Красивый. Наглый. Бессердечный

Глава 19.

Прошлое иногда скрывает больше, чем будущее

- Господи, девочка... – Схватив Таню под руку, мама заводит её прихожую. Выглянув в подъезд и, убедившись, что там никого нет, закрывает замок на несколько оборотов.

Танька стоит, прислонившись в стене, как мумия египетского фараона. Бледная, прямая и неестественно тихая.

Выглядит, наверное, она лучше меня. Кроме подтёков туши и размазанной помады ничего особенного пока не вижу. На ней чья-то дублёнка, на голову криво посажена модная серебристая шапочка с широкой вязкой.

Танька лезет руками в карман и достаёт оттуда пригоршню бумажных купюр. Равнодушно смотрит, как они проваливаются между пальцами и вдруг сползает на пол, подгибая ноги.

Уронив голову в серебристой шапочке на руки, тихонько всхлипывает.

- Арина, помоги. – Командует мама.

Вместе мы помогаем Тане раздеться и усаживаем её на маленький диванчик в кухне. Разодранного топика больше нет, зато на неё натянута рубашка Кира. Я узнаю рисунок и цвет.

Широко раздувая ноздри вбираю этот гадкий запах. Запах вонючего порочного хищника.

Меня чуть не выворачивает. Так противно, что даже рядом с Таней не могу стоять. Ухожу от неё, зажимая нос и рот. Мама провожает меня странным взглядом, но ничего не говорит.

Как робот ищу в шкафу свой халат, чтобы дать его Тане. С трудом переодеваюсь сама. Мне кажется, что руки и ноги у меня стали, как у железного дровосека, которого никто не смазывал маслом. Каждое движение даётся через силу.

Равнодушно переступаю через рассыпанные купюры, и возвращаюсь на кухню с халатиком в руках.

- Всё хорошо будет, родная. Всё будет хорошо, моя девочка.

Если есть что-то способное меня удивить в этот момент, так это моя мама, ласково гладящая темноволосую Танину голову.

Я не помню, чтобы в детстве мама меня обнимала. Я не слышала никогда от неё тёплых слов, не ждала ласки.

Когда-то давно, ещё в детском саду, я горько плакала от одного упоминания мультика про мамонтенка, потому что не могла видеть, как слониха обнимает мамонтёнка хоботом. Я представляла себе, что просто в роддоме меня перепутали, но моя настоящая мама – добрая, близкая и родная, меня однажды найдёт.

Только время шло, и мои мечты разбились о нашу похожесть. И без анализа ДНК было ясно, что мы с этой строгой и издёрганной женщиной, кровные родственницы.

О том, что существует материнская нежность и любовь, я знаю только из книг. Может быть и подруг у меня никогда не было, потому что я не хотела сравнивать. Не хотела видеть.

А Танька, она тоже такая. Потерянная и ненужная.

О нет, я не рыдала в подушку ночами, и не считала, что отсутствие любви в семье для меня большая проблема. Если человек никогда не пробовал сахар, то он и не будет скучать по его отсутствию.

Мне часто казалось, что я маму только раздражаю. Всеми силами старалась заслужить её улыбку. Не для того, чтобы она обняла меня или похвалила. А для того, чтобы не слышать обвинений и требований.

И вот... пожалуйста.

Сейчас я вижу, как мама искренне и жалостливо прижимает к себе Таню и моё сердечко замирает от зависти, ревности. Оказывается, она так умеет!

- Мама... – полувсхлип, полуклёкот.

Дешёвый халатик пестрым пятном шёлка падает на пол, накрывая дурные деньги.

Мама, покачиваясь вместе с Таней, поднимает на меня глаза. Там плещется такая тоска и боль, что мне становится жутко.

- Иди сюда, - хрипит она. – Ариша, иди...

Протягивает ко мне свободную руку.

И наши волосы смешиваются у нее на груди. Мои светлые пряди и Танькины темные локоны.

И я плачу уже другими слезами. Какая-то плотина прорывается внутри меня, плавится внутри лёд, и разжимается колючая проволока, стискивающая сердце.

Я не знаю, сколько мы сидим так. Всхлипывая и покачиваясь.

Первая прихожу в себя, заметив, как Танькина рука с багровым синяком на запястье комкает ткань рубашки. Всё той же, Рейгисовской.

- Тань... – отстранившись, глажу её по щеке. - Давай в больницу. Надо зафиксировать всё.

- Не надо. Не было ничего. – Отворачивает лицо и утыкается моей маме под мышку.

- Как? – Привстав округляю глаза.

- Не было, и всё. – С какой-то злостью отвечает она. – Кир прибежал, я плохо помню. Но не было, точно.

Хватаю её руку с синяком, разжимаю её кулак. На ладони остаются впечатанные полукружья от ногтей.

Глажу её по ладошке, успокаивающе и тихо говорю:

- Таня, всё равно надо. У тебя синяки, смотри... А, если в следующий раз...

- Отстань от неё, - в тоне матери вновь привычные стальные нотки, а потом медовой патокой растекаются слова, обращённые к подруге. – Пойдём, Танюша, умоешься.

Они вместе уходят в ванную, а я сижу, зажав руки между коленей. Смотрю в одну точку. В моей голове туго вращаются ржавые шестерёнки.

Часы на стене громко тикают, отсчитывая минуты. Я не смотрю на них, какая разница, сколько времени. В Универ я больше не вернусь. Я не хочу видеть там его! Его мерзкая рожа будет вечно служить мне воспоминанием о самом страшном дне.

Мама возвращается и садится рядом.

Открывает шкафчик, лезет на дальнюю полку, достаёт оттуда пачку сигарет и пепельницу. Заложив ногу на ногу, привычно чиркает зажигалкой и затягивается.

Прежняя Арина с удивлением бы закричала: «Мама, ты куришь?», но нынешней - начихать на такие мелочи.

- Всё в порядке с ней будет, - мама выдыхает вонючее облако и снова расслабленно затягивается. – Я положила её на твою кровать, со мной ляжешь.

- Угу, - смотрю на свои плотно сцепленные под столом руки.

- Он не успел. Ему помешали. Она плохо помнит, явно накачали её чем-то, но ваш парень этого ублюдка чуть не утопил.

- Кир? – поднимаю на неё взгляд.

- Да, наверное. – Снова затягивается. – Она помнит, что танцевала. Ушла со Стасом и жирным смотреть бассейн. Она их так называет. - понятливо киваю. – А потом жирный схватил её, задрал юбку, и они подрались со вторым парнем.

Снова киваю. Я и забыла про Стаса. Наверное, ползёт, зализывая раны, сейчас куда-то в сторону дома. Очень надеюсь, что с ним всё хорошо, но переживать за него я уже не могу. Полицию я вызвала, скорую тоже. Пусть в этом разберутся специально обученные люди.

А потом мама вдруг говорит очень странную вещь:

- Арина, - заглядывает мне в глаза и кладёт в руку телефон. – Я тебя очень прошу. Скажи, что напилась и пошутила. Скажи, что вызов был ложным.

- Что???

- Прошу тебя, скажи.

Отпихиваю её руку с зажатым телефоном.

- Нет, ты с ума сошла!

Прежняя Арина, получила бы по губам за такое.

- Арина, прошу. Тогда я сама позвоню...

- Не смей! - Выдираю у нее трубку и встаю на ноги. – Объясни, что происходит!

- Таня очень просила...

Тушит сигарету.

- Мне плевать, что просила Таня. Ей они могут закрыть рот своими погаными деньгами, но не мне, - кричу ей. – Мама, как ты можешь?

- Я?! – она смотрит, как сизый дымок завитками ползёт вверх к потолку. – Я могу! И дело не в деньгах. Не позорь девчонку. Это больно, это страшно. И... Ей это не нужно.

Не верю своим ушам.

- Ты серьезно?

- Если ты не передумаешь, ей придётся пройти через унижение. Обследования, шепотки за её спиной. Она станет местной знаменитостью...

- Мы не в каменном веке!

- Не важно, люди злы в любые времена. А грязь всегда привлекательна. На суде защитники этого богатого урода скажут, что изнасилования не было, и её обвинят в наговоре.

- Я свидетель, я всё видела своими глазами! Я завтра же напишу заявление, нельзя оставлять преступление безнаказанным

- Скажи, что тебе показалось... Таня спала, а ей делали искусственное дыхание. Не превращая жизнь подруги в кошмар и хаос из-за беготни по участкам, врачам и адвокатам. Не делай этого!

Не веря своим ушам зажимаю виски руками, скептично покачиваю головой.

- Откуда ты это знаешь?

- Я?! Знаю... – Снова этот печальный и всезнающий тон. Как у Магистра Йоды в Звездных войнах, мол я всё понимаю, но вам не скажу.

Зажав ладонью рот медленно опускаюсь на диванчик в кухне.

- Ты...

Мама молча смотрит на пепельницу и снова тянется к пачке. Крутит сигарету в длинных пальцах.

Закусывает губу и поднимает глаза на меня.

- Да, Арина. Я знаю, как это бывает. Знаю лучше, чем кто-либо.

- Не может быть! - Тихонько охаю.

Осознание приходит ко мне медленно. По капельке вливается в уставший мозг.

- Не трогай её, не лезь. Не пытайся восстановить справедливость. Будет только хуже.

- А я? Кто был мой отец?

Мама молчит, пряча глаза. Снова чиркает зажигалкой.