Клубничный блеф. Каван

Глава 4

Я уже давно не верю ни во что в этом мире, что не объясняется логически. Не верю в любовь, хотя вижу её. Не верю в доброту, хотя тоже вижу её. Просто ко мне никто не был добр, кроме Слэйна, да и его доброта скорее напоминает американские горки. А что до любви… я не знаю, что это такое. Слэйн узнал, а я вот до сих пор в неведении. Но мне этого и не нужно. Всё, чего я хотел, это перестать испытывать боль, и у меня получилось.

Каждую ночь я провожу в клубе, наслаждаясь различными номерами Таллии. Её молчание стало уже нормой для меня, хотя и я с ней стараюсь не разговаривать, только порой хвалю за то, что она выкладывается на сто процентов, даже когда устала. Пять дней я пребываю в раю. В грёбаном эротическом раю, представляя, как трахаю эту девчонку прямо здесь. Но она даже не соблазняет меня.

Обычно женщины пользуются различными моментами, чтобы заработать больше, но не Таллия. Она приходит, отрабатывает ровно до шести часов утра и моментально уходит, даже не кивнув мне на прощание. И она явно видела мой внушительный стояк, потому что я специально выхожу на свет и демонстрирую его через тонкую ткань моих брюк. Нет, ничего. Таллия всегда смотрит мимо меня или же в пол. Между нами нет ничего особенного. Точнее, у неё нет никакой нужной мне реакции, а я так и чувствую искры, исходящие от меня, но её они не задевают. Конечно, я не первый раз встречаюсь с отказом. Их у меня было больше, чем согласий, пока я не стал тем, кем являюсь. Мне боятся отказать, а потом женщинам становится уже всё равно, я умею доставлять им наслаждение, хотя зачастую просто лень. Это ведь секс. В нём главное — уметь использовать пальцы и член, остальное лишь опыт и антураж.

Но чем больше я давлю морально на Таллию своим возбуждённым видом, тем быстрее она убегает от меня. Видимо, я грёбаный псих и маньяк, раз не могу поверить в то, что Таллия не чувствует моей заинтересованности.

Пять дней ходить со стояком, трахать тех, кто попадается под руку, и тупо кончать в них, представляя другую женщину, то ещё удовольствие. Но я терпеливый и не принимаю отказов. У меня есть план. Хороший план, который я перенял у Слэйна. Что я должен сделать? Быть ранимым ублюдком и убедить в том, что со мной безопасно, рассказать парочку слезливых страшилок из своего детства, и всё. Энрика попалась, а Таллия чем-то напоминает её, поэтому я приведу свой план в действие на следующей неделе.

Больше не нужно будет приезжать в клуб, потому что я за эти грёбаные пять дней построил в своей квартире личный клуб только для нас. Оттуда Таллии некуда будет бежать, а также я подготовил несколько порошков, которые остались у меня после Слэйна. У него всё сработало, значит, и у меня сработает.

Мой взгляд становится резким. Я знаю это ощущение. Оно моментально обрывает моё расслабленное состояние, и я вижу, как Таллия с грохотом падает на пол.

— Таллия!

Подскочив на ноги, несусь к девушке. Она приподнимается на руки и выставляет одну вперёд. Останавливаюсь, не понимая, что случилось. Она не удержалась на шесте или запуталась в ногах?

Таллия удивительная танцовщица, она смешала несколько видов стилей танца, и все они выглядят как приглашение в постель.

Ледяное приглашение с приставленным к горлу ножом. Но я ещё не видел, чтобы кто-то падал на выступлении. Хотя слышал, что такое случалось с некоторыми танцовщицами из-за малого опыта, они ломали запястья, пальцы и получали вывихи.

Таллия хватается за шест и медленно поднимается. Она кивает мне. Хмурясь, делаю шаг назад, пока Таллия приходит в себя. Я не могу узнать, что случилось, потому что она просто не может мне это сказать. Я бы подумал о недоедании, но плачу ей достаточно, чтобы она хорошо питалась. Да и выглядит она здоровой, кроме чуть ли не посиневшей сейчас кожи, по которой скатываются капельки пота. Когда Таллия встаёт на пуанты, чтобы вернуться к танцу, её ноги начинают дрожать, и она сразу же снова падает на шест, распахивая рот, словно ей больно.

Оторвавшись от шеста на пару секунд, она показывает мне крест руками, а потом снова держится за него. Ей больно, очень больно.

Опустив голову, Таллия тяжело дышит. Я подхожу к центру и отключаю музыку. Повернувшись, я сразу же замечаю быстрое движение руки Таллии, она вытирает глаза. Она плачет из-за боли.

Чёрт.— На сегодня мы закончим, — говорю я.

Таллия несколько раз кивает мне и хватается за живот.

— Мне вызвать врача?

Она мотает головой и делает небольшой шаг. Я опускаю взгляд и вижу, что её белые пуанты испачканы в чём-то тёмном. Твою ж мать!

Таллия отталкивается от шеста и летит вперёд. В этот же момент я срываюсь на бег и ловлю её. Дрожащее и влажное от пота тело впечатывается в моё. Я крепко удерживаю Таллию, потому что она едва может двигать ногами.

— Садись. Я посмотрю, что с тобой, — мой голос хрипит, когда я помогаю ей сесть на край сцены, но она резко отодвигается от меня, мотая головой.

— Ладно. Если сможешь выйти сама отсюда, то я ничего не сделаю. Если ты хотя бы запнёшься, то я насильно заставлю тебя показать мне, что у тебя болит, — рычу я. Она вздрагивает от моего голоса, но меня бесит это упрямство. По всему видимому, что-то с ней не так, точнее, с её ногами. Вероятно, она могла подвернуть лодыжку или того хуже. Не хочу думать о худшем, но я явно улавливаю запах крови и какой-то мази.

Таллия опирается о сцену и встаёт враскорячку. Она немного шатается, а потом делает маленький шажок. Таллия кусает губу так сильно, что та белеет. Молча наблюдаю, уверенный в том, что она не сможет пройти небольшое расстояние до двери, и готовлюсь снова поймать её. Ещё один шаг, и её начинает бить сильная дрожь.

Зачем быть настолько упрямой?

К моему удивлению, Таллия сама опускается на пол и закрывает лицо руками. Я не слышу ни всхлипов, ни плача, вообще ничего. Она сдалась. Признала, что ей больно, и меня это безумно восхищает.

Подхожу к ней и опускаюсь на колени.

— Где болит? — тихо спрашиваю её. Она хлюпает носом и показывает на ноги. Как я и думал.

Обхватываю её тонкую, изящную лодыжку, дёргая за ленту, но Таллия цепляется за мою рубашку. Она не прикасается к моей коже, но пытается убрать мою руку и тянет ткань в сторону.

— Я могу сделать это силой, или ты дашь мне посмотреть добровольно, — предупреждаю её.

Пальцы Таллии разжимаются, и я замечаю, как её тело становится красным. Она смущается. Конечно, это смущение. Я давно не видел подобного. И мне это очень нравится.

Медленно снимаю пуант, и у меня желудок стискивает. Я видел достаточно трупов и крови, но то, что я вижу сейчас перед собой, ужасно больно. Пальцы Таллии все покрыты кровью. Они стёрты в мясо. Не представляю, как она, вообще, смогла танцевать. Я уверен, что здесь не только разорванные мозоли, но и вероятное заражение, потому что есть и свежие, и старые раны.

— Почему ты мне не сказала? — злобно повышаю голос, отчего Таллия вздрагивает.

— Какого хрена ты молчала? Ты стёрла всю кожу до мяса, Таллия!

Как так можно? Неужели, я выгляжу настолько жестоким?

Я понимаю, что пугаю её, но ничего не могу с собой поделать.

Мне жутко видеть и осознавать, что девушка была настолько жадной до денег, что даже не остановилась, лишь бы побольше заработать.

Да ей стоило мне просто отсосать, и я бы оплатил всё. Жадная сука.

Таллия показывает на дверь, а потом перерезает себе горло пальцем. Затем тычет в меня этим же пальцем. Блять. Она резко горбится и трясётся, сдерживая рыдания.

— Чёрт… прости. — Быстро разжимаю пальцы, потому что я схватил её ногу и сдавил от ярости.

— Они наговорили тебе то, что я убиваю всех подряд? — спрашиваю её.

Таллия быстро кивает.

— И я убью тебя тоже, если ты не сделаешь меня счастливым или остановишься?

Ещё один кивок.

— Суки, — рычу я. — Да, я ублюдок и урод, но не настолько, чтобы наслаждаться твоими мучениями. Я не такой плохой.

Таллия вскидывает голову и внимательно смотрит на меня.

— Не знаю, какую ещё хрень тебе про меня наговорили, но я не собираюсь тебя убивать из-за того, что ты испытываешь боль по моей же вине. Это нелепо!

Таллия поджимает губы и кивает мне. Она что-то пытается объяснить мне при помощи пальцев, но я ни хрена не понимаю.

Хочу нормальный разговор, человеческий. Я должен выучить этот чёртов язык жестов. Но потом Таллия складывает руки, словно в молитве, и смотрит на меня. Она извиняется за свою ошибку или за что-то ещё.

Я отшатываюсь от неё и отползаю. Мне паршиво. Да, я выгляжу как монстр, совершаю плохие поступки. Я чудовище для многих.

Но понимать факт того, что пока я представлял Таллию под собой в самых немыслимых позах, она страдала и теперь точно знает, какой я ублюдок, больно. Мне чертовски больно видеть в её глазах безумный страх за свою жизнь. В её глазах я выгляжу ещё хуже, чем ей про меня рассказали. Я всё испортил.

— Я не знал, что тебе было больно. Приношу свои извинения, Таллия, за то, что даже не подумал об этом. Я был настолько увлечён твоей грацией и плавными движениями, что забылся. Я дам тебе неделю на восстановление, а потом ты можешь танцевать в любой обуви и один раз в неделю в пуантах. Тебе это подходит? — подбирая правильные слова, спрашиваю её.

Таллия медленно кивает мне.

— Хорошо. Я, правда, не знал. Я забыл, что у балерин всегда ужасные мозоли после выступлений. И всего лишь не хотел испытывать боль, — горько добавляю, но потом меня бесит то, что я говорю.

— Я отнесу тебя в гримёрку. — Наклоняясь, быстро подхватываю её на руки. Таллия цепляется за мою шею, и я чувствую её горячее и шумное дыхание на своей коже. Да не сейчас! Я и так поступил, как ублюдок, и уж точно мой стояк сейчас лишний.

Таллия такая маленькая и лёгкая в моих руках. Она даже не двигается и иногда задерживает дыхание, пока я несу её мимо пустых столиков. Я рад тому, что Таллия спрятала своё лицо и никто не видит её. Если бы какой-то мудак посмотрел в нашу сторону, я бы убил.

Ударяю ногой в дверь, и она с грохотом распахивается. Свет бьёт мне в глаза, и я щурюсь, ища, куда бы посадить Таллию. Ногой сбрасываю с небольшого дивана чьи-то вещи и сажаю её на него.

Но она крепко держится за мою шею. Я не против. Это впервые, когда Таллия сама проявила ко мне хотя бы что-то. Но она явно напугана и боится меня, последствий и всего, что её окружает. Это и есть та причина, по которой она цепляется за меня, а не потому, что я не урод.

Отцепляю её руки от себя и выпрямляюсь. Опускаюсь на колени и снимаю второй пуант. Там дело обстоит ещё хуже, видимо, правая нога у неё рабочая. И она часто танцует на ней.

— Каван…

— Свали, на хрен, с моих глаз и никого сюда не впускай, — рычу, даже не оглянувшись на какую-то танцовщицу, которую я трахал.

Не помню её голоса, но я трахал здесь всех, поэтому ошибиться не могу.

— Всё в порядке, — я стараюсь говорить мягко, поглаживая большим пальцем щиколотку Таллии. Чёрт, у неё такая тонкая и нежная кожа.

— Они не узнают, почему ты здесь. Я уволю их, если они начнут говорить про тебя плохо. Я сейчас вернусь и обработаю твои раны…

Таллия внезапно хватает меня за руку и мотает головой.

— Но тебе нужна помощь.

Она кивает и показывает пальцами, как будто они шагают, а потом дом. Она не хочет принимать мою помощь. Да я бы тоже не хотел. Это удручает. Выпускаю её ногу из своей руки и делаю шаг назад. Аромат клубники и тепло её тела становятся незаметными.

Мне снова холодно.

— Встретимся через неделю. Мне жаль, — сухо бросаю и быстро выхожу из гримёрной, закрывая за собой дверь.

Я иду дальше, ненавидя себя за всё. Боль в груди опять терзает меня. Я мог бы проследить за Таллией и узнать, где она живёт, или просто покопаться в её деле. Но я не хочу нарушать грани дозволенного. По моему плану наше знакомство должно было раскрывать мне тайну за тайной, словно это мой рождественский подарок, и я медленно добираюсь до того, что сделает меня счастливым. Но придётся подождать. Неделю. Я могу выжить неделю без Таллии, потому что сейчас мне важно, чтобы она танцевала дальше. При таких ранах она может отказаться танцевать, и я всё потеряю. Чёрт. Какой я мудак.

Для меня неделя без Таллии — мучительное испытание. Кошмары снова вернулись. Холодный пот, прошибающий до костей. Ярость, негодование, злость и агрессия. Каждодневная заявка на бой, но подходящих партнёров нет. А у меня кулаки чешутся. Остаётся только держать свою гадкую сущность внутри себя во время переговоров и трахать до слёз свою секретаршу. Вот, во что я превратился за неделю без Таллии. Снова наркотики, дурман, безразличие и музыка на повторе, под которую она танцевала. Я схожу с ума. Мечтаю, думаю и не выхожу из комнаты, которую оборудовал под танцевальный зал для неё. Я, словно безумный, выбираю наряды для выступлений. Развешиваю каждую кофточку и платье в её новом шкафу, покупаю грёбаные цветы и делаю вид, что Таллия живёт вместе со мной. Блять, я схожу с ума.

Осталось всего пара часов до того момента, когда боль снова отступит, и я смогу себя контролировать. Я сбил уже все костяшки на руках, пока бил грушу всё это время. На ринг так и не смог выйти.

Никто не хочет драться со мной. Это бесит. Слэйн, как назло, взял недельный отпуск, чтобы съездить на источники вместе с семьёй и отдохнуть. А я? Мучаюсь. Никому нет дела до меня, даже Дарина перестала названивать. Но ничего. Ничего. Я ведь знал, что когда-нибудь моё мучение закончится. И вот конец.

Выгляжу, как улыбающийся и обдолбанный мудак, когда вхожу в клуб. Я специально избегал появления здесь, чтобы не было соблазнов. Мне уже достаточно слухов про то, что я убийца и чудовище. Хотя это правда, но я не хочу, чтобы Таллия об этом узнала. Конечно же, ей рассказали о том, что я кобель. Я мужчина.

Свободный мужчина. Но если я собираюсь обладать Таллией, то должен вести себя сдержано. Ага, я и сдержано — две параллели, которые никогда не пересекутся.

— Сэр, — Елена встречает меня.

— Всё хорошо в клубе? — интересуюсь я.

— Да, всё хорошо. Вы могли бы пройти за мной, сэр? Это личное дело, — сухо просит она.

Хмурюсь и киваю ей. Мы проходим мимо гостей, некоторых я приветствую и пожимаю знакомым руки, поддерживая разговор о том, как стремительно развивается мой клуб. Полчаса я трачу на то, чтобы пройти до кабинета Елены.

— Что-то не так? Не помню, чтобы между нами было что-то личное. Или ты подала на развод? — резко спрашиваю её.

— Нет, сэр, я до сих пор счастлива замужем. Личное, я имела в виду Таллию. Я пыталась связаться с вами, но ваша секретарша отвечала, что вас нет на месте, или вы не хотите ни с кем разговаривать, или что-то ещё. Поэтому мне пришлось дождаться, когда вы лично приедете сюда. Таллия оставила вот это и ушла. — Елена протягивает мне кусок бумаги.

— Что? — рычу я. — Кто разрешил ей уйти?

— Она никого не спрашивала, сэр. По договору любой работник может уйти без последствий в течение испытательного срока. Так как мы с Таллией заключили новый договор, то она была именно на испытательном сроке. Она оставила записку для вас, сэр, — отвечает Елена, продолжая держать клочок бумаги, и я выхватываю его.

Меня всего трясёт от ярости. Это грёбаная шутка. Я держался целую неделю. Неделю, мать её! Я дал Таллии время, чтобы она восстановилась, а она кинула меня.

«Я приношу свои извинения за столь внезапный уход, мистер Экри. Не буду лгать вам и убеждать в том, что мне было интересно работать с вами, но клуб мне нравился. Простите, но я больше не могу травмировать себя из-за ваших прихотей. Мне, правда, жаль, что танцы для меня не так важны, как моё здоровье. Я оставляю две тысячи евро, как и было указано в моём прошлом контракте, из-за того, что подвела вас и не оправдала ваших ожиданий. Но я не могу больше этого терпеть. Вы невыносимо эгоистичны и жестоки. Всё, что случилось со мной по вашей вине, лишило меня желания возвращаться в клуб, особенно к индивидуальным выступлениям, которые я ненавидела. Я уезжаю и прошу меня не искать. Я выхожу замуж и буду жить в Польше. Желаю вам, сэр, найти то, что вы ищете. Всего вам наилучшего.

С уважением, Таллия»

Ни хрена это не уважение!

— Сука! — ору я, комкая бумагу, и швыряю её в лицо Елене.

Блять! Блять! Блять!

Какого хрена?

Таллия вылила на меня дерьмо, да ещё и не оценила моего душевного порыва простить её за то, что она молчала из-за ран на ногах. Она выставила меня чудовищем. Сука!