Когда сбываются мечты

Глава первая

Будь я суеверной, я бы почувствовала, что приближается беда. Я так надеялась, что утро нашего отъезда пройдет тихо и спокойно. Наивная! И вот сейчас это спокойствие находилось под угрозой. Мне еще только не хватало очередного приступа раздражения Дэниса.

Войдя на кухню этим октябрьским утром, я не заметила ничего зловещего. Однако что-то явно было не так. Благоухание увядающей осенней природы — нежный запах сухих листьев, доносящийся из садика за домом, ягодный аромат свечей на стеклянном столике — омрачало непонятно откуда исходящее зловоние.

Я проверила пакеты из-под трески — мы ели ее вчера на ужин, — которые лежали под раковиной, окинула быстрым взглядом плиту и заглянула в холодильник. Везде царила чистота. На всякий случай я понюхала молоко — его моя дочь частенько забывает на столе, а также приготовленного для Дэниса цыпленка. А может, это сыр заплесневел в пластиковой упаковке? Да нет, все было чисто.

Но отвратительный запах оставался — устойчивый и сильный. Еще одна неприятность в сплошной череде неприятностей, следующих одна задругой в течение всей этой недели. Муж, двое детей и карьера в придачу делали поездку даже на пару дней настоящим подвигом, а в этот раз я уезжала на целых одиннадцать дней, и причина для отъезда ужасала. Моя мать была при смерти. Поэтому сейчас самообладание начало мне изменять.

Исключив наиболее вероятные варианты появления тошнотворного запаха, я всерьез задумалась над тем, не гниет ли что-нибудь под полом нашего дома, который был построен лет двести тому назад. В это время на кухню, бесшумно ступая, вошел мой сын. Он выглядел гораздо взрослее своих девяти лет, несмотря на спутанные волосы, бейсбольную рубашку фирмы «Ред Сокс» и поношенные джинсы, в любых обстоятельствах он оставался серьезным и чутким ребенком. Хоть я и старалась не слишком обнаруживать свое беспокойство по поводу нашей поездки, но подозревала, что в глубине души сын прекрасно понимает реальное положение вещей.

— Я не могу найти кроссовки, мама. Их нет в моей комнате, и, если я их не найду, мне не в чем будет ходить у бабушки. Это была лучшая пара обуви.

Слово «была» звучало обреченно. Я положила руки ему на плечи. Его макушка оказалась на уровне моей груди.

— Мне пришлось соскабливать грязь с подошв твоих кроссовок вчера вечером. Откуда она взялась, Джонни? Мы же договорились, что ты не будешь играть в футбол в хорошей обуви.

— Я играл в баскетбол. Папа Джордана сделал кольцо, а нормальное поле для игры еще не готово, — он состроил гримасу. — Ф-у-у-у. Чем так воняет?

Я окинула кухню безнадежным взглядом.

— Хороший вопрос. Есть идеи?

— Спрашивай не меня, а Кикит. Только она разбрасывает повсюду вещи. Ты уверена, что я успею вернуться домой ко вторнику? У меня тренировка.

— Самолет прилетает в час. Тренировка начнется не раньше пяти.

— Если я пропущу тренировку, меня не допустят до игры.

Я прижалась ладонями к его по-мальчишески нежным и худым щекам.

— Единственное, из-за чего ты можешь пропустить тренировку, — задержка рейса. И в этом случае папа или я обязательно поговорим с тренером…

— Таково правило, — прервал Джонни и сделал шаг по направлению к двери. — Нет тренировки, нет игры. Где мои кроссовки?

— На полу в гараже. — Мне пришлось повысить голос, чтобы он услышал меня: — Ты хочешь есть? Броди приедет минут через сорок. Нас покормят в самолете, но я не уверена, что эта еда тебе понравится. На худой конец, ты сможешь съесть что-нибудь приготовленное для Кикит.

Тишина. Джонни прошел через прихожую в гараж. Я немного помолчала и позвала младшую:

— Кикит!

— Она в очередной раз передумала и сейчас занимается тем, что переносит свой зверинец из спальни в холл, — отозвался мой муж, отбрасывая на стол утреннюю «Глоуб», предварительно оставив раздел о бизнесе. — Я за всю свою жизнь не видел такого количества багажа. Ей действительно нужны все эти вещи? — он принюхался и сморщился. — Что это?

Из уст Дэниса этот вопрос звучал просто убийственно. С самого начала нашего брака именно в мои обязанности входило содержать дом в идеальном порядке. Но у меня больше не оставалось времени искать источник запаха.

— Может, дохлая крыса? Эти люди, что приходили к нам травить крыс, заменили несколько старых приманок в ловушках в подвале. Думаю, крысы съели часть отравы и некоторые из них могли подохнуть.

Джонни пробежал мимо, многозначительно бросив:

— Мерзость.

За его кроссовками тянулись следы сухой грязи, но убраться я уже не успевала.

— Так ты будешь яйца, Дэнис?

— Возможно. Не знаю. Я сначала выпью кофе, — и муж погрузился в газету.

Я поставила перед ним кофе и, стараясь не обращать внимания на сводящий с ума внутренний голос, упорно твердивший: «Давай же, давай, выпусти пар перед отъездом», — нежно спросила:

— Ты будешь яйца или нет? У меня есть сорок минут на то, чтобы все помыть, запаковать и уехать.

— А что делать с этой вонью? Я не смогу так жить целых одиннадцать дней.

— Надеюсь, она исчезнет сама собой. — Мой голос звучал умоляюще. — Если нет, позвони в службу по уничтожению крыс. Их номер — на доске для записей.

— Но меня же не будет дома, чтобы открыть им дверь. Я уезжаю сразу же после вас, встречать группу Фергюсона в Бергшире. И так уже ваш отъезд в аэропорт превратился для меня в целую проблему. — Дэнис одарил меня уничижительным взглядом. — Не могу поверить, что ты поленилась вызвать такси.

— Сама не понимаю, что произошло, Дэнис. Я заказала такси в аэропорт еще две недели назад, и у меня был номер брони, которую мне подтвердили. А теперь они говорят, что я позвонила и аннулировала заказ. Но это не так. Если бы накануне я не решила проверить, все ли в порядке, мы бы еще час ждали такси. Нам повезло, что Броди согласился отвезти нас. А что касается запаха, — я очень старалась сохранять спокойствие, — попроси специалистов по борьбе с крысами приехать после твоего возвращения. Не знаю, что еще можно сделать, Дэнис. Это праздничный уик-энд. Все билеты на самолет уже давно раскуплены. Я не могу лететь позднее.

Я собралась еще много чего сказать по поводу того, что ему следовало бы проявить больше чуткости ко мне в ситуации, когда болезнь матери навалилась на меня тяжким грузом, но Дэнис уже рассуждал о том, кто позаботится о детях во время моей недельной деловой поездки, которую я планировала предпринять сразу же после возвращения из Кливленда. Я не была неблагодарной, — нет, всего лишь немного издерганной постоянными словесными перепалками. Времени оставалось все меньше и меньше.

В тот момент, когда я достала упаковку яиц, за спиной раздались торопливые шажки и голос моей дочери, семилетней Клары Кейт:

— Мама, я возьму с собой Тревиса, Майкла и Джоя, хорошо? — Девочка посмотрела на меня вопросительно снизу вверх: ангельское личико в обрамлении пушистых каштановых кудряшек находилось где-то на уровне моей талии. Мои волосы имели тот же оттенок, но кудри уже давно были беспощадно уничтожены ножницами и укладкой.

Обняв Клару за шею, я прижала ее к себе, не переставая разбивать яйца:

— Я думала, мы договорились, что ты возьмешь с собой только двоих.

Она уткнулась щекой мне в ладонь.

— Ну да, я тебе обещала, но подумай, кого из них я могу оставить? Только я одна знаю, чем кормить Тревиса, чтобы он не заболел. Майкла мучают кошмары, если меня нет рядом, а Джой начинает плакать, если его разлучают с остальными. Они всегда вместе, они всегда втроем. К тому же я хочу, чтобы они смогли увидеть тетушку Рону и поприветствовать бабулю. А какая у нее больница?

— Не знаю, еще не видела.

— Она такая же шумная и светлая, как та, где лежала я? — Клара взмахнула маленькой ручкой с растопыренными пальчиками.

— Только та ее часть, где лечат маленьких девочек, которые любят кушать то, что не надо, и страдают от этого аллергией. А отделение, где лежит бабуля, тихое и светлое.

— Она будет спать?

— Ну, не все время.

— Иногда?

— Возможно, иногда. А вероятно, и нет, потому что ты будешь рядом, и она захочет побыть с тобой.

— Бабуля может говорить?

— Конечно, может.

— Она не сможет, если у нее будут трубки в горле. У нее будут трубки в горле?

— Нет, моя сладкая. — Я открыла упаковку с мелко нарезанным сыром и предложила его Кикит.

Она взяла горсть.

— У нее будут трубки в носу?

— Нет. Я же сказала тебе об этом вчера вечером.

— Ну, некоторые вещи порой меняются. — Кикит поднесла кулачок ко рту и, откусив кусочек сыра, высвободилась из-под моей руки. — Папочка, а ты почему не едешь с нами?

— Ты же знаешь почему, — раздался голос из-за газеты. — Я должен работать.

Кикит забралась на стул около стола и, усевшись на самом краю, начала болтать ногами.

— Если ты должен работать, — спросила она, — то почему положил клюшки для гольфа в машину?

Я медленно сбивала яйца с порезанным туда сыром.

— Потому, — произнес Дэнис, — что я собираюсь играть в гольф после работы. После, — еще раз подчеркнул он.

— Мы пропускаем школу, чтобы навестить бабулю. Я думаю, тебе тоже надо поехать.

— Я поеду с вами в августе.

Дочка продолжала размахивать ногами, задевая край газеты.

— Когда она выйдет из больницы?

— Я не знаю.

— Может, она там навсегда?

— Ради Бога, Кикит, — раздраженно воскликнул Дэнис и пересел, резко сложив газету. — Перестань колотить ногами по моей газете. Читать совершенно невозможно. Ты еще и сыр разбросала по всему столу. Уходи отсюда.

— Ты встретишь нас в аэропорту во вторник?

— Да.

— Но аэропорт очень большой, как же ты узнаешь, куда идти?

— Я узнаю, куда идти. Отойди от стола, — приказал Дэнис и снова развернул газету, как только Кикит повиновалась.

— Папа приедет, чтобы встретить тебя, — успокоила я дочку.

Я вылила омлет на раскаленную сковородку, запихнула тосты в тостер и потянулась за тарелкой.

— Номер и время рейса ты найдешь на доске для записей, — обратилась я к Дэнису. — Там же я записала и номер телефона, по которому можно позвонить, чтобы узнать, не задерживается ли рейс. Еще там телефоны в Кливленде, а также вся информация о том, кто кого забирает, где и в какой день, со всеми номерами телефонов, — после того как дети вернутся.

Дэнис снова опустил газету, медленно отодвинул стул, подошел к доске для записей рядом с телефоном и, постояв минуту, недовольно вздохнул.

— Что-то не так? — спросила я.

— А что еще может быть не так? Ничего нового. Нам нужна няня.

— У нас была няня. Она постоянно сидела на телефоне, водила машину как сумасшедшая и давала Кикит арахисовое масло, хотя я ей сто раз говорила, насколько оно опасно для девочки.

— Она была француженкой. А французские няни легкомысленны. Нам нужна шведская няня. Да знаю я, знаю! Ты сказала, нам будет лучше без нее, — он нетерпеливо стукнул кулаком по доске, — но этот список, кто кого где и когда забирает, уже не шутка. Даже когда ты бываешь дома, не все проходит гладко. Помнишь, что произошло на прошлой неделе?

Как я могла забыть? Я заставила Кикит и ее друзей ждать меня целый час после танцев, потому что в магазине в Эссексе, где я в то время работала, отключили электричество и часы остановились. Я чувствовала себя тогда ужасно.

— Почему ты не посмотрела на часы? — спрашивал меня Дэнис в сотый раз.

— Я забыла обо всем на свете, стараясь вернуть к жизни компьютеры.

— Ты слишком много на себя берешь, — ответил этот несгибаемый пессимист.

— Нет, — возразила я, неисправимая оптимистка. — Со мной все прекрасно, пока ты мне помогаешь.

— Гораздо проще было бы нанять кого-нибудь, кто бы смог возить детей.

— Они его возненавидят, — возразила я, продолжая готовить омлет. — Они хотят, чтобы мы были рядом с ними. И я этого хочу. К тому же для экстренных случаев у нас есть няня — миссис Гимбл.

— Она не умеет водить машину.

— Зато она живет в соседнем доме и любит детей. Дэнис! — я ждала, пока муж выглянет из-за газеты. — Ты ведь придешь в субботу на игру Джонни?

— Если смогу.

О, он мог! Проблема была в том, чтобы он захотел.

— Если ты не придешь, он очень расстроится.

— Если вдруг что-то случится, и я не смогу прийти, то я и не приду. Я тоже работаю, Клер.

С его постоянными напоминаниями я бы не смогла забыть об этом, даже если бы очень постаралась. Точно так же я не могла указать Денису на тот факт, что от его былого бизнеса осталась всего лишь жалкая тень, и он спокойно нашел бы время для детей, если бы захотел. Не могла, потому что это привело бы к ссоре. Я уже затевала подобный разговор когда-то, и у меня не было ни малейшего желания снова ступать на этот тернистый путь. Сейчас мне достаточно было знать, что он позаботится о детях во время моего отсутствия.

— А сколько человек в группе Фергюсона? — спросила я.

— Их количество постоянно меняется.

— А что конкретно они выпускают? — Я перевернула омлет на другую сторону.

— Пластиковые запчасти.

— Для компьютерных мониторов? — Я снова перевернула омлет.

Он пробурчал что-то себе под нос. Да или нет — я не поняла.

Тосты были готовы. Я намазала оба ломтика маслом, положила их на тарелку рядом с омлетом и поставила ее в узкое пространство между Дэнисом и газетой. Затем принялась чистить сковороду.

— Игра состоится в субботу в десять утра. Запланируй свои дела так, чтобы успеть. Пожалуйста! Джонни нужно, чтобы хотя бы один из нас смог прийти. И, кроме того, твое присутствие его вдохновляет. Он безумно расстроился из-за того, что ты не видел, как он забил гол на прошлой неделе. Он убежден, что не сможет больше забить ни одного мяча. Если даже и так, ему все равно необходимо знать, что ты хочешь посмотреть на его игру.

— Я же сказал, что постараюсь, — недовольно проворчал Дэнис. — Но если я не успею закончить дела, подъеду только к самому концу. Ну, что же все-таки так воняет?

Он резко отшвырнул газету и, вскочив со стула, начал с жутким грохотом открывать кухонные шкафчики и орать:

— Твоя голова всегда занята чем угодно, только не домом! Ты наверняка положила что-то туда, где оно лежать не должно!

Вполне возможно. Но я была уверена, что он ничего не найдет в шкафчиках, потому что вычистила их еще неделю назад.

— Вот, — воскликнул он с негодованием, — выброси.

Отвратительно воняющий пакет, в котором лежала наполовину сгнившая луковица, полетел в раковину. Я совершенно не представляла, каким образом она оказалась в шкафчике, набитом старыми сумками из бакалейных магазинов, и вопросительно взглянула на Дэниса, который, вернувшись на свое место, принялся завтракать.

Я убрала луковицу, схватила освежитель воздуха и обрызгала шкафчик.

— Вот видишь, — заметила я. — Ты просто профессионал по поиску пропавших вещей. Со мной не сравнить.

Он бросил на меня раздраженный взгляд и снова погрузился в сводки о рынке ценных бумаг.

Броди опоздал на тридцать минут. Он попросил чашечку кофе и успел поговорить о делах с Дэнисом, пока я заканчивала паковать вещи, застилать постели и одеваться. Мой любимый костюм с мягкими серыми брюками, жилетом цвета слоновой кости и абрикосовым пиджаком идеально подходил как для Кливленда, так и для деловой поездки, которую я собиралась предпринять потом. Кроме того, костюм очень нравился моей матери. Она любила качественные вещи, любила ощущать нежность ткани и наслаждаться тем неповторимым шармом, который они придавали ее дочерям. Эти ее чувства легко объяснялись: она знала тяжелые времена и была счастлива, что они ушли в прошлое.

Мы погрузили вещи в машину, обнялись и расцеловались с Дэнисом. Оставив его махать нам вслед на крыльце коттеджа, построенного в стиле Кейп-Код, хоть и жили мы вовсе не на Кейп-Код, а в маленьком городке чуть севернее Глостера, мы влились в редкий поток обитателей предместья Бостона и направились в Логан.

Устроившись поудобнее на сиденье «ренджровера» Броди, я вздохнула.

— Устала? — спросил он мягко.

Я улыбнулась и покачала головой, хотя в глубине души понимала, насколько прав Броди. Да, я устала. И очень переживала. А еще я чувствовала облегчение от того, что не видела больше рядом недовольного лица Дэниса. Он ненавидел мои поездки и считал их помехой для нашей семейной жизни, даже несмотря на все мои попытки свести неудобства к минимуму. Как ни странно, в этот раз он казался скорее ворчливым, чем агрессивным, что вполне можно было вытерпеть. Возможно, с возрастом он становился сдержаннее. Или просто сожалел по поводу болезни моей матери. Как бы то ни было, но время прежних жутких скандалов прошло.

И сейчас, сидя рядом с Броди, который вел машину, я позволила себе немного расслабиться хотя бы на тот час, который уйдет у нас на дорогу до аэропорта.

— Спасибо, что помог, — поблагодарила я его.

Помимо замечательного характера Броди обладал еще и привлекательной внешностью: его каштановые волосы сверкали на солнце, а глубокие карие глаза под очками в изящной оправе смотрели ласково и немного сонно. Его спокойное и непринужденное поведение оказалось бальзамом для моей измученной души.

— Мне это приятно, — проговорил он. — Кстати, по поводу компании Фергюсона. У них сейчас черная полоса в делах, но при этом солидный менеджмент и колоссальные возможности. Им нужно лишь небольшое вложение денег, чтобы бизнес пошел в гору. Я думаю, Дэнис на правильном пути. Если он сможет удачно все провернуть, окажется в победителях.

Я очень надеялась на это. В последнее время неудачи преследовали Дэниса, и мой успех в делах «Викер Вайз» переживался им еще острее. Не то чтобы он работал слишком много, не то чтобы хотел работать много, но мне было бы легче, если бы он набрел на золотую жилу. Мои собственные запросы оказались гораздо скромнее.

— Сегодня я должен получить назад из Сент-Луиса франшизные контракты, — со знанием дела продолжал Броди. — Как только их подпишут, я смогу закончить все дела по реставрационным работам с застройщиком. Я пришлю тебе эту информацию по факсу прямо в отель как раз к тому времени, как ты туда приедешь, в среду. А застройщик уже уладит все с подрядчиками. У тебя готов план застройки?

— Даже не верится, что это уже двадцать восьмой. — Я дотронулась до кейса, лежащего у меня на коленях.

Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как открылся наш первый магазин «Викер Вайз», который до сих пор работал на территории бывшей пожарной станции в Эссексе, всего в пятнадцати минутах езды от дома. Он положил начало созданию целой сети магазинов — от Нантакита до Сиэтла. Все они располагались в пустующих зданиях — старых школах, заброшенных барах, на заправках, в обычных магазинах, даже в одной-двух отдаленных церквах, что придавало им особого рода привлекательность. Мы с Броди строго контролировали как работу предприятий, получивших право торговать продукцией под нашей торговой маркой, так и тех наших партнеров, что занимались разработкой внутренних проектов, строго придерживаясь при этом первоначального замысла, и презентациями плетеной мебели, которую мы продавали. Все заказы проходили через нас. Мы присутствовали на открытии каждого предприятия, которому предоставляли право пользоваться нашим брендом, а также приезжали туда два раза в год с проверками.

Двадцать восемь магазинов, дюжина бутиков в фешенебельных универмагах, завод по изготовлению плетеной мебели в Центральной Пенсильвании, комнаты в благотворительных демонстрационных домах — все это меня просто ошеломляло. В том, что наше дело за такое короткое время достигло подобных масштабов, я видела нечто сверхъестественное. Я посадила крошечный побег, и он расцвел буйным цветом.

— Ты знаешь, куда мы едем? — спросила Броди Кикит. Она выглянула из-за спинки сиденья и обхватила своей маленькой ручкой в мягком свитере большой кожаный рукав его куртки. Ей следовало сидеть сзади, пристегнутой ремнем безопасности, как и Джонни, но у меня просто не хватило сил настаивать на этом, понимая, что очень скоро ей придется сделать это в самолете. К тому же Броди отлично водил машину и очень любил моих детей. И если что, его большая надежная рука в одно мгновение крепко прижала бы Кикит к спинке сиденья.

— В Кливленд, я полагаю, — очень терпеливо ответил он, хотя мы оба прекрасно знали, что последует за этим вопросом.

— Ты был там когда-нибудь?

— Ты же знаешь, что был, Клара Кейт.

— В любом случае ответь мне.

— Я учился в колледже в Кливленде, — покорно сказал Броди. — И там я познакомился с твоим отцом.

— И с моей мамочкой тоже.

— И с твоей мамой. Но сначала с твоим папой. Мы считали друг друга братьями, — он сделал паузу. Это была часть игры.

— И вы с ним прошли все круги ада, — подсказала Кикит.

— Я собирался сказать, что мы побывали в различных переделках, — поправил он, строго взглянув на мою мило смеющуюся дочь. — Мы окончили колледж и поступили в разные институты, поэтому долгое время не встречались.

— Шесть лет.

— Ты знаешь эту историю гораздо лучше меня.

Я закрыла глаза, откинула голову назад и улыбнулась. Конечно, Кикит все прекрасно знала. Броди, в отличие от Дэниса, который выдохся уже очень давно, никогда не уставал снова и снова пересказывать эту историю.

— Вы с папой рассказывали. Потом вы вместе основали свое дело, но уже не в Кливленде. А ты знал мою бабушку?

— Нет. Я не встречался с ней до тех пор, пока не переехал сюда.

— Она умрет?

Я широко открыла глаза и оглянулась на Кикит, чтобы отругать ее за подобное ужасное предположение. Но тут мой взгляд скользнул по встревоженному лицу Джонни, и я поняла, что дочь всего лишь озвучила те мысли, которые уже давно пришли в голову им обоим. Она всегда поступала таким образом, и мне это нравилось даже в тех случаях, когда она ждала на свои вопросы ответы, которые я была не готова ей дать.

— Не сегодня и не завтра, — ответил за меня Броди.

— Но скоро, да? — спросила Кикит.

— Возможно. Она очень долго болела. И очень устала.

— Я тоже порой устаю.

Она начала немного картавить, что ей всегда было свойственно в моменты сильного волнения. Замечание о болезни бабушки сильно подействовало на девочку.

— Это не одно и то же, — произнес Броди. — Совсем не одно и то же.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Ты устаешь так, как устаем мы все. А у бабушки больше нет сил потому, что она старенькая и долго и тяжело болела.

— У нее рак?

— Да, рак.

Кикит шумно вздохнула. Я вся внутренне напряглась, приготовившись к долгим и тяжелым расспросам, но в ответ услышала лишь многострадальное:

— Броди, а мы пойдем в этом году в цирк? Ты же мне обешал, что пойдем, а сам больше ни разу об этом не вспомнил. Моя подруга Лили уже была в цирке. И Александр Блай тоже. И я хочу.

— У меня уже есть билеты.

— Правда? — глаза Кикит загорелись. — А когда мы пойдем? И сядем в середине, как в прошлом году? Когда слоники делали на арене такие забавные вещи, помнишь, Броди? Это. Было. Так. Круто. Джой, маленькая дочка Броди, тоже пойдет с нами, потому что несправедливо не взять ее с собой. Мамочка, я хочу такого же крокодильчика, как Гектор, можно? Только фиолетового. И не важно, что папа говорит, будто крокодил должен жить с другими крокодилами. Можно? Ну пожалуйста.

Моя мать, Конни Грант, всегда была хрупкой женщиной, но за время, прошедшее со дня нашей последней встречи, она стала совсем прозрачной. Формы, краски, энергия — все исчезало с ужасающей скоростью. Мать принимала тяжелейшие препараты. Ее глаза видели только в периоды кратковременных улучшений. И тут нагрянула настоящая беда. Доктор сообщил мне, что оперировать опухоль невозможно. У матери оказалось слабое сердце. И она сама была слишком слаба.

Должно быть, она собрала остатки сил, чтобы поговорить с внуками. Как только моя сестра увела Кикит и Джонни, оставив нас на некоторое время наедине, она в изнеможении закрыла глаза и лежала не шевелясь.

С тяжелым сердцем я сидела около матери. Помолчав, я начала мурлыкать себе под нос какую-то мелодию, и слабая улыбка появилась на лице матери. Это подбодрило меня, и я запела. Конни любила Стрейзанд. Я начала с «Evergreen» и тихо пела до тех пор, пока она не почувствовала себя достаточно отдохнувшей, чтобы открыть глаза. Я допела последние строчки «The way we were» и улыбнулась.

Ее улыбка была недолгой и тусклой. А взгляд, который за ней последовал, предназначался уже не дочери, а взрослой женщине и пронизывал до глубины души. В нем заключалась вся та правда, которой я боялась, боялась настолько, что поспешила воскликнуть:

— Не смей даже думать об этом!

— А как можно не думать? — спросила Конни тихо. — Самое большее, на что я сейчас способна, это лежать тут и думать. Какая ирония судьбы! Так много свободного времени, — закрыв глаза, вздохнула она. — Я всегда была занята. Так занята, что не замечала ничего вокруг себя. — Она открыла глаза и с мольбой взглянула на меня в поисках понимания. — Жизнь не удалась. Я столько всего хотела сделать и ничего не успела.

— Ты переделала массу всего, — возразила я, — Начала с нуля, когда умер папа. Все мы выжили только благодаря тебе. Ты вкалывала на двух работах день и ночь.

— Бегала по кругу, вот что я делала. И не могла идти вперед. Точно так же, как и сейчас. Я справлялась с болью, но она настигала меня снова. Я устала, Клер.

Я очень испугалась, услышав отчаяние в ее голосе. Меня охватило дикое бешенство: Конни Грант не заслуживала того, чтобы умереть в шестьдесят три года. Она так долго и тяжело боролась за лучшую жизнь, боролась даже тогда, когда у всех опускались руки.

— О мамочка, но ведь в твоей жизни было и много чего хорошего, очень много.

— Да, конечно, ты, например, — вздохнула она. — Рона… вряд ли.

— Но ты же начала ладить с Роной.

— В свои тридцать восемь она ведет себя как в двенадцать.

— Ну, зато для двенадцати лет она настоящий вундеркинд. Она осталась здесь ради тебя, мама. И делает для тебя гораздо больше, чем я. Как жаль, что я живу так далеко.

— Да если бы ты и жила близко, не забудь, что у тебя семья. У тебя бизнес. У Роны нет ничего.

— У нее есть подруги.

— Они такие же неприкаянные, как и она. Самое большее, на что они способны, — сделать маникюр в салоне красоты. Чем бы занималась Рона, если бы ей не пришлось нянчиться со мной? Она потеряла двух мужей, у нее нет ни детей, ни карьеры. Я за нее очень переживаю.

— Она просто немного растерялась. Она еще найдет свое место в жизни.

— Ты присмотришь за ней, Клер? — Мать умоляюще посмотрела на меня, побледнев еще сильнее. — Когда я умру, у Роны не останется никого, кроме тебя.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Возьми ее в дело.

— Я уже пыталась. Рона не хочет.

— Попробуй еще раз. Она растратит деньги Гарольда в одно мгновение. Бедняжка сейчас точно так же зависима, как и я после смерти твоего отца. Возможно, ей просто нужна сильная встряска. В свое время именно это заставило меня действовать. Как же печально, что все в этой жизни повторяется. Пытаешься уберечь детей от ошибок, которые в свое время совершила сама…

Пыл, который давал Конни силы, угас. Она медленно опустилась на подушки.

ѕ По крайней мере, я могу гордиться тобой. Поговори со мной. Где ты собираешься построить свой новый магазин?

Разговор плавно перешел к бизнесу. Я рассказала о магазине в Сент-Луисе и о международной выставке домашней мебели в Северной Каролине. Мать улыбалась и кивала, хотя я чувствовала, что порой она просто отключается. Но, несмотря на это, ей нравилось слушать о «Викер Вайз». Я говорила о возмещении убытков за поврежденный пол в магазине в Новом Орлеане, о возможном расширении предприятия в Денвере, о потенциальном партнере, который хотел вступить в дело, и о том, что предстоит поездка в Атланту, чтобы осмотреть новые помещения.

— Хорошо, — вздохнула Конни, заметив: — Чем больше городов, тем лучше: надо быть дальновидными.

И в конце, как и ожидалось, последовал вопрос:

— А Нью-Йорк?

Наш магазин в Ист-Хэмптоне процветал, но что касалось матери, то для нее Ист-Хэмптон не мог сравниться с Манхэттеном. Она мечтала увидеть «Викер Вайз» на Пятой авеню.

— Пока еще рано. Возможно, через несколько лет.

— Эта затея прошла бы успешно именно сейчас. Ты так не думаешь?

— Не знаю, мама. Мир Манхэттена жесток. Самостоятельный магазин там долго не просуществует. Может, открыть бутик в гипермаркете…

— Ну нет. Отдельный салон. Прямо на Пятой авеню. Не меньше. И сейчас. Расскажи мне, что там поделывают мои внуки.

Я рассказала, что Джонни поет в церковном хоре, а Кикит участвовала в детской цветочной распродаже. Рассказала об учителях и друзьях дочери. Я говорила до тех пор, пока у Конни еще оставались силы слушать. Потом она внезапно разозлилась, посчитав мой приезд пустой тратой времени, и я предпочла оставить ее на некоторое время одну, чтобы дать ей немного отдохнуть, пообещав вернуться после обеда.

Рона была младше меня всего на два года. Мы делили спальню, одежду, даже друзей, но так и не смогли поделить внимание и любовь Конни и стать по-настоящему близкими людьми. Для меня это не являлось большой проблемой. Мы с Конни были настолько похожи, что любое сравнение с сестрой всегда происходило в мою пользу. Рона же вся состояла из противоречий, она постоянно нуждалась в одобрении матери и так страстно его добивалась, что любая попытка получить его заканчивалась полным провалом. Но сестра никогда не унывала, уверенная в собственной правоте.

Надеясь избавить всех нас от нищеты, она в двадцать лет кинулась в омут брака с самым богатым и выгодным, по ее мнению, холостяком. Промучившись с ним три года и вытерпев двух его любовниц, Рона разжаловала Джерри в бывшие. Неудачное замужество не отбило у нее желания попробовать снова, и практически накануне моей свадьбы она нашла себе мужа номер два. Гарольд оказался еще более богатым и выгодным холостяком, которого можно было найти, и он не обманывал ее. Он просто умер.

Мои дети очень любили Рону, и та отвечала им взаимностью. Пока я сидела с мамой, она водила детей в кино, в магазины игрушек, в музеи и рестораны, то есть во все те места, куда наиболее достойные люди Кливленда обычно приводили своих чад. Ее потребность в постоянной активности воспринималась взрослыми как неугомонность, а детьми — как неукротимая жажда жизни. А почему бы и нет? С ними она сама становилась если не ребенком, то своим парнем. Хотя ее веселое времяпрепровождение с Кикит и Джонни заключало не столько желание получить удовольствие, сколько намерение бросить своеобразный вызов мне: Рона позволяла себе и детям делать то, что никогда бы не позволила я. Рона могла казаться примерной дочерью ради Конни, но со мной она не церемонилась. В ее глазах я оставалась строгим и жестоким надзирателем. Именно во мне она видела причину своих неудач.

Пока мы находились в Кливленде, на меня легла тяжкая обязанность отвечать на вопросы, которые текли непрерывным потоком. Подозрительная по натуре Рона, убежденная, что от нее скрывается добрая половина правды, постоянно требовала от меня подробнейшего отчета в том, что сказали доктора по поводу состояния матери. Джонни уклончиво интересовался судьбой бабушкиного кота, потому что не мог напрямую спросить о том, что грозит самой бабушке. Кикит же в таких случаях никогда не колебалась. За вопросом: «А зачем бабуле сделали этот укол?» — обязательно следовали вопросы: «Ты видела, как у нее трясутся руки?», «А почему этот аппарат так странно пищит?», «Я слышала, как бабуля кричала, когда ее переворачивали на бок. Почему она кричала, мамочка?»

Дети приходили вместе со мной в больницу дважды в день. Мы мечтали наполнить эти короткие визиты радостью и весельем, но Кикит и Джонни были слишком расстроены плохим состоянием бабушки, чтобы создавать вести себя непринужденно. И тогда Рона благополучно уводила их из больницы. Мой приезд она восприняла как избавление и не считала нужным это скрывать. Порой сестра кидала сухое: «Удачи», или поддразнивала: «Мы будем думать о тебе». А все остальное время в ее взгляде читалось удовлетворение: наконец настала пора ее вознаградить.

И Рона была права. Она не только проводила в больнице все время, когда я возвращалась домой. Она еще и столкнулась с иной, критической стороной натуры Конни. Именно сестра ощутила на себе всю силу горя матери, когда та осознала, что наступил конец ее жизни.

Нет, я не винила ее за то, что Рона решила устроить себе небольшой отпуск. Если бы мне предоставили выбор, я бы тоже предпочла сейчас находиться где-нибудь в другом месте, потому что слишком больно было смотреть, как умирает мать. И не имело никакого значения, как часто я приходила в больницу. Каждый раз, когда я входила в палату матери и видела ее страдания, это поражало меня с одинаковой силой. Я могла часами наблюдать за ее бледным лицом и на следующий день снова приходила в ужас от его бледности. Несмотря на те усилия, которые я прилагала, чтобы отвлечься в те минуты, когда не видела Конни, и несмотря на то что падала в постель мертвой от усталости, горе не давало мне заснуть.

Дети улетали во вторник. Прощание с бабушкой оказалось только началом наших испытаний. Прибыв в аэропорт, мы узнали, что все рейсы откладывались из-за тропических ливней, бушующих по всему Восточному побережью. Время вылета переносилось и переносилось. Я звонила Дэнису — на работу, домой. Один раз, два, три — никто не брал трубку. Пришлось оставить ему сообщение на автоответчике.

Джонни начинал уже серьезно переживать, что пропустит тренировку. Кикит волновалась, что отец пропустит самолет.

Время вылета отложили в очередной раз. Я уже оставила несколько сообщений для Дэниса. Джонни плакал от страха, что его не допустят до игры, и он упустит реальный шанс победить в предстоящем субботнем матче со слабой командой.

Кикит неоднократно начинала причитать, что Майкл, Тревис и Джой, сидя в чемоданах, наверняка смертельно переживают, что их потеряли, и гадала, что происходит с багажом во время задержек рейса.

У меня на душе тоже было неспокойно. Начнем с того, что мне сильно не хотелось отпускать детей лететь одних. Я предложила подождать до утра в надежде, что погода изме-нится, но Джонни настолько расстроился из-за неприятной перспективы пропустить тренировку, что я сразу же отбросила эту мысль. В конце концов, самолет направили по дру-гому маршруту с посадкой в Балтиморе, и это заставило Джонни нервничать еще больше. С досады он толкнул Кикит, которая плача подбежала ко мне. Все, что я могла сделать, это оставить очередное сообщение для Дэниса и посадить детей в самолет, предварительно крепко обняв их и взяв со стюардессы слово, что та передаст их в Логане лично в руки отца.

Я вернулась в больницу, не прекращая поглядывать на часы и пытаясь дозвониться до Дэниса. Проверяя сообщения на автоответчике, я слышала только себя. Муж взял трубку, когда уже оставалось совсем немного времени до прилета детей.

— Ты успеешь? — спросила я, сообщив ему всю необходимую информацию.

— Ну, конечно, успею, — ответил Дэнис.

Но он опоздал. Дети прилетели в Логан в шесть. Дэнис появился там только в шесть сорок и утверждал, что именно это время я назвала ему по телефону.

Дэнис откровенно лгал. Но спорить было бессмысленно. Все, что я хотела, так это успокоить детей, насколько это можно было сделать, находясь так далеко от них. Я почти не спала в течение недели, я вообще никогда по-настоящему не высыпалась вдали от дома. И теперь чувствовала себя совершенно разбитой.

Я отложила отъезд в Сент-Луис до четверга, чтобы провести еще день с матерью. С Броди мы обо всем договорились по телефону. Мы собирались встретиться в пятницу на Международной выставке домашней мебели в Хай-Пойнте и работать по двенадцать часов в сутки до понедельника, переезжая с выставки на выставку, встречаясь с торговыми представителями. Я знала, какой дизайн нравится мне и какой идеально подходит для наших магазинов. Броди знал, какие вещи подойдут нам по цене и дополнят наш каталог.

Понимая, что я беспокоюсь о Конни, Броди взял на себя поездки в Денвер и Новый Орлеан. Я побывала в Атланте и во вторник поздно вечером вернулась в Кливленд. Рона пришла в восторг, что получила еще один выходной. Но я делала это не ради Роны. И даже не столько для матери, сколько для себя самой. И не важно, насколько сильно я волновалась, что происходит дома. Конни Грант была единственной матерью, которую дала мне природа. Очень долгое время я жила слишком далеко от нее. И очень скоро это не будет иметь никакого значения.

Джонни и Кикит немного расстроились, но все же с пониманием отнеслись к моему решению. Они провели свое детство в атмосфере моих магазинов, научились великолепно разбираться в товаре, понимать жаргон, знали всех наших партнеров и очень гордились тем, что так активно участвуют в моей карьере. К тому же дети знали, что могут дозвониться до меня, где бы я ни находилась.

Несмотря на свой юный возраст, они прекрасно понимали, насколько тяжело болела бабушка. Кикит торжественно велела мне остаться, зная, что мое присутствие немного облегчало ее состояние, хотя сама безумно по мне скучала.

Как жаль, что их отец не обладал даже половиной подобного милосердия. Мне пришлось пообещать, что я прилечу домой в четверг дневным рейсом.

В среду матери стало немного легче. Она даже начала поговаривать о том, чтобы приехать к нам на День Благодарения. И хотя докторам эта идея казалась абсурдной, я страстно ухватилась за нее. Встреча бабушки в аэропорту стала уже своеобразной праздничной традицией. Дети считали дни до ее приезда. Я тоже.

Конни настояла, чтобы я позвонила детям и передала ей трубку, и очень расстроилась, когда на том конце провода услышала автоответчик. Я, наоборот, обрадовалась: «Наверняка Дэнис повел детей куда-нибудь развлечься!»

Выражение лица матери стало задумчивым.

— С ними так легко. Они прекрасные дети — серьезные, разумные, непохожие друг на друга, оба личности. Из тебя получилась замечательная мать, гораздо лучше меня.

— Нет, не лучше. Мне просто больше повезло, только и всего.

— Везение тут ни при чем. Люди сами строят свою судьбу.

— Возможно, только некоторые из них. Но не все. Нам повезло — Дэнису, детям и мне. Если не считать аллергию Кикит, у нас у всех прекрасное здоровье. У детей милые друзья, они отлично успевают в школе. Я немного беспокоюсь за Джонни. Он слишком требовательно к себе относится, стремится стать лучше. Но — благослови его Господь! — у него это получается.

— Пошел в мать, — ответила Конни. — Кстати, мои друзья частые гости в ваших магазинах, они уже задают вопрос о покупке акций.

Мать вопросительно подняла брови.

— Нет, нет. Только не открытая эмиссия.

— Почему бы нет?

— Нет нужды. Мы не расширяемся так быстро. Мне необходимо держать все под контролем. Мне нравится активно участвовать в работе партнеров. Если их станет больше, я потеряю такую возможность.

— Но подумай о деньгах.

Мне хватало денег. И Конни знала, что я так думаю, — мы уже обсуждали этот вопрос раньше. Если бы такой разговор состоялся в прошлом, мать обязательно бы начала спорить. Но теперь у нее не осталось никаких сил, и она уступила.

— Хорошо, но я в любом случае горжусь тобой, Клер.

Я знала это. Начиная с моего детства и до настоящего момента, ее вера в мои способности ни разу не поколебалась. Она доверяла мне. Она верила в меня.

Я распрямила плечи:

— Я тоже горжусь собой.

— А Дэнис?

— Сложно сказать, — я сразу как-то сникла. — В этом вопросе он немногословен.

— Как его собственная работа?

— Мне жаль, но я не знаю. Об этом он тоже никогда особо не распространяется. — Я колебалась. Сейчас, когда Конни стала настолько слаба, жаловаться ей было просто некрасиво. Но она и по сей день оставалась для меня надежной жилеткой, в которую можно поплакать. — Порой я совсем его не понимаю. Он оберегает свои идеи как нечто особо ценное. Я, конечно, еще не достигла такого уровня профессионализма в бизнесе, как он, но у меня есть нюх на то, что будет развиваться, а что нет. Но Дэнис все всегда решает в одиночку. Как будто мы меряемся силами. Как будто существует угроза, что я его уничтожу. Я годами могу держать язык за зубами, даже если сильно сомневаюсь, что он прав.

— Ты должна четко дать ему это понять.

— Он возненавидит меня, если я окажусь права, и обвинит, если ошибусь. Я ничего не выиграю, он тоже ничего не получит, кроме уязвленной мужской гордости, — я улыбнулась. — Как бы то ни было, но у Броди сложилось хорошее впечатление о группе, с которой он встречался на прошлой неделе. Надеюсь, удача на нашей стороне, и Дэнис убедит их, что он именно тот человек, который поддержит и поможет удержаться на плаву.

Сейчас, когда я упомянула об удаче, Конни уже не спорила со мной. Точно так же не стала она напоминать, что хоть и желает для меня гораздо большего, но я уже в состоянии позволить себе не брать ни пенни из заработанного Дэнисом. Мы обе чувствовали удовлетворение от подобной независимости и знали, что его способен испытать только тот, кто однажды оказался за бортом без спасательного жилета.

— Я хочу, чтобы Дэнис преуспел, — сказала Конни.

— Я тоже этого хочу.

— Я не готова умирать.

— А я не готова отпустить тебя.

Она вновь посмотрела на меня как на взрослую равную себе женшину. Такая всепоглощающая любовь и такое острое горе заполнили мое сердце! Горло сжалось, а из глаз потекли слезы. Я вдруг осознала, что ни к одной живой душе на этом свете я не испытывала подобной привязанности, как к своей матери. А еще я почувствовала восхищение. Конни Грант была упряма. Твердая, как сама жизнь, она всегда заставляла себя идти вперед. И хотя сейчас моя мать ослабла настолько, что с трудом приподнималась на руках, так сильно болела, что едва находила в себе силы, чтобы есть и думать, она все равно отказывалась умирать.

— Ты непоколебима, как скала, — заметила я, когда снова смогла говорить.

— А разве у меня есть выбор? — возразила она. — Какая у меня альтернатива? Позволить победить себя? Но я же не могу оставить вас без присмотра. И если я уверена, что ты в этой жизни не пропадешь, то не могу сказать того же о твоей сестре. Рона могла бы добиться чего-то самостоятельно, если бы не искала быстрых решений. Красивый загар? Пошла в солярий. Много денег? Вышла замуж за богатого. Я так надеялась, что моя тяжелая жизнь хоть чему-нибудь ее научит. Но я ошибалась. Она хочет большего, лучшего и как можно быстрее. Но, к сожалению, это не всегда возможно. Ты никогда не сможешь быть лучше, чем ты есть.

Измученная этим монологом, Конни откинулась на подушки, тяжело и часто задышала и закрыла глаза. В первое мгновение я очень испугалась, но постаралась взять себя в руки. Конни отдохнула, открыла глаза и очень мягко и нежно прошептала:

— Клер, Клер, ты так похожа на мою маму Кейт — такая же находчивая, решительная. — Ее глаза приняли отсутствующее выражение, на губах появилась ласковая улыбка. — Я никогда не забуду одну историю о Кейт и ее жемчужинах.

Я никогда не слышала ни о каких жемчужинах.

— Но ведь бабушка Кейт была бедна.

— Не имея денег, можно обладать необъятным богатством в душе. Прекрасные моменты жизни Кейт бережно нанизывала на нитку своей памяти как драгоценные жемчужины, создавая великолепное ожерелье. А мелкие песчинки, которые ей попадались, она просто смахивала, как ненужный сор, и благополучно забывала о них. Большинство людей, любила говорить она, не могут разглядеть жемчужину под песком, а у некоторых хватает сил только на то, чтобы добыть лишь пару жемчужин и опустить руки. У твоей же бабушки ожерелье получилось великолепным. И твое будет таким же. А Рона… У нее никогда не хватит терпения, чтобы создать жемчужину. А я, — вздохнула Конни, — я до сих пор еще плету свое ожерелье. Ведь у меня в жизни столько всего прекрасного, связанного с внуками, с тобой. И знаешь, это помогает мне гораздо лучше любых лекарств. Ты ведь приедешь еще в ближайшее время, чтобы проведать меня, правда, детка?

Притча о жемчужинах бабушки Кейт была одной из самых философских из всех, которые когда-либо рассказывала моя мать. Я вспоминала ее, пока летела домой в четверг, думала о своих собственных жемчужинах — многочисленных чудесных моментах, связанных с моей семьей, о чувстве удовлетворения и гордости от моей работы — и вдруг ощущение непонятного беспокойства, которое не давало мне покоя всю неделю, усилилось. Мне захотелось оказаться дома как можно быстрее.

Самолет приземлился вовремя. Водитель уже встречал меня в аэропорту. Невероятно, но мое нетерпение росло с каждой минутой. Мой отъезд продлился слишком долго, мне хотелось обнять детей, пообщаться с Дэнисом. И даже мытье посуды, стирка, чистка ковров и уборка постелей не вызывали уже во мне чувства стойкой ненависти. Дом виделся мне тихой надежной гаванью, куда я мечтала вернуться.

Я подъехала к дому в половине шестого, как и обещала детям. И очень удивилась, не встретив во дворе Джонни, висящего на перилах крыльца, Кикит, прыгающую в «классики» на плавно изгибающейся дорожке. На улице было тепло и еще не стемнело. Скорее всего, Дэнис позвал детей со двора еще полчаса назад. Я знала, что он дома, потому что заметила его машину на стоянке. Волоча за собой дорожную сумку, я подошла к входной двери и, к своему удивлению, обнаружила, что она заперта. Обычно тот, кто приезжал домой раньше, оставлял дверь открытой, чтобы дети могли свободно выходить на улицу до наступления сумерек.

— Эй, есть кто живой? — крикнула я, войдя в темный холл.

Я ожидала услышать восторженные вопли, которые после каждого моего возвращения сыпались на меня радужным фейерверком из кухни или со второго этажа, но в доме стояла гробовая тишина, и это окончательно выбило меня из колеи. На нижних ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, не было ни обуви, ни рюкзаков, ни свитеров, ни прочих вещей, которые обычно скапливались там за время моего отъезда. Кругом царила идеальная чистота.

— Эй, ребята, я дома!

— Я слышу, — произнес Дэнис, появившись из соседней комнаты. В руках он держал виски со льдом. Похоже, он еще не начинал пить: его взгляд был ясным и холодным.

Материнским ли инстинктом, человеческим ли, не знаю, но я почувствовала приближающуюся беду.

— Что произошло? — воскликнула я, ощущая, как все внутри сжимается от страха — Кикит заболела, Джонни поранился, Конни умерла. — Что произошло? — повторила я уже шепотом.

Дэнис прислонился к двери и начал маленькими глотками пить виски. Когда он снова взглянул на меня, выражение его лица показалось мне странным.

— Что-то с мамой?

Он покачал головой.

— С детьми?

— С ними все в порядке.

— Но где же они?

— В доме моих родителей.

Родители Дэниса жили под Нью-Гемпширом, в тридцати минутах езды отсюда. Я могла понять, что они помогали Дэнису заниматься детьми, пока меня не было, но не в день же моего приезда. Джонни и Кикит так же страстно мечтали увидеть меня, как и я их.

— Мне поехать забрать их?

— Нет. — Тон его голоса показался мне таким же странным, как и выражение лица, более холодным и более жестким, чем обычно.

Внезапное воспоминание о другом споре, который произошел между нами несколько месяцев назад, озарило мою память. Поначалу мы с жаром что-то доказывали друг другу, а затем Дэнис стал таким же холодным и жестким, как и сейчас, и предложил расстаться.

— Почему нет? — спросила я уже более спокойно.

Он сделал еще один глоток.

— Дэнис! — В прошлый раз я отговорила его от решения расстаться, и делала это не единожды раньше, но теперь он выглядел более уверенно.

В дверь позвонили.

Я кинула взгляд на дверь, а потом снова обратилась к Дэнису, который совершенно не удивился звонку:

— Кто это?

Он жестом велел мне открыть, что я и сделала. На крыльце стоял симпатичный, аккуратно одетый мужчина средних лет.

— Вы Клер Рафаэль?

— Да.

Он протянул мне стандартный официальный конверт. Как только я его взяла, мужчина повернулся и направился к выходу.

На конверте было написано мое имя. Обратным адресом значился офис полиции в Эссексе.

Я закрыла дверь и, бросив на Дэниса взволнованный взгляд, открыла конверт.