Когда сбываются мечты

Глава седьмая

Я не ждала, что Кармен сможет ответить мне на этот вопрос. Не зная моих детей, она не имела ни малейшего понятия, какое объяснение травмировало бы их меньше всего. Тем не менее, поразмыслив пару минут, она высказала несколько предположений, исходя из своего опыта с прошлыми клиентами. Кармен также основывалась на том впечатлении, которое сложилось у нее обо мне и моей семье после нашего разговора в субботу. Я тогда поведала ей много всего интересного, чтобы Кармен смогла нарисовать себе полную картину происходящего и сумела лучше защищать меня в суде. Ее мнение интересовало меня вдвойне еще и потому, что я всегда жила с ощущением уникальности собственной семьи и ее непохожести на другие и привыкла тщательно охранять свою частную жизнь, никого в нее не впуская. Но Кармен я доверяла. С самого начала она произвела на меня впечатление человека здравомыслящего и чуткого. К тому же и Броди ей доверял. Поэтому сейчас я прислушивалась к ее советам, как вести себя с детьми.

— Будьте честной, — сказала она. — Приготовьтесь к их неизбежному замешательству и страху. Можете не скрывать своего огорчения, даже разочарования, но постарайтесь обвинять не Дэниса, а всю ситуацию в целом. Не вмешивайте детей в ваши с Дэнисом ссоры. Вы же не хотите торопиться с решением и сжигать все мосты.

Днем, перед тем как дети пришли из школы, я задала Дэнису тот же вопрос. Муж выглядел озадаченным.

— Мы же должны им что-то сказать, — проговорила я, ожидая его ответа. Я была уверена, что, заварив эту кашу, он, как всегда, заставит меня одну все улаживать.

Но Дэнис молчал.

Я внимательно осмотрела чулан, резко раздвинула деревянные плечики, чтобы достать свой плащ и пальто. Все еще ожидая его ответа, я схватила с верхней полки шарф и перчатки.

— А почему мы просто не можем сказать им, что ты путешествуешь? — спросил он.

Я уставилась на него в изумлении. Судя по всему, в его голове жило сейчас одно-единственное намерение — как можно красочнее изобразить меня злодейкой.

— Путешествую? Целый месяц, начиная с сегодняшнего дня? С короткими набегами домой два раза в неделю, при этом ни разу не оставшись ночевать?

Я подобрала одежду с пола и положила ее на скамейку около входа.

— Наши дети уже не младенцы. Они через минуту заподозрят неладное. К тому же я больше не собираюсь им врать. Мне по горло хватило лжи в прошлые выходные.

Я пошла наверх. Дэнис последовал за мной.

— И что же ты собираешься им сказать?

— Правду. Они все равно узнают ее рано или поздно.

— Ты скажешь им, что суд заставил тебя покинуть дом?

Поднявшись по лестнице, я шагнула в холл.

— Я скажу им, что мы решили разойтись. Это всего лишь часть правды, но ничего не поделаешь. Если я расскажу им о судебном решении, они спросят, зачем оно понадобилось, а если я им отвечу, — я бросила взгляд на Дэниса, когда входила в спальню, — они возненавидят тебя. Но это причинит им боль. Я не хочу, чтобы они ненавидели тебя. Ты их отец. И им еще предстоит жить с тобой, хоть и недолго.

— Ах, Клер. Ты так благородна!

Я быстро повернулась к нему. Я чувствовала внутри себя гнев, который уже граничил с бешенством, и это новое, неожиданное и чужое для меня ощущение очень напугало. Я старалась держать себя в руках и говорить спокойно.

— Да, и у меня есть все основания гордиться этим, в отличие от тебя, Дэнис. То, что происходит сейчас, нелепая пародия на справедливость. Сейчас у тебя есть преимущество. Ты так тщательно все подготовил, что у меня не было шанса дать тебе достойный отпор. Но это не продлится вечно. Правда на моей стороне. И материнский опыт. Ты еще витаешь в облаках, ты даже не представляешь себе, что это такое — целыми днями находиться с детьми. Подожди, и ты увидишь. Ты никогда не хотел с ними возиться.

— Ошибаешься. Просто ты всегда все успевала первой. Я чувствовал себя лишним.

— Не говори чепухи! — вскричала я. — Господи, я так много прикладывала усилий, чтобы ты чувствовал себя необходимым для нас. Твое присутствие превращалось в целое событие для меня и детей. Они так любили, когда ты проводил с ними время, а я наслаждалась их радостью.

На его красивом лице появилось выражение скуки.

— Ну, не будь ты столь мелодраматичной. Многие семьи распадаются.

— Но не моя! — закричала я. В этих двух словах заключалась вся моя боль. О да! Я видела, как распадаются семьи. Все это происходило на моих глазах, сложно было не заметить. Но мне так хотелось думать, что у нас все сложится иначе. Мне необходимо было так думать. — Неужели ты так спокойно можешь выкинуть из памяти те хорошие времена, которые мы пережили вместе?

— Какие хорошие времена?

— Рождественские праздники, потрясающие рождественские праздники. А отпуска? Помнишь, как мы ездили с детьми в Аризону? Как мы взбирались на холмы и несли их на спинах? Попробуй только сказать, что нам не было весело тогда.

— Все это давно в прошлом, Клер. Я уже принял решение. И возврата к прошлому нет.

— У тебя есть другая женщина?

Он состроил гримасу.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что пытаюсь найти хоть какое-то разумное объяснение твоему поступку, — пояснила я. — У тебя ведь уже однажды была другая.

— До тебя.

— Но ты спал с ней, прекрасно зная, что она замужем. Это так же омерзительно, как и измена.

— Подумать только, кто вздумал читать мне нотации!

— Если ты намекаешь на меня и Броди, то между нами ничего не было.

— Ну да, конечно.

— Это правда. И ты прекрасно знаешь, Дэнис, что это правда.

— Аха…

— Я не могу назвать наш брак идеальным, но не могу назвать его и ужасным.

Дэнис прислонился к стене.

Я посмотрела на него, затем достала из шкафа чемодан, положила его на постель и начала складывать туда одежду.

— Все решено. И я не передумаю.

Я махнула рукой, показывая, что поняла его, и пошла к шкафу за новой порцией одежды.

— Ты уже столько раз пыталась меня отговорить от этого решения, — продолжал он. — Но я хочу стать свободным.

Я остановилась как вкопанная и скептически рассмеялась.

— Ты хочешь стать свободным, будучи единственным опекуном двух маленьких детей? Это показывает, как плохо ты во всем разбираешься, Дэнис. Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что значит одному нести полную ответственность за детей. Ты можешь сколько угодно обвинять меня, что я много времени уделяла карьере, но помимо работы я делала для детей столько, что тебе не удастся даже все перечислить, если кто-нибудь тебя об этом попросит.

— Ну и что ты страдаешь? Судья прав. Ты должна радоваться, что тебе предоставили небольшой отпуск.

Огромным усилием воли я подавила в себе волну бешенства. Достав из шкафа свитер, я осторожно проговорила:

— Я страдаю потому, что ни судья, ни ты не имеете ни малейшего понятия о том, что из себя представляет родительская любовь.

— Ты себя переоцениваешь, — бросил Дэнис и пошел к двери. — У Джонни тренировка в пять, постарайся убраться отсюда в четыре.

— Что?

— Я хочу, чтобы у него осталось время успокоиться и подготовиться к игре.

— И это после того, как мы скажем ему, что его мир рухнул? Да он не сможет играть!

— Его мир не рухнул, а всего лишь немного изменился. И тренировка будет для него самым лучшим лекарством. Самым эффективным.

— В таком случае я отвезу его.

— Нет. Это сделаю я.

— Дай мне побыть с ним подольше.

— Ты побудешь с ним до четырех. Если ты задержишься, я вызову Мулроу. — И, бросив на меня последний, долгий, предупреждающий взгляд, он вышел из комнаты.

У меня закружилась голова, потемнело в глазах, и я чудом смогла удержаться на ногах. Но мне еще многое предстояло сделать, времени оставалось мало, поэтому я начала действовать как автомат.

Не желая, чтобы дети заподозрили что-то плохое еще до того, как я все смогу им объяснить, я спрятала чемоданы, которые возила за собой все эти две недели, на заднее сиденье машины, а в багажник сложила то, что детям видеть не стоило: старые чемоданы и сумки с одеждой, до сегодняшнего дня хранившиеся дома, пальто и плащи. Я забрала из спальни плеер и коробку с дисками, потому что не могла жить без музыки. Сняла со шкафов и полок фотографии детей. Взяла коробку с нашими чековыми книжками, банковскими записями и той финансовой информацией, к которой не имела доступа на компьютере.

Оставалось пятнадцать минут до прибытия школьного автобуса. Я прошла на кухню, включила плиту и начала раскатывать тесто. Дети обожали горячее, свежеиспеченное печенье, и я с удовольствием его пекла. Мне нравился этот маленький материнский способ показать им свою любовь, особенно сейчас, когда многочисленные сладости продавались на каждом шагу. Поэтому помимо еды, которую я готовила специально для Кикит, я использовала каждую свободную минутку, чтобы что-нибудь испечь, особенно до и после поездок, когда чувствовала себя виноватой за свое отсутствие.

Да, я испытывала вину. Я никогда не уезжала из дома спокойно.

Сейчас я чувствовала не вину, а одиночество. Я безумно тосковала по той теплой и душевной обстановке, которая царила за столом, когда мы сидели все вместе, откусывали большими кусками горячее печенье и запивали его холодным молоком. Эта традиция существовала с незапамятных времен. Сначала мы сидели вдвоем с Джонни, а потом родилась Кикит и присоединилась к нам. Должно быть, я точно так же проводила время еще и до Джонни, но те времена ушли в далекое-далекое прошлое.

Я уже вынула первую партию печенья из духовки и положила на противень вторую, когда услышала шаги детей. В панике я прижала тыльную сторону руки к губам и молила Бога, чтобы он помог мне удержаться от слез, потому что я ни на секунду не забывала о том, что произошло в суде.

Но когда хлопнула входная дверь, я уже не думала ни о слезах, ни о суде, ни о будущем. Я успела только вытереть руки и раскрыть объятья, куда тут же упала Кикит. Переполненная радостью, я начала подбрасывать дочь вверх и вниз. От нее исходил родной и дорогой мне запах тепла, сухих листьев и мела.

— Мамочка! Я знала, что ты уже будешь дома, когда мы вернемся из школы, — она крепко обняла меня за шею. За ней подошел Джонни, я высвободила одну руку и обняла его тоже.

— Привет, мам, — сказал он низким голосом и без колебаний обнял меня в ответ. — Когда ты прилетела?

— Совсем недавно, — я позволила себе эту маленькую ложь во благо. Я не собиралась прямо с порога рассказывать им правду, хотела еще немного насладиться добрым разговором. С ними я чувствовала такую легкость, как будто только что вернулась после обычной деловой поездки.

Я посадила Кикит на краешек стола и, продолжая обнимать ее и Джонни, сказала:

— Вы прекрасно выглядите, ребята.

Внимательно оглядев Кикит, которая просто лучилась здоровьем, я спросила:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да.

— Хорошо кушаешь?

— Да, — она широко раскрыла ротик. — Я пофеляла суб.

— Еще один зуб? Господи, какая симпатичная дырочка, — восхитилась я, когда Кикит указала мне языком на пустое место. — Давай я заберу у тебя этот зубик, а взамен у тебя вырастет новый, — предложила я, иначе она бы непременно расплакалась. По крайней мере, раньше все происходило именно так.

Кикит закивала головой, порылась в своих карманах и достала оттуда крошечный зубик, рассказывая мне, что решила написать в письме к зубной фее. В прошлый раз дочка пришла в такой восторг от этой идеи, что поклялась писать письма фее даже после того, как у нее вырастут все зубы, «иначе как же она узнает, какая я замечательная!». Кикит все еще продолжала говорить о своем письме, когда в разговор встрял Джонни:

ѕ Мики Рубин сегодня сломал руку на спортплощадке.

ѕ Я еще не договорила, — заплакала Кикит, хватая меня за подбородок и поворачивая к себе.

— Это гораздо важнее. Все было так ужасно, мам.

— Мамочка, он перебивает.

— Это важно. У него даже кость торчала из руки, а сколько кровищи натекло! Его увезли на «скорой».

— Он так плакал, — авторитетно заявила вдруг Кикит, присоединившись к рассказу Джонни, раз уж ей не дали рассказать о себе. — Мы слышали его даже у себя во втором классе. А я не плакала, когда потеряла зуб. — Кикит наморщила носик и принюхалась. Ее глазки засияли. — Там что-то в духовке, — пропела она.

— Шоколадное печенье, — объяснил ей Джонни, а потом снова повернулся ко мне: — Мики ничего особенного не делал, когда это случилось. Мы играли в бомбежку напротив стены, и он просто пытался увернуться от мячика, но споткнулся и упал, а потом — бац — раздался такой жуткий вопль. Я даже видел его кость, она торчала из-под кожи…

Я крепко прижала его лицо к своей груди и прошептала в жесткие иссиня-черные волосы:

— Если ты расскажешь об этом еще раз, мне придется бежать к раковине. Меня уже начинает тошнить.

— Да, я чувствовал примерно то же самое, когда смотрел на него, — ответил сын, когда я его отпустила.

— Я хочу печенья, мама, — заныла Кикит. — Оно уже готово?

Мы еще немного подождали, пока печенье остынет. Кикит рассказала, что у них в классе теперь учится турок, что она уже решила, какую Барби хочет на Рождество, что учительница передала с ней домой какую-то записку, но она ее где-то обронила, то ли на спортплощадке, то ли в автобусе. В ней говорилось что-то о белых жучках, которых нашли у некоторых детей в волосах.

Вши. Отлично. Я быстро осмотрела ее голову, ничего не обнаружила, но пообещала себе попросить Дэниса проверить. И посмотреть, как ему это понравится.

Джонни не болтал так много, как Кикит. Он не держал меня за руку, не дотрагивался до волос или до лица, как это любила делать дочь, но стоял, тесно прижавшись ко мне, пока я говорила, а затем взял лопаточку и начал доставать печенье. Мы не могли ждать ни минуты и в нетерпении хватали печенье сразу, как только вынимали его из духовки. Слишком горячее, чтобы держать форму, оно прилипало к нашим пальцам. Но мы только смеялись и слизывали мягкий шоколад с ладоней. Мы специально пили молоко так, чтобы оставались забавные белые усики над губами, как часто показывали в рекламе.

Затем Кикит обернулась в сторону двери и сказала:

— Поторопись, папочка. Мы уже почти все съели.

Как же мне захотелось прогнать его и насладиться этими последними моментами чистоты и покоя. Я чувствовала себя так уютно, безопасно и комфортно, весело поедая печенье и запивая его молоком.

Но взгляд Дэниса, адресованный мне, спустил с небес на землю.

Джонни спрыгнул со стула и пошел в прихожую за рюкзаком. Проходя через кухню по направлению к холлу, он спросил:

— А что у нас на ужин?

Я не готовила ужин. Я хотела собрать вещи, повидать детей и уехать из дома в четыре, в противном случае Дэнис вызвал бы полицию и меня бы выгнали из дома на глазах у детей.

А вдруг он все-таки поймет, насколько сильно дети по мне скучали, и передумает. А вдруг захочет найти более милосердный выход из создавшейся ситуации. А вдруг его осенит мысль, что совершенно не знает, что, черт возьми, готовить на обед, и гораздо проще для всех просто позволить мне остаться.

Я ответила Джонни:

— Это ты папу должен спросить, что у нас на ужин.

Джонни нахмурился:

— Но ты же всегда готовишь что-нибудь особенное, когда возвращаешься. Я хочу лазанью.

— Жареного цыпленка, — прочирикала Кикит. Она слегка пританцовывала, стоя на коленках на стуле и облокотившись на стол.

— Жареного цыпленка мама готовила по твоему заказу в прошлый раз. Теперь моя очередь. Хочу лазанью.

ѕ А может, закажем пиццу? — предложил Дэнис.

Кикит недовольно сморщилась.

— Мы же ели пиццу вчера с бабушкой и дедушкой. К тому же сегодня мама сама приготовит ужин.

— Нет, — сказал Дэнис, — не приготовит.

Прошла минута, прежде чем до них дошел смысл его слов. Кикит перестала танцевать, ее глаза округлились. Она переводила взгляд с меня на Дэниса и обратно, а потом в полном восторге выдохнула:

— Мы что, что-то празднуем сегодня?

Я ждала, что Дэнис что-нибудь ответит им, но этот жалкий трус ограничился равнодушным кивком в мою сторону. Дети посмотрели на меня.

Я перевела дыхание.

— Нет, мы ничего не празднуем. Давайте поговорим. Сядь, Джонни.

Он не сдвинулся с места.

— Что-то с бабушкой?

До чего же он добрый, умный и тонко чувствующий ребенок. Я грустно улыбнулась и покачала головой.

— Не с бабушкой. С нами.

Как же непросто сказать это! Я прокручивала в уме десятки фраз с прошлого четверга. Но ни одна из них меня не устроила. Чем проще, тем лучше, решила я.

— Мы с вашим папой решили разойтись.

— Что это значит? — спросила Кикит.

Я взглядом попросила Дэниса объяснить, но он продолжал молча стоять, сложив руки на груди, и, казалось, с таким же любопытством ждал моего ответа, как и Кикит. Было очевидно, что он не собирался мне помогать. Он отвел себе роль стороннего наблюдателя, не желая выполнять грязную работу, в то же время, ожидая, что я буду играть по его правилам. Вероятно, он полагал, что суд дал ему на это право.

Серьезная ошибка. Если бы я хотела сказать детям, что их отец оказался подлецом, начисто лишенным порядочности, сострадания и здравого смысла, я бы так и поступила. Но я произнесла те слова, которые мне диктовали любовь, забота и самоуважение, но никак не судья и не Дэнис.

— Это значит, что мы станем жить отдельно друг от друга, — объяснила я.

Кикит отнеслась к этому спокойно.

— В разных домах?

— Да.

— Но вы не можете… — начала она. — Вы же родители. Вы должны жить с нами.

— Мы станем жить в разных местах.

— Но я не могу находиться в двух разных местах одновременно.

— Не можешь. Ты будешь проводить какое-то время с папой, какое-то со мной.

— А разве сейчас мы не делаем то же самое?

Да, тут она права. Но только частично.

— Раньше мы могли проводить время как вчетвером, так и втроем. А с сегодняшнего дня мы больше никогда не соберемся все вместе, вы с Джонни будете либо только с папой, либо только со мной.

— Почему? — требовательно спросила Кикит.

Я снова посмотрела на Дэниса, ожидая, что он примет этот удар на себя, но он выглядел озадаченным и совершенно не горел желанием присоединяться к разговору. Однако я больше не винила его. Сейчас очень важно все объяснить правильно. Одно неверное слово могло нанести непоправимый вред детям.

Только и я никак не могла подобрать нужных слов. И ограничилась простой и проверенной фразой:

— Потому что мы думаем, что так лучше.

— А я так не думаю, — продолжала настаивать Кикит. — Кто будет жить тут и где будем жить мы?

— Вы останетесь в этом доме. А я перееду в другое место.

— Куда?

— Еще пока не знаю. Но вы сможете приезжать ко мне туда, или я буду приезжать сюда к вам.

— Но я хочу, чтобы ты находилась тут все время. Почему ты не можешь жить в комнатке под лестницей? Я достану оттуда всех своих кукол. Ты же говорила мне, что тебе нравится софа там.

И тут вдруг Джонни, все это время ковырявший штукатурку на кухонной стене, сказал:

— Они больше не хотят жить в одном доме друг с другом, они больше не любят друг друга.

Я встала из-за стола и подошла к нему. Весь его напряженный вид говорил, что он изо всех сил пытается бороться с отчаянием, но проигрывает в неравной битве. Я обняла Джонни за плечи и, прилагая титанические усилия, чтобы казаться твердой и спокойной, проговорила:

— Так просто и не объяснишь. Я сама еще не до конца понимаю, отчего это произошло. Все гораздо сложнее.

— Объясни мне. Я хочу знать! — закричала Кикит.

Но я продолжала говорить с Джонни, массируя его плечи, чтобы хоть немного их расслабить:

— Есть одна вещь, которую ты должен помнить всегда, единственно важная вещь — мы оба любим тебя и Кикит.

— Но вы не любите друг друга, — повторил он.

Еще четыре дня назад я бы с ним не согласилась. А вот сейчас…

— Я не знаю. Мы переживаем критический момент. Нам нужно о многом подумать, многое обсудить.

Я не хотела упоминать о Дине Дженовице или о судебном решении, касающемся меня. В свое время дети и сами узнают о Дине, когда он встретится с ними. А что касается суда… Я надеялась, о нем дети не узнают никогда.

— Вы даже не заметите перемен, — убеждала я их, пытаясь, чтобы мой голос звучал уверенно и оптимистично. Я чувствовала себя опустошенной. — Все останется по-прежнему.

По глазам Джонни я поняла, что он не верит мне. Но мальчик не произнес ни слова.

— Ты будешь готовить, папочка? — спросила Кикит.

— Иногда.

— И печь с нами печенье?

— Этим вы займетесь с мамой.

— А мои лекарства?

— А что с ними?

— Кто станет проверять, не закончились ли они?

— Я.

Тут Кикит совсем пала духом и расплакалась. Она раскачивалась на коленях взад-вперед и терла кулачком глаза.

— Я не хотела тогда болеть, я правда не хотела, не хотела!

— О Господи, — прошептала я и потащила Джонни за собой к столу, чтобы обнять и Кикит. — Ты не сделала ничего плохого, детка. Что ты! Тут нет твоей вины.

— Я заболела, не смогла найти лекарства, а он сорвал все зло на тебе…

— Это не так, детка, не так. Даже не думай об этом. — Я начала раскачиваться вместе с ней, убаюкивая ее и одновременно прижимая к себе Джонни. — То, что произошло, касается только меня и папы, только нас двоих. Все это назревало уже давно, возможно, еще даже до того, как вы появились на свет. У нас не получалось хорошо работать вместе, мы не приносили друг другу счастья. Только вы делали нас счастливыми. Но двух взрослых людей должно объединять что-то еще, кроме детей, а нас с папой ничего больше не объединяло.

— Я хочу, чтобы ты жила здесь! — всхлипнула Кикит, уткнувшись своим теплым, заплаканным личиком мне в грудь.

— Я пока не могу этого сделать. Но я найду такое прекрасное место, которое вам обязательно понравится, вот увидите.

— В Санта-Фе? — спросил сын, пытаясь собрать кусочки воедино и решить сложную задачу.

— Нет, мой сладкий, не в Санта-Фе, это слишком далеко. Я хочу найти что-нибудь в пяти, максимум десяти минутах езды отсюда. Как вам это? — Мне такая идея нравилась. — И путешествовать я теперь буду реже. Вот увидите, я стану проводить с вами гораздо больше времени, чем раньше. — Особенно тогда, когда мы подадим апелляцию и заставим Сильви отменить решение.

— А что делать с Днем Благодарения? — спросил он.

— Гм… Я много думала об этом, — мои слова звучали так, будто я предлагала какое-то новое захватывающее приключение, убеждая детей, что все складывалось не так уж и плохо. Ребята любили приключения. — Мы могли бы поехать в Кливленд, к бабушке. А вы как думаете, что бы нам такое придумать?

— Провести его дома, как всегда.

— Мы можем отпраздновать и у нас дома, и у тебя, — сказала Кикит, с надеждой взглянув на меня.

ѕ Можем, — согласилась я. Но это не значило, что я приду на оба празднования. Тут будут Дэнис, его родители и дети, а там я, дети, Броди, Джой и все те, кого я обычно приглашала к нам. Правда, я пока еще совершенно не представляла, где я встречу День Благодарения и как проведу его без Дэниса, без матери. А при мысли о том, что мне придется сказать друзьям, которых приглашу, о нашем расставании с Дэнисом, мне стало еще больнее.

Судебное заседание состоялось. И разговор с Кикит и Джонни тоже. Остались друзья. И Конни. Как мне рассказать обо всем матери?

День Благодарения. Рождество. День рождения Джонни. А потом Кикит. Все это семейные события. И тут до меня дошло, — и эта мысль потрясла меня, — что я потеряла свою семью.

— Мамочка, — жалобно захныкала Кикит, отстранившись от меня. — Завтра у меня показательное выступление на танцах. Ты принесешь нам маленькие кексы на чаепитие?

Но, к сожалению, судья назначил днем для посещения среду, а не вторник. Вот если бы Дэнис согласился поменять дни на этой неделе, не сообщив судье.

Но Кикит еще не закончила. Она повисла у меня на руке и продолжала:

— А в среду родительский день в библиотеке. Я обещала Лили взять ее с собой, потому что ее мама работает.

Я могла провести с дочерью и вторник, и среду.

Нет, не могла. Дэнис четко дал мне это понять, незаметно покачав головой и взглядом предупреждая, что произойдет, если я вздумаю спорить. То же самое, что и в том случае, если я не покину дом ровно в четыре.

Нет, я не хотела, чтобы он снова вызывал Джека Мулроу. Я не хотела, чтобы меня обвинили в неуважении к суду. Я мечтала только об одном: чтобы все было, как прежде. Кармен прилагала к этому все усилия, а от меня требовалось вести себя тихо и покорно.

Часы показывали тридцать пять минут четвертого.

— Я пойду с тобой в среду в библиотеку, — пообещала я, — а папа посмотрит твое выступление завтра.

— Но я хочу, чтобы и ты посмотрела. Все мамы будут готовить чаепитие в задней комнате, ты ведь знаешь.

— Знаю. Я куплю кексы, а папа их принесет завтра к столу.

— Это не одно и то же, — в негодовании закричала Кикит и, не переводя дыхания, продолжила: — А в четверг? Как насчет четверга? В четверг Хэллоуин. Ты ведь придешь на Хэллоуин, правда? Ты всегда ходила туда со мной, я не хочу в этот раз идти одна.

— Джонни тоже в этом году идет один, — ответил Дэнис. — Он возьмет тебя с собой.

— Ну, папа! — возмутился Джонни. И я внутренне согласилась с ним. Кикит нельзя оставлять без внимания ни на минуту, чтобы она не засунула в рот что-нибудь, вызывающее приступ. Несправедливо просить Джонни не отходить от нее ни на шаг и тем самым портить ему праздник.

— Я не хочу идти с Джонни, — отрезала Кикит. — Хочу с мамой.

— Я пойду с тобой, — сказал Дэнис.

От удивления она на минуту замолчала, а потом неуверенно переспросила:

— Ты? — А затем продолжила тем же неуверенным тоном: — А мама останется дома, чтобы раздавать леденцы?

— Мама или бабушка.

— Я хочу, чтобы это делала мама. Мамочка, ты ведь будешь дома, да?

Конечно. Я всегда любила Хэллоуин, заранее покупала леденцы, шила специальные костюмы. В этом году Кикит собиралась быть мышкой, а Джонни пиратом. И естественно, дети даже не представляли праздника без меня.

— Возможно, мама не сможет праздновать Хэллоуин с вами в этом году, — пробормотал Дэнис.

Кикит повернулась к нему:

— Почему?

Он снова указал подбородком на меня. Кикит проследила взглядом за его жестом. Я гадала, как мне поступить: то ли начать спорить с Дэнисом, то ли сказать детям всю правду, то ли что-нибудь соврать. Но тут Кикит все сказала за меня:

— Это потому, что ты не хочешь больше жить здесь?

— Я хочу, но….

— Ты нас больше не любишь, — громко всхлипнула она.

Когда я подошла к ней, она отскочила в сторону. Ее рот скривился, подбородок дрожал. Отпустив Джонни, я села, взяла Кикит за руку и обняла ее. Я крепко-крепко прижимала дочь к себе, не отпуская даже тогда, когда она начинала изо всех сил вырываться, отпихивая меня.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы справиться с эмоциями, сжимавшими мое горло. Я прижалась губами к ее макушке и хрипло и страстно заговорила:

— Я тебя люблю, моя родная! Никогда даже не думай, что это не так. Ты и твой брат самые важные для меня люди на земле.

— Тогда почему ты не можешь остаться дома? — прорыдала она мне в свитер.

— Потому что судья не разрешил мне. Пока вся эта ситуация не разрешится, он позволил мне видеться с вами только по субботам и средам.

— Но почему?

— Я не знаю, детка, — шептала я ей на ухо. — Не знаю! Но судья сказал это, и мы все должны его слушать.

Было без пятнадцати четыре. Время пролетало незаметно.

— Но я так по тебе скучаю.

— Ба! — поддразнила я ее. — Да ты будешь слишком занята, чтобы скучать по мне. К тому же ты сможешь звонить мне в любое время, когда захочешь. Вы оба можете звонить мне и днем и ночью. — Я огляделась вокруг в поисках Джонни, но нигде его не обнаружила.

Я посмотрела на Дэниса. Он указал рукой в сторону холла. В ярости от того, что он позволил сыну уйти, я передала ему Кикит со словами: «Держись, детка», — и мой голос звучал гораздо нежнее, чем взгляд, которым я наградила Дэниса.

Джонни сидел в своей комнате, прислонившись к спинке кровати. Взгляд, которым он посмотрел на меня, когда я вошла, поразил меня в самое сердце. Я села рядом и прижала его голову к себе. Он медленно отстранился. Я начала гладить его по руке, стараясь успокоить.

— Я этого не хотела, Джонни. Если бы у меня был выбор, все сложилось бы иначе. Но у меня выбора нет. От меня ничего не зависит.

— Матери остаются с детьми.

— Обычно. Но не всегда. Особенно в наше время, когда большинство мам работают.

— То есть для тебя удобнее, чтобы нас воспитывал папа, а ты бы работала?

— Нет. Вы для меня гораздо важнее работы. Папа остается с вами, потому что так решил судья.

— С каких это пор судьи указывают родителям, что им можно делать, а что нет?

И он был прав.

— Это длинная история, дорогой. И сложная.

Джонни сложил руки на груди и посмотрел на меня таким взглядом, каким, подозреваю, обычно смотрела на него я, когда чувствовала неладное и ждала от сына объяснений.

— Судья подумал, — я попробовала прояснить ситуацию, — что сейчас, когда бабушка так больна, а я так обеспокоена ее болезнью, папа сможет уделить вам гораздо больше внимания. Но это только сейчас.

— И до каких пор?

— Недолго.

— Но насколько?

— Я не знаю. Может, на несколько дней, может, недель, а может, и месяцев.

— Пока что?

— Ну, пока мы не решим, что лучше для вас с Кикит.

Я услышала шорох и, оглянувшись, увидела Дэниса в дверях. Он все еще держал Кикит на руках.

— У вас все в порядке? — спросил он.

Джонни не ответил.

— Все прекрасно, — солгала я. По лицу Кикит катились слезы. Джонни выглядел так, как будто душа его плакала. А у меня самой сердце просто обливалось кровью.

Без десяти четыре.

Джонни положил руки на колени, продолжая внимательно нас разглядывать. Я снова начала нежно поглаживать его ладошку, старательно подыскивая нужные слова:

— Тебе нужно запомнить главное, о чем я уже говорила Кикит. Мы будет общаться по телефону постоянно. Я пойду в среду с Кикит в библиотеку и заберу тебя после тренировки, и мы вместе где-нибудь пообедаем. Эй! В субботу предстоит важная игра, да?

Пожав плечами, Джонни промолчал.

— Можно мне прийти?

Мальчик снова ничего не сказал, опять пожав плечами. Его рука безвольно лежала под моей. Я ее ободряюще пожала.

— Когда мы сможем посмотреть на твой новый дом? — спросила Кикит.

— Сразу, как я найду подходящий.

— И у нас теперь будет два дома?

— Да, два дома.

Ее глазки засияли.

— А мы сможем построить дом на дереве? Ну, помнишь, на том, куда я всегда лазила?

— Нет, не сможем.

— Ну, тогда у Броди, — при мысли об этом Кикит сразу оживилась. — Это самая лучшая идея, мамочка. Ты можешь жить у Броди.

Я даже не взглянула на Дэниса.

— Мне жаль, детка, но это невозможно.

— Почему?

— Потому что в доме Броди живет сам Броди. А мне нужен свой собственный дом.

— Но он не станет возражать, если ты поживешь у него. Он так радуется, когда мы приезжаем. — Кикит даже задохнулась от восторга, когда новая мысль пришла ей в голову, погладила ладошкой щеку Дэниса и сказала: — Я знаю, что нам делать с обедом. Давайте попросим Броди приготовить нам суп.

Дэнис начал поглядывать на часы. А когда он отпустил Кикит и подошел ко мне, — на мгновение я даже подумала, что он сейчас схватит меня за руку и рывком поднимет с постели, если я не сделаю этого сама, — я почувствовала закипающую ярость.

— А теперь скажите маме до свидания, — обратился он к детям.

Борясь со слезами, я приникла к Джонни, но он не пошевельнулся.

— Пожалуйста, Джон, — прошептала я ему на ухо, — мне нужна твоя помощь.

Он позволил мне обнять себя. Я уткнулась губами ему в макушку и проговорила дрожащим голосом:

— Я поговорю с тобой позже, хорошо?

— И меня обними, мамочка, — заплакала Кикит. — И меня.

Я отстранилась от Джонни, поцеловала его в лоб, прошептав: «Я люблю тебя, милый», и повернулась к Кикит. В то же мгновение она оказалась в моих объятиях и крепкокрепко прижалась ко мне. Все ее маленькое тельце дрожало. Или это я дрожала? Уже не важно. Мы сидели все вместе на постели Джонни, обнимали друг друга и не говорили ни слова.

— Клер… — раздался голос Дэниса.

Я поцеловала Кикит и прошептала:

— Мне пора идти, малышка.

Но она сжала ручонки еще сильнее:

— Нет, мамочка, не уходи.

Дэнис схватил ее сзади и вырвал из моих объятий. Когда я увидела, как девочка тянется ко мне, стараясь вырваться из его крепких рук и отпихиваясь от него маленькими кулачками и ножками, я почувствовала, что у меня разрывается сердце.

— Я вернусь в среду, — только и смогла произнести я, да и то с огромным трудом, и выбежала из комнаты, не оглядываясь. Слезы душили меня. Я знала, что эта ужасная боль, которая изорвала мою душу на куски, была самой сильной из всего, что мне доводилось пережить. Я сбежала вниз по ступенькам, схватила ключи и сумочку и вылетела из дома к машине.

Видимо, Кикит удалось вырваться из рук Дэниса, потому что не успела я еще выехать за ворота, как она показалась в дверях и побежала к машине. Дэнис поймал ее уже на середине двора, взял на руки и понес обратно домой.

Я чуть было не остановилась. Но вовремя одумалась. Частично из-за угрозы Дэниса, а частично потому, что не хотела продлевать минуту расставания и причинять еще большие страдания себе и детям.

Дела и так обстояли хуже некуда. Я даже и представить себе не могла, насколько жуткой окажется боль от расставания с детьми и с домом, поэтому не смогла себя к ней подготовить заранее. Этот момент настал, и удар обрушился с такой силой, что уничтожил меня, и мир вокруг утратил все краски.

Я оглянулась в последний раз, и увиденная мною картина навсегда врезалась в мою память: прямая спина Дэниса, разъяренная Кикит, пинающая отца ногами, а в стороне — одинокая фигурка моего первенца Джона и его полный тоски взгляд.

Я сразу же поехала в офис: я была слишком расстроена, чтобы отправиться куда-то еще. Кармен посоветовала мне не жить у Броди, я и не планировала. Но этот запрет не распространялся на работу. Особенно сейчас, когда мне приходилось избегать некоторых не слишком важных деловых поездок, я собиралась проводить здесь еще больше времени, чем раньше. Ни суд, ни Дэнис, ни Кармен не могли мне этого запретить.

В любом случае в данный момент Броди на месте не оказалось. Он уехал в Вайнярд договариваться с подрядчиками о реставрационных работах в нашем магазине. Сильный тропический ливень повредил там потолок и наружную обшивку стен, которые пришлось менять. Броди хотел отложить эту поездку — до результатов судебного слушания, но я его переубедила. О чем сейчас очень жалела. Я снова и снова перебирала в памяти последние минуты расставания с детьми. Последняя сцена вновь и вновь возникала у меня перед глазами, и только присутствие Броди могло меня успокоить.

Офис был пуст. Я оставила машину перед входом и побрела сквозь мрачные сумерки к морю. Мягкие волны набегали на скалы и песок у меня под ногами и тихо откатывались обратно. Если бы подул ветер, океан взорвался бы миллиардами брызг, но в эту спокойную ночь ветер спал, даря отдых и покой океану.

Я стояла на обрыве и слушала шум прибоя. Та пустота внутри, которую я почувствовала, покинув дом, все росла и росла. Кикит, бьющая ногами по отцовским рукам, и Джонни, одиноко стоящий на крыльце, не давали мне покоя. Толстый свитер, джинсы и габардиновое пальто, надежно защищающие меня от ночной сырости, не помогали унять внутреннюю дрожь. Вглядываясь в бескрайние просторы океана, я чувствовала себя жалкой маленькой соринкой.

Вернувшись назад в офис, я зажгла мягкий ночной свет — слабо мерцающий фонарик на двери и бледно светящиеся бра внутри, вошла в приемную, сняла пальто и, бросив его на диван рядом с конторкой, тупо стала посередине, озираясь вокруг.

Сколько раз до сегодняшнего дня я делала то же самое, чувствуя огромную гордость за то, какой стала моя компания. Но сейчас эта гордость испарилась, как будто ее и не было. Я начала воспринимать «Викер Вайз» как источник всех моих неприятностей, как повод для Дэниса обвинить меня во всех своих неудачах, как оправдание для решения судьи отобрать у меня детей.

Не включая света, я подошла к раскладной лестнице, прислоненной к стене, и полезла вверх. Чердак, где я хранила старинные антикварные вещи, простирался над половиной мастерской и над всем офисом и имел стеклянную крышу, через которую были видны многочисленные огоньки от лодок, домов, раскинувшихся по всему побережью, и даже от маяков в нескольких милях от берега. Луна, наполовину скрытая за облаками, озаряла темно-синее небо вокруг себя нежным серебристым светом. Барашки на воде то появлялись, то исчезали.

Я осторожно шагнула внутрь и, медленно разгребая наваленные вещи, начала пробираться к длинной плетеной софе. Я приобрела ее несколько лет назад на одной из распродаж, куда меня потащил наш партнер из Канзас-Сити. Подушки от нее давным-давно потерялись, но без них ее плавные изгибы смотрелись даже более изящно.

Удобное сиденье, широкие подлокотники, слегка изгибающаяся и нежно поддерживающая шею спинка софы привлекли меня.

Она заскрипела, когда я села — мягкий отголосок времени. Заскрипела еще сильнее, когда я забилась в угол и сбросила туфли, и еще сильнее, когда я потянулась за пыльным шерстяным ковром, который покрывал стоящую рядом детскую коляску. Согнув ноги в коленях, я улеглась удобнее, накрылась ковром и закрыла глаза.

Должно быть, я задремала, потому что картина, которую я смогла наблюдать через стеклянную крышу, снова открыв глаза, несколько изменилась. Все побережье сверкало многочисленными огоньками, облака рассеялись, и молодая луна сияла на небе. И тут привычный, убаюкивающий шорox волн нарушил какой-то посторонний звук. Именно он и разбудил меня. Машина. Поскольку я не ожидала увидеть Броди до завтрашнего утра, я догадалась, что это Дэнис решил проверить, не надумала ли я ночевать тут.

Вспышка жуткого гнева ослепила меня. Если мой муженек захотел убедиться в том, что я прямиком направилась к Броди в постель, не стану мешать. На этот раз ему не удастся сделать ни одной фотографии. К тому же судья уже вынес свое решение относительно меня. Я больше ничего не теряла.

Я услышала, как открылась дверь в приемной, потом раздались шаги и чей-то голос позвал меня:

— Клер?

Броди!

Мой гнев мгновенно испарился. Но ведь Броди должен сейчас находиться в Вайнярде, заниматься с подрядчиками.

— Клер? — Голос звучал уже совсем рядом, в мастерской. — Клер?

— Да, — ответила я и вылезла из-под ковра.

Я услышала, как он прошел по мастерской и начал подниматься по лестнице.

— Что ты тут делаешь? — спросила я.

Броди показался в проходе. На него падала тень, от этого он казался еще больше, чем был на самом деле.

— Я ездил в Вудз Хоул. У них там какие-то трудности с транспортировкой, поэтому мне пришлось смотаться туда и вернуться. В любом случае я хотел сегодня ночевать дома.

Из-за моих проблем на моего верного помощника навалилось слишком много дел.

— Но ведь ты же запланировал несколько встреч.

— Не волнуйся, они состоятся.

— Но это работа, которую необходимо сделать.

— Я все сделаю, Клер, — повторил Броди и начал прокладывать себе путь через склад моих сокровищ к софе. — А ты почему здесь?

— А где еще мне быть? Я бездомная.

— Не бездомная. У тебя есть мой дом.

— Мой дом — твой дом, да? Это одна из причин, по которой я оказалась во всем этом кошмаре. Нет, — я быстро поправилась, — вся причина в человеке, который создал весь этот кошмар для меня. Моя мать оказалась права. Она часто говорила о разрушающем гене, который мы наследовали из рода в род. Мой отец умер, оставив после себя одни руины, Рона потеряла двух мужей. Я всегда спорила с матерью, но, черт возьми, она права. Где я сейчас? В полном хаосе, и все это благодаря мужчинам. Дэнис, судья, даже Джонни… С Джонни возникнут проблемы, попомни мои слова. Он не воспримет эту ситуацию так же легко, как Кикит. Как же объяснить это качество мужской половины человеческого рода, а? Сила? Самолюбие? Врожденная слабость?

— Я вернулся, потому что беспокоился за тебя.

— Бог никогда не подпускал ко мне настоящих рыцарей. Нет, не садись сюда, — вскричала я, когда он собрался присесть рядом со мной на софу. — Это мое место.

Он отошел в сторону и наткнулся на что-то.

— Будь аккуратнее, Броди. Ты пинаешь вещи, которые стоят миллионы.

Он был достаточно проницателен и тактичен, чтобы не спорить со мной, хотя мы оба знали: я несколько преувеличила стоимость мебели. Броди осторожно спросил:

— Что-нибудь еще случилось?

— Нет. Все то же старое дерьмо или то же новое дерьмо.

Я бы могла описать ему ту сцену прощания с детьми, зная, что он разделил бы мою боль. Но, черт возьми, сейчас я нуждалась не в сочувствии, а в справедливости.

Я прижала колени к груди и обняла их, в то время как он придвинул к себе старый стул, который нуждался в реставрации, тихо опустился в него, сложив руки на груди и скрестив ноги.

— Ты знаешь, что рискуешь сильно испортить стул? — спросила я.

Вместо ответа я услышала тихий смех. Хорошо хоть добродушный.

— И что тебя так развеселило? Это источник моего заработка, Броди. Потому что я больше не могу полагаться на мужа, хотя один Бог знает, сколько лет я уже не могла на него полагаться, но у меня по крайней мере оставалась иллюзия надежности. Я ее потеряла. Ко всему прочему я уверена, что он потребует с меня такие алименты, что я буду вынуждена истратить все свои отложенные деньги. А потом, а потом, — мое воображение разыгралось, — если дела на рынке пойдут неважно и мы обанкротимся, у меня не останется ничего, кроме этого хлама, который я буду вынуждена ремонтировать, чтобы не превратиться в бездомную нищую попрошайку.

Броди продолжал хихикать.

— Сидишь тут и смеешься, — заворчала я.

Броди приподнялся и наклонился ко мне — сама невинность.

— Что я такого сделал?

— Ты меня обнял. Прямо перед окном, на виду у всех, кто захотел бы на это посмотреть. Неужели тебе не пришло в голову, что за нами могли наблюдать?

— Честно говоря, нет.

— Да, но это произошло.

— Если ты об этом знала, то почему не предупредила меня?

— Потому что я пребывала в отчаянии. И к тому же я женщина. А женщины всегда доверчивы. Они очень долго сомневаются, прежде чем предположить худшее. Мне даже в голову не пришло, что кто-то надумает подсматривать за нами. Но ты же мужчина. Ты должен был догадаться, на что способен Дэнис.

Я услышала, как скрипнуло кресло под Броди.

— Не подходи ко мне, — быстро проговорила, еще крепче обхватив колени. — Я не хочу, чтобы меня трогали.

— Это не так. Ты просто хочешь выпустить пар и имеешь на это полное право. Но я лучше посижу рядом с тобой, а не напротив, пока ты не успокоишься.

— Не садись сюда, — предупредила я, когда он присел на софу. Я выпрямила ноги и уперлась ему в бедро, чтобы сохранить между нами хоть какую-нибудь дистанцию, но он легко переложил их к себе на колени. — Броди, — запротестовала я.

— Я никогда не слышал от тебя ничего подобного. Это совсем другая Клер.

— Я живой человек, — огрызнулась я. — У меня тоже есть чувства, и я такая же ранимая, как и другие люди. Я истекаю кровью, когда меня ранят, и испытываю боль, когда меня бьют. И если захочу злиться и кричать — буду. И наплевать, имею ли я на это право или нет. Потому что уже сыта всем происходящим по горло!

Когда Броди потянул меня за ноги, чтобы я села поближе, я снова начала его отпихивать, но с этим жестом вдруг испарились остатки моей злости. Я уже не противилась, когда он снова легонько потянул меня сначала за ноги, потом за руки, обнял и прижал к себе.

Я долго плакала, горько всхлипывая, но постепенно затихла, убаюканная его ласковыми поглаживаниями по моему плечу, спине и волосам. Слезы высохли, но я все еще не торопилась отстраняться от него. Сегодняшний нервный срыв очень сильно меня вымотал, а в его объятиях я чувствовала себя надежно и хорошо.

— О Броди, — прошептала я, хлюпая носом. — Не знаю, что делать. Я еще никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Никогда за всю свою жизнь.

Если он и ответил мне, то я не услышала. Испытав чудовищное напряжение и последовавшую за ним полную опустошенность, а также огромное облегчение, которое принесло мне чувство надежности и тепла, исходящее от Броди, я заснула в ту же секунду.

Когда я проснулась, то обнаружила, что мы лежим на софе в объятьях друг друга. Моя голова покоилась на его груди, и я слышала, как часто бьется его сердце. И тут я осознала: что-то изменилось. То ли моя рука как-то особенно обнимала его за талию, то ли он меня прижимал к себе слишком крепко. Наши тела тесно прильнули друг к другу. Во сне я закинула ногу на его бедро и сейчас вдруг почувствовала его сильнейшее возбуждение. Это поразило и потрясло меня.

Я тихо убрала ногу, отодвинулась и взглянула на Броди. Он смотрел на меня широко раскрытыми ясными глазами, несмотря на то, что на улице стояла темная ночь и луна едва проглядывала за облаками. Он не произнес ни слова, я тоже молчала. Мы не шевелились. Я была шокирована и смущена, но в то же время и заинтригована своими новыми ощущениями. Его реакция доставила мне удовольствие, и я хотела продолжения.

И в этот момент я поняла, что пропала.