертвовать сыном ради этой «сути», Гриша? — Император вскинул голову, его взгляд, острый как штык, впился в отца. — Он единственный, кто теоретически может показать устойчивость к их энергии! Единственный шанс, может быть, на то, чтобы найти не военное, а иное решение! Рисковать им в одиночной вылазке — верх безрассудства!

Жар подступил к моим щекам. Я чувствовал, как смотрит на меня отец, ощущал и тяжелый взгляд Императора, а где-то за стенами — незримое присутствие миллионов людей, их тихую надежду и страх.

— Я не прошу права на геройскую смерть, Ваше Величество, — заговорил я, и мой голос, к моему удивлению, не дрогнул. — Я прошу шанс на понимание. Солдат видит только хаос и смерть. Маг видит лишь искаженный поток. Но я… я чувствую их иначе. Как шум, как шепот. Пойти одному — не безрассудство, а необходимость. Толпа, даже маленький отряд — это шум, который заглушает истинный голос Пустоши. Мне нужно услышать его. Один на один. Чтобы понять, что это: болезнь земли, вторжение, или… или нечто иное, о чем мы не смеем и помыслить.

Отец поддержал, и его обычно четкая речь, сейчас была нервной и чуть порывистой:

— Ближайшая небольшая Пустошь находится в Карельских лесах. Она относительно стабильна, по нашим меркам. Не эпицентр, но периферия. Идеальный полигон для наблюдения. Видар не пойдет в самое пекло. Он будет на границе, он будет слушать, наблюдать, фиксировать. Не недели — дни. С максимальной осторожностью. Риск есть. Но риск бездействия, Ваше Величество, — он медленно обвел рукой карту, указывая на багровые пятна, подступавшие к самым границам Империи, — этот риск катастрофичен. Мы теряем земли. Мы теряем людей. Скоро мы можем потерять все.

Император Борис откинулся в кресле. Казалось, гранитные черты его лица стали еще резче. Он смотрел не на нас, а сквозь нас, в какую-то страшную перспективу. Тиканье массивных часов на камине отсчитывало секунды тягостного молчания. Я видел, как дрогнул угол его рта, как пальцы снова сжали перстень до побеления костяшек. В его глазах виднелась борьба владыки Империи и отца, отчаянно цепляющегося за будущее дочери. Он видел разруху, приносимую Пустошами, слышал доклады о пропавших деревнях, о безумцах, вышедших из тумана. Он видел и меня — не просто жениха, но ключ, возможно, единственный, к разгадке.

— Кристина… — прошептал он, почти неслышно, и это имя повисло в воздухе, как молитва и проклятие одновременно. — Она не переживет, если…

— Она сильнее, чем кажется, Ваше Величество, — тихо, но отчетливо сказал я, и в этот момент я чувствовал ее волю, как тонкую серебряную нить, связывающую нас сквозь стены дворца. — И она понимает долг. Я вернусь. Я должен вернуться. Чтобы будущее, которое вы для нас видите… чтобы оно было возможно.

Еще один вздох, тяжелый, словно камень сдвинули с души. Император поднял руку и резко опустил ее ладонью на стол. Звонкий удар заставил вздрогнуть даже отца.

— Боги милуют или карают… — пробормотал он. Потом поднял на меня взгляд. В нем уже не было гнева, была лишь бездонная усталость и неподдельный страх. — Ладно. Согласен. Карелия. Только Карельская Пустошь. Самый край, где заканчивается наш мир и начинается… это. Не далее пяти километров от последнего поста. Три дня. Не часом больше. И каждые шесть часов — сигнал магическим кристаллом. Молчание дольше часа — и я вышлю за тобой весь Императорский Полк, пусть даже им суждено сгинуть. Ты понял, Видар?

Облегчение, острое и почти болезненное, ударило мне в грудь. Я выпрямился во весь рост, стараясь скрыть дрожь в коленях.

— Понял, Ваше Императорское Величество. Я все понял.

— Три дня. И возвращайся. Живым. И… с ответами. Империи они нужны позарез. — Он махнул рукой, отворачиваясь к карте. Разговор был окончен.

Мы поклонились и вышли в прохладную полутьму коридора. Отец тяжело положил руку мне на плечо. Его пальцы слегка дрожали.

— Три дня, сын, — прошептал он. — Слушай. Слушай очень внимательно. И не теряй голову. Пустошь… она не прощает ошибок. — В его глазах читалась гордость и бездонная тревога.

Я кивнул, глядя в высокое стрельчатое окно, за которым уже сгущались сумерки. Где-то там, на севере, за бескрайними лесами, ждала неизвестность. Тихая, древняя, смертоносная. И я должен был услышать ее голос. Цена вопроса была ясна: моя жизнь, судьба Империи. И три дня, чтобы найти ответы в самом сердце магического безумия. Путь в Карелию был открыт. Путь, возможно, в один конец.

Разрешение императора висело в воздухе невесомым и одновременно тяжким грузом. Сборы были лихорадочными, но быстрыми. Каждый стук сапога по мрамору казался слишком громким, каждое прикосновение к снаряжению — последним прикосновением к миру порядка.

Я уложил не так уж много: прочные, пропитанные воском и заговоренные артефакторами шерстяные одежды, компактный астрономический секстант для ориентации в искаженных пространствах, блокнот с особыми серебряными страницами, неуязвимыми для магического выжигания, набор кристаллов для сигналов и… маленький оберег Сварога. Своих духов, которые в данный момент отсутствовали, я решил не брать с собой — слишком хорошо запомнилось, как они дрожали, когда мы были в Дикой Пустоши. Отец очень вовремя отослал их в другой город проследить за одним графом. Повезло, что сказать. Иначе бы точно увязались за мной — и мы бы поругались. Или не увязались — тогда бы я обиделся, и мы бы поругались. В общем, хорошо, что их нет.

Гвардейцы рода Раздоровых — лучшие из отдела разведки, — явились на рассвете. Десять теней в мрачных, без единого блика, черных мундирах. Их лица, закаленные ветрами северных рубежей, были словно высечены из серого гранита. Ни улыбки, ни лишнего слова. Только короткий, как удар топора, рапорт старшего — человека с лицом, изборожденным шрамом через левый глаз:

— Гвардии капитан Совин. К вашим услугам, Ваше Темнейшество. Машина готова.

Их взгляды, холодные и оценивающие, скользили по мне. Выскочка-самоубийца. Малолетний дурак, решивший пощекотать себе нервы. Идиот, лезущий в пасть к Змею. Все эти мысли читались в их молчании. Они были не эскортом, а скорее тюремщиками, обязанными доставить меня к вратам Нави и ждать, пока я не шагну за порог. Или пока она не шагнет наружу, чтобы забрать и их.

Дорога на север была долгой пыткой. Сначала нас еще окружала цивилизация — ухоженные тракты, деревеньки, запах хлеба и дыма. Москва с ее позолотой и суетой осталась позади, словно мираж. Потом дороги стали хуже, колеса машины, в которой я ехал лишь первые дни, глухо стучали по корням и камням. Летоходом мы не стали пользоваться — это привлекло бы слишком много внимания.

Леса сгущались, становились выше, мрачнее. Сосны, как черные копья, упирались в низкое, вечно затянутое свинцовыми тучами небо. Воздух пропитался сыростью, хвоей и чем-то еще… словно металлическим, едва уловимым. Предвестием Пустоши.

Вскоре мы пересели на выносливых карельских лошадок. Ездить я умел еще с прошлой жизни, и сейчас этот навык пригодился.

Холод пробирал до костей, несмотря на теплые одежды. Ветер, сначала просто резкий, превратился в постоянного, назойливого спутника. Он выл в вершинах сосен, свистел в ущельях, хлестал колючим дождем или мокрым снегом. Он казался голосом самой этой земли — недобрым, предостерегающим.

Гвардейцы молчали, как истуканы. Только их зоркие глаза, постоянно сканирующие чащу, выдавали высочайшее напряжение. Они знали, куда едем. Они чувствовали то же, что и я — нарастающее давление. Тишину леса, слишком глубокую, без птичьего щебета. Взгляд, упершийся в ствол дерева, вдруг соскальзывал, не мог зацепиться, будто реальность здесь становилась чуть зыбкой, ненадежной. Страх, холодный и липкий, подползал к сердцу, но я гнал его прочь. Вместо него — сосредоточенность. Я вслушивался. Не только ушами, но и кожей, нервами, той странной частью души, что откликалась на хаос Пустошей. Пока — лишь отголоски, далекий гул, как шум моря за горизонтом. Но он был. И он рос.

Наконец, после недели пути, сквозь завесу ледяного дождя показалась крепость-город Ведало. Последний оплот перед Пустошью. Дальше только небольшой гарнизон и все.

Он возник как кошмар, вырубленный в скале и вросший в мерзлую землю. Не город — мрачный зуб, вцепившийся в подол Империи. Стены из темного, почерневшего от времени и непогод камня, казалось, были не творением рук человеческих, а выросли из недр, покрытые ледяной коркой и лишайником цвета запекшейся крови. Никаких излишеств, никакой позолоты — только функциональность обреченных.

Башни, приземистые и угрюмые, венчали не островерхие крыши, а зубчатые площадки для пушек и магических метателей. Узкие, как бойницы, окна не светились теплом — лишь редкие тусклые огоньки мерцали в их глубине, словно глаза голодных зверей.

Ветер здесь был настоящим хозяином. Он гудел в узких улочках, вымощенных скользким булыжником, срывал с крыш редкие плахи, завывал между домами, похожими на каменные гробы. Он нес не просто холод — он нес песок, колючую изморось и… пыль. Серую, мелкую пыль, которая оседала на ресницах, набивалась в рот, скрипела на зубах. Пыль Пустоши, принесенная ветром с той стороны.

Жители Ведало оказались такими же мрачными, как и их город. Люди с лицами, задубевшими на ледяном ветру, с глазами, привыкшими вглядываться в туманную даль. Они шли быстро, не глядя по сторонам, кутаясь в грубые шкуры и потертые шинели. Ни смеха, ни громких разговоров. Только скрип сапог по камню, лязг оружия патрулей да вечный стон ветра в трубах.

Воздух здесь пах дымом, ледяной сыростью, квашеной капустой из скудных продовольственных запасов и все той же едва уловимой, но неистребимой металлической горечью — дыханием близкой Пустоши. Мое путешествие начнется именно отсюда — из этого мрачного и забытого богами места. Что ж, посмотрим, что оно принесет…