Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного

Коринф, школа гетер

Вскоре Лаис дошла до храма. Поднялась на сорок ступеней и двинулась вдоль стены, ограждавшей школу, осторожно, ведя ладонью по шершавым камням.

Вдруг что-то пискнуло под ногой. Лаис от неожиданности поскользнулась и вцепилась в стену, чтобы не упасть. Но тотчас раздалось недовольное мяуканье, и она слабо улыбнулась.

Это кошка, всего-навсего кошка! Иногда в подземельях храма появлялись крысы. Даже храбрые ласки старались держаться от них подальше. И недавно Никарета, верховная жрица и начальница школы, велела поселить в храме кошек. Все они были злые, неласковые — вовсе не такие, которых Лаис видела когда-то в Афинах: причесанных, приглаженных, украшенных разноцветными нитяными косичками, милых, ласковых, хотя и своенравных полосатых красавиц. Здешних полудиких кошек не больно-то погладишь!

— Брысь! — прошипела Лаис и услышала частый тупой стук: коринфские кошки почему-то бегали, отчетливо стуча лапами по камням. Говорили, что именно этот забавный топот пугает крыс до того, что они теряют разум от страха и убегают прочь целыми стаями. Лаис не знала, верить или нет, но крыс в храме и впрямь с некоторых пор почти не стало.

Она пошла дальше, стараясь ступать во всяком случае тише, чем кошка, и вот ладонь провалилась в пустоту.

Кажется, это выступ, в котором прячется потайная калитка.

Девушки нашли ее недавно. Скрытая со стороны двора пышно разросшимся кустом глицинии, которая ароматом своим вполне оправдывала свое название[11], она казалась заброшенной. Потом выяснилось, что калитка тщательно очищена от мха, засовы и петли смазаны. Правда, открывалась она не слишком широко, но вполне достаточно, чтобы стройное девичье тело проскользнуло в нее, не оцарапавшись.

Лаис и Гелиодора не сомневались, что этой же калиткой пользовался кто-то еще кроме них, может быть, даже наставницы, но чужие тайны их мало интересовали — свои бы сберечь!

— Ф-р-р… — чуть слышно выдохнула Лаис, подражая вспугнутой ночной птичке, и немедленно услышала в ответ такое же тихое:

— Ф-р-р!

Гелиодора ждет!

На душе сразу стало спокойней.

Тихо-тихо зашуршала по каменным плитам медленно открывшаяся тяжелая калитка.

Девушки быстро обнялись, радуясь, что ночное приключение закончено.

Гелиодора была закутана в такую же двойную хламиду, как у Лаис, а потому казалась совершенно невидимой в темноте.

— Наконец-то! — с облегченным вздохом шепнула подруга. — Я тут чуть не попала в ловушку.

— Что такое? — встревожилась Лаис.

— Пока ждала тебя, затаившись, вдруг услышала чьи-то шаги за стеной. Думала, это ты, и чуть было не ринулась отпирать калитку, как вдруг вспомнила, что не подан условный знак. Решила подождать, и что ты думаешь?! Калитка приоткрылась, и вошла Элисса. И задвинула за собой засов. Наверное, она тихонько выскользнула наружу уже после того, как ты ушла, и оставила калитку незапертой.

— Не может быть! — изумилась Лаис. — Элисса где-то шляется по ночам? Вот никогда бы не подумала, что она способна на такое!

Элисса некогда звалась Телефтая, Последыш. Впрочем, все девушки при поступлении в школу по приказу Никареты оставили прежние имена и взяли новые. Например, Гелиодора предпочитала не вспоминать, что ее некогда звали Алого — Лошадка — из-за гривы великолепных волос, а Лаис лишь изредка вспоминала о Маленькой косуле Доркион, как она звалась некогда.

Элисса была родом из Коринфа, из того местечка близ Лехейской бухты, которое называлось Тения.

Это было поселение в небольшой возвышенности, где в давние времена обосновались пленные, привезенные с острова Тенедос, который находится в северной части Эгейского моря. Именно тенийские рабы построили главные пристани Коринфа и проложили удобные дороги к бухте. Постепенно тенийцы растворились среди коринфян, однако название первого их поселения осталось, хотя жившие там люди и думать забыли о своих предках. Единственное, что их отличало от прочих коринфян, это слишком светлые, почти белые волосы, а еще то, что у многих из них на щеках и носу были щедро рассыпаны солнечные спреи[12].

Элисса была самой старшей из аулетрид и в учебе — одной из самых усердных. Правда, все наставницы как одна говорили: ей приходится упорным трудом добиваться того, что, к примеру, Лаис и Гелиодоре дается само собой.

Элисса, не скрываясь, завидовала подругам и держалась с ними отчужденно. Предметом ее особой зависти являлись прекрасные волосы Лаис и Гелиодоры: ее волосы были жидковаты, что очень портило ее довольно красивую внешность.

Элисса и от всех других девушек держалась несколько в стороне, ибо с ней было отчаянно скучно: она, чудилось, постоянно погружена в какие-то невеселые размышления.

Уж и то хорошо, что хотя бы противную Мауру она тоже недолюбливала. Лаис однажды видела, как Маура с ехидной улыбочкой что-то говорит Элиссе, а та смотрит на нее с бессильной злобой и не может сдержать слез…

— Может быть, Элисса тоже искала способ исполнить свое выпускное испытание? — предположила Гелиодора. — А как твои дела? Удалось что-нибудь сделать? Или узнать?

— Потом расскажу, — шепнула Лаис. — Мы тут слишком долго стоим! Бежим, а то еще принесет кого-нибудь!

Они на цыпочках побежали к ступеням, ведущим во внутренние помещения школы. Предстояло самое опасное: по пути к своему доматио, то есть комнате, где девушки спали и проводили свободное время, нужно было миновать несколько других комнат, двери которых выходили в большой общий коридор — дидромос.

Аулетриды делили один доматио на троих. Раньше вместе с Лаис и Гелиодорой жила добродушная толстушка Нофаро, однако она ужасно не хотела становиться гетерой и даже умудрилась сохранить девственность. Нофаро повезло выйти замуж за Дарея, надсмотрщика водоносов, который увез ее в Мегару.

По соседству с доматио Лаис и Гелиодоры жили Маура, Клития и Филлис.

Маленькая критянка Филлис была довольно добродушным созданием. Она неплохо относилась к Лаис и Гелиодоре, хотя в общих спорах всегда принимала сторону Мауры, которая подруг люто ненавидела, особенно Лаис. Рыжая Клития во всем вторила своей тайной любовнице — да, они с Маурой вовсю предавались лесбийским забавам, которые могли кому-то нравиться или нет, однако не были запрещены в школе, ибо гетеры должны были уметь удовлетворить любого, будь то мужчина или женщина. Некоторые наставницы даже порицали Гелиодору и Лаис за то, что они продолжают оставаться женщинами для мужчин, но подругам и в голову не приходило стать любовницами. Они очень любили друг друга, но начать лизаться и тереться друг о дружку — это казалось им немыслимым! Женские ласки внушали обеим истинное отвращение, которого они не пытались скрыть, за что Маура, истинная трибада[13], еще больше их ненавидела.

Если бывает любовь с первого взгляда, то бывает и ненависть с первого слова! Стоило Лаис и Мауре впервые друг друга увидеть, как они начали ссориться. Маура не упускала случая оскорбить Лаис, да и та не оставалась в долгу. А потом, как бы невзначай, поссорила Мауру с ее любовником, евнухом Хереей, за что удостоилась и его ненависти, которая чуть не погубила Лаис.

Маура презирала мужчин для женщин, однако преотлично дружила с мальчиками и эфебами[14], которые были предметами страсти кинедов, предпочитавших рассеивать свои плотские томления в мужском обществе. Она говорила, что эти мальчишки — ее лучшие друзья, они ей как братья.

— Мне всегда хотелось иметь братьев! — вздыхала Маура. — Но у моей матери больше не было детей. Я некоторых из этих мальчишк так и называю — братья, а они меня называют сестрой.

— Я тоже очень хотела брата, — вздохнула Гелиодора. — Но у моих родителей рождались только девочки.

— Будущие шлюхи! — хмыкнула Маура. — Вроде тебя.

— И вроде тебя, — спокойно ответила Гелиодора. — Но мне было бы необычайно тяжело узнать, что мой брат, окажись он у меня, отдается мужчине!

— Ты что, думаешь, мальчикам доставляет это удовольствие? — с презрением взглянула на нее Маура. — Они зарабатывают деньги, только и всего! Когда мне взбредало в голову с кем-нибудь из них поболтать, а их ждали любовники, я просто-напросто давала им деньги — и они забывали о любовниках. А мы превесело проводили время! За деньги они готовы сделать что угодно… Так же, впрочем, как любая шлюха.

Что и говорить, Маура не знала недостатка в деньгах. Мать внесла за нее богатый вступительный взнос в школу и постоянно присылала ей увесистые мешки с монетами, только бы дочь не возвращалась домой, в Фессалию. Маура, которая была порочна до кончиков ногтей, однажды, поссорившись с матерью, решила отомстить ей — и соблазнила не только своего отчима, но и его младшего брата. Именно после этого мать готова была платить любые деньги, чтобы никогда не видеть дочь!

Злоязычная, коварная, Маура была сущей змеей, и для Лаис и Гелиодоры сейчас, когда они ночью возвращались в свой доматио, не могло быть ничего хуже, чем попасться на глаза ей или ее приспешницам. Ну вот разве что наткнуться на саму Никарету, великую жрицу!

Они уповали на удачу, однако не судьба им была добраться до постелей без приключений! Гелиодора вдруг налетела на кого-то, лежащего в темноте поперек их пути, с трудом удержалась на ногах и не заорала только потому, что раньше всполошенно заорал этот неизвестный.

Вернее, неизвестная, ибо это кричала женщина!

Но уже через минуту девушки узнали ее голос.

Клития!

Верная тень Мауры!

Неужели она подстерегала Лаис и Гелиодору? Тогда подруги попались…

Перескочив через орущую Клитию, девушки понеслись к своему доматио, не чуя ног.

Они едва успели отбросить хламиды, содрать с себя хитоны — в помещениях храма следовало постоянно ходить голыми, ибо аулетриды должны привыкнуть без смущения выставлять свое тело напоказ, — и плюхнуться на тюфяки, закрыв глаза и притворяясь спящими.

Однако поспать никак не удалось бы: в помещениях школы мгновенно поднялся шум, замелькали огоньки, отовсюду появлялись встревоженные наставницы со светильниками в руках.

Аулетриды высыпали из своих доматио в коридор. Теперь туда могли спокойно выйти и Гелиодора с Лаис.

Здесь в окружении сердитых наставниц стояла рыдающая Клития и пыталась объяснить, что ей было жарко спать на тюфяке и она решила охладиться на холодном каменном полу коридора. А потом ей приснилось, будто ее кто-то ударил, — и она закричала спросонок.

— А чем тебе не понравился пол в твоей собственной комнате? — спросила начальница школы Никарета, которая, конечно, появилась раньше всех. — Почему надо было улечься именно в коридоре?

— Здесь прохладней, — испуганно бормотала Клития, — здесь сквозняк.

И, словно в подтверждение своих слов, она расчихалась.

— Да ты простудилась, глупая! — сердито вскричала Никарета. — А ведь совсем скоро начинаются ваши испытания!

— Ты не тревожься, великая жрица, — послышался надтреснутый старушечий голос, который звучал едва слышно, однако как-то так, что долетал до каждого уха. — Дам я такое лекарство глупышке, что живо ее исцелится недуг… А заодно нам расскажет она, почему и зачем улеглась в темноте посреди коридора. То, что лжет эта глупая рыжая девка, для всех очевидно! Средства мои ей помогут язык развязать!

Гекзаметром в повседневной жизни выражался, насколько знала Лаис, лишь один человек на свете — старая-престарая наставница Кирилла, бывшая пифия Дельфийского оракула. Пребывание у подножия Парнаса[15] было самым ярким эпизодом ее жизни. Именно поэтому Кирилла всегда изъяснялась так, будто беседовала с богами, а не с обычными людьми, и этим повергала аулетрид в священный трепет.

Кроме того, Кирилла преподавала будущим гетерам простейшие основы колдовства и травознайства, причем было с первого взгляда ясно, что ей-то известно неизмеримо больше, чем она открывает девушкам, поэтому ее еще больше страшились.

Лаис тоже побаивалась старую колдунью, хотя знала, что Кирилла относится к ней превосходно и даже не раз помогала своей хитрой наукой.

Бедняжка Клития рухнула перед бывшей пифией на колени и, беспрестанно чихая (наверное, теперь больше с перепугу, чем от холода!), стала заверять всех в своей правдивости.

— Ты поклянись Афродитой, о рыжая лгунья, тогда мы поверим, — предложила Кирилла с откровенной насмешкой. — Но не забудь, что жестоко карает богиня тех, кто ее именем ложь прикрывает!

Клития умолкла, словно подавилась. И в это мгновение неподалеку раздался звон — ударили в медный диск.

— Клянусь священными жертвами, кто-то проник в подземное хранилище! — вскрикнула Никарета, и в голосе ее звучал такой ужас, что шум мгновенно стих.

Лаис покачнулась. Она однажды оказалась в подземелье храма, и это до сих пор оставалось ее самым страшным воспоминанием. Жуткие картины, увиденные ею в тайном святилище Кибелы, мгновенно промелькнули перед глазами. Эти картины иногда являлись ей в ночных кошмарах и заставляли просыпаться в ледяном поту, какая бы жара ни стояла в эту пору. И самым ужасным для нее было даже просто вообразить, что древний, кровавый, беспощадный, отвратительный культ может воскреснуть. Вот и сейчас — увидев приближающегося толстого человека в белоснежном хитоне с факелом в руке, Лаис почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.

Херея! Мстительный евнух Херея, который однажды оскопил всех храмовых рабов и принудил к оскоплению множество других мужчин и женщин, чтобы насытить ненасытимое лоно каменной Кибелы! Лаис зря надеялась, что труп его уже сгнил в замурованном подземном храме! Херея выбрался оттуда с помощью кровавой Кибелы. Вышел — и идет к Лаис, чтобы отомстить…

В это мгновение чья-то крепкая рука подхватила девушку и с силой встряхнула.

Гелиодора! Она знала обо всех тайных страхах подруги и сейчас угадала, что именно ей почудилось.

— Успокойся, — шепнула она. — Это всего лишь Галактион. Наш добряк Галактион!

По традиции, неведомо почему установленной еще первой Никаретой, хранителем подземных хранилищ обязательно должен быть евнух. Херея ведал также присмотром за рабами и наказаниями, и вот эту последнюю обязанность Херея исполнял с особенным наслаждением!

Галактион, которого взяли в храм после гибели Хереи, оказался совсем другим. Он не тяготился своим положением полумужа, что, к примеру, для Хереи являлось источником постоянной зависти и ненависти ко всем, кому доступны плотские наслаждения. Галактион относился к аулетридам с братской заботливостью и всегда был готов прикрыть их мелкие провинности.

Но, как немедленно выяснилось, не все и не всегда!

Девушки с изумлением разглядели, что Галактион тащит за собой Мауру, которая держала в руках целую охапку… лоури! И как ни были все напряжены и встревожены, они не могли не расхохотаться.

Лоури у коринфских гетер то же самое, что у афинских — олисб. Это искусственный фаллос, изготовленный из обожженной глины, или деревянный, золотой или серебряный, иногда обтянутый тканью или самой мягкой кожей. Это непременная принадлежность всякой гетеры, которой иногда приходится удовлетворять своих посетителей и посетительниц самыми причудливыми способами. После того, как гетеры умирали или, постарев, прощались со своим ремеслом, их лоури — весьма поношенные, стертые от частого употребления, заслуженные и почтенные, — отправлялись в подземное хранилище коринфского храма Афродиты.

— Теперь понимаю, что делала здесь эта рыжая лгунья, — сказала Кирилла, указывая на Клитию. — Вовсе ей не было жарко на ложе! Она караулила Мауру, очевидно, ревнуя, что милая сердцу трибада слишком уж задержалась, разными мощными лоури свой передок услаждая! А ведь тебе, фессалийка, баубон скорей пригодится, ежели вспомнить о страсти твоей обрабатывать девок, — грубо пошутила Кирилла, и все вокруг так и зашлись хохотом.

Баубон использовала в своих любовных игрищах именно та трибада-лесбиянка, которая изображала мужчину. В отличие от лоури или олисба, которые держали в руке, баубон привязывали тонкими кожаными полосами к бедрам, чтобы он торчал на передке и чтобы извращенное воображение могло принять его за настоящий фаллос.

— Да я и искала баубон, — огрызнулась Маура, которая нимало не была смущена тем, что ее застигли за воровством из священного хранилища.

— Неужели?! — возмущенно воскликнула Никарета. — Какая наглость! И ты в этом так спокойно признаешься?!

— Но ведь мне нужен баубон, чтобы пройти выпускное испытание! — гордо заявила Маура, и все мигом притихли.

Успешно пройденные всеми гетерами выпускные испытания — дело настолько серьезное и важное для репутации храма, что наставницы обычно закрывают глаза на некоторые нарушения правил и всячески помогают аулетридам советами.

Скажем, еще месяц назад аулетридам было строжайше запрещено выходить из храма днем без сопровождения наставниц. Но теперь самых красивых девушек стали приглашать на симпосии наравне с опытными гетерами, и пребывание вне храма днем или вечером до полуночи вполне дозволялось, тем более если это могло помочь девушке найти способ пройти выпускное испытание. Правда, отправляться на симпосий и возвращаться оттуда они должны были только в сопровождении Галактиона и ни в коем случае не могли задерживаться на всю ночь.

Все знали, что Мауре выпал жребий совершить одно из самых трудных дел, какое только доступно гетере: совратить любителя мужской любви, кинеда. Для этого, что называется, все средства были хороши, и Никарета, которая это прекрасно понимала, произнесла уже спокойней:

— Баубонов ты не найдешь ни в одном из наших хранилищ. Мы считаем их вредными игрушками. Женщина не должна пытаться изменить свою природу и изображать из себя мужчину! Единственный баубон, который заслуживал бы чести оказаться в нашем хранилище, — тот, которым некогда поигрывала великая Сафо. Однако ее почитательницы сбросили этот баубон с той же Левкадской скалы, с которой кинулась и она сама. Они хотели, чтобы он служил Сафо на полях асфоделей так же верно, как служил на родном Лесбосе. К тому же любой мужчина, к которому ты явишься с привязанным баубоном, изображая Эфеба, или со смеху умрет, или убьет тебя на месте. Так что тебе придется придумать что-то другое. Ну, довольно. Все отправляйтесь спать!

Никарета направилась к своим покоям.

Девушки послушно начали расходиться, чтобы успеть поспать до рассвета, который был уже не за горами.

Но Маура не спешила в свой доматио. Она подошла к Клитии и злобно прошипела:

— Чего ты орала? Всех всполошила! Дура! Ты мне надоела своей глупостью, больше не жди, что я буду играть с тобой в прежние игры!

— Маура, прости! — всхлипнула Клития. — Я закричала от боли, потому что меня кто-то неожиданно пнул! Кажется, в темноте о меня кто-то споткнулся!

— Споткнулся? — насторожилась Маура. — Ты хочешь сказать, что кто-то бродил в темноте по коридорам школы? А ведь это запрещено… Кто бы это мог быть?

И она повернула голову в сторону Лаис и Гелиодоры.

Что и говорить, в сообразительности вредной Мауре нельзя было отказать!

Гелиодора мигом шмыгнула в свой доматио, Лаис ринулась за ней, однако ей вдруг показалось, что кто-то тронул ее за плечо.

Она резко обернулась, не сомневаясь, что это Маура, и готовясь дать отпор, но за спиной никого не было. Вредная фессалийка уже вошла в свой доматио. Лишь в другом конце коридора стояла Кирилла и пристально смотрела на Лаис.

«Ох и наплачешься ты из-за этого когтя!» — прозвучал в голове голос бывшей пифии, и холодок пробежал по обнаженной спине.

«Какого когтя?!» — чуть не спросила Лаис, однако Кирилла уже повернулась — и меленькими старческими шажками устремилась к своим покоям.

Лаис вошла в темный доматио, ощупью нашла свою постель и села на нее, прижав руки к тревожно колотившемуся сердцу.

Померещились ей слова Кириллы? В прошлый раз предупреждение старой колдуньи оказалось пророческим — Лаис чуть не погибла в святилище Кибелы…

Коготь? Кирилла говорила о когте?

Но ведь коготь — это данкана! Накладной ноготь!

Лаис ощупала пальцы — да так и ахнула.

На указательном пальце правой руки данканы не было! Лаис ее потеряла!

Она не могла в это поверить.

Надо же было умудриться потерять данкану! Вот жалость-то! На свои данканы Лаис потратила целое состояние — двенадцать драхм. Рачительный хозяин мог козу купить за эти деньги!

Выросшая в нищете и ставшая богатой лишь благодаря баснословной щедрости своего бывшего любовника, знаменитого художника Апеллеса, который и отправил ее в Коринфскую школу гетер, Лаис не была жадной, но все же умела считать деньги. Обучение в школе стоило дорого, но еще дороже обходились все те мелочи, без которых невозможно сделаться истинной гетерой, ухоженной красавицей. Взять хотя бы данканы… Они совершенно преображали пальцы женщины, но то ломались, то терялись, а ведь каждый был плодом долгих трудов!

Моду на длинные и остро заточенные — не зря их называли данканы, то есть когти! — накладные ногти завезли в Элладу из Египта приближенные великого императора Александра. Рассказывали, будто умельцев, которые ухаживали за ногтями тамошних властителей-фараонов, настолько ценили, что даже хоронили в одних гробницах со своими господами!

Мастерицы брали за готовые данканы поистине несусветные деньги, но в Коринфской школе с недавних пор ввели матиомы по уходу за руками и изготовлению данкан. Преподавала на этих матиомах уже упоминавшаяся Бавкида. Данканы делали из особой вязкой и душистой древесной смолы, которую называли комми и которую завозили из каких-то еще более южных стран, чем Египет. Комми немного напоминала обычную древесную смолку, которую Лаис — в ту пору просто Доркион — ела в детстве, обирая ее с яблонь и вишен, однако комми была куда более жесткой, не растворялась в воде и хорошо держала на себе особые краски, которые выдумали все те же изобретательные египтяне.

Впрочем, приличные эллинки, замужние жены, хоть и любили ухаживать за собой, все же презирали накладные ногти — или, еще вероятней, жалели тратить на них деньги. Кроме того, заниматься домашними делами в данканах было, что называется, не с руки. Поэтому гетеры очень быстро, так сказать, прибрали к рукам эту привилегию — щеголять с разноцветными данканами на пальцах. Однако наставница Бавкида презрительно морщила нос при виде этого разноцветья и уверяла, что данканы на обеих руках должны быть одного цвета или с одинаковым узором.

Лаис долго не давалось мастерство изготовления данкан, и вот наконец позавчера у нее получились десять почти совершенных по форме миндалевидных скорлупок, которые, чуть разогретые на огне, плотно прилегли к ее естественным ногтям и сделали пальцы маняще длинными и изящными.

На первых порах аулетриды, надевшие данканы, не могли даже струны кифары ущипнуть: все из рук валилось без привычки! Бавкида советовала носить новые ногти не снимая, чтобы привыкнуть к ним. Вот Лаис и не снимала их… Нет, но какая глупость — отправиться искать ночью приключений, не сняв драгоценных данкан! Теперь придется мастерить новую для указательного пальца. Однако еще неизвестно, удастся ли подобрать точно такой же цвет и узор. Как назло, кончилась зеленая краска…

Вот жалость! Завтра ей предстояло быть на симпосии у коринфского судовладельца Клеарха Азариаса… И он сам, и все его друзья давно восхищались Лаис и обещали стать ее постоянными любовниками, когда она сможет называться настоящей гетерой.

Конечно, она нравится Клеарху и прочим и без накладных ногтей, а все-таки жалко потерянной данканы, такой красивой, изящной, так тщательно изготовленной…

А еще хуже, что вряд ли успеть сделать новую данкану ко дню испытаний!

Но где Лаис умудрилась ее уронить? Может быть, когда чуть не сорвалась с крыши пристройки в усадьбе Артемидора? Ну ладно, там, среди мелкого щебня, которым был усыпан двор, данкану никто не заметит, а если заметит, вряд ли поймет, что это такое. Но гораздо хуже, если «коготь» сорвался с пальца около стены храма, когда Лаис, испугавшись кошки, вцепилась в стену. Если ее найдут, будет нетрудно догадаться, кто ее потерял, ведь таких данкан, как у Лаис, больше нет ни у кого!

Конечно, она, как и Маура, может сказать, что искала способ исполнить свое испытание. Но Маура оставалась в пределах храма. А вот Лаис за то, что ночью, без сопровождения, оказалась за стеной, ждет непременная порка. Как она с иссеченной спиной сможет соблазнить хоть кого-нибудь?! Ей не пройти испытаний, ей не стать настоящей гетерой, которая сама выбирает любовников, ее ждет печальная участь — отдаваться на ступенях храма всякому, кто пожелает, а то и перейти в разряд портовых шлюх, участь которых позорна, а век короток…

Неужели именно это имела в виду вещая Кирилла?!

Лаис чуть не всплакнула от страха, но вдруг ее осенило: а кто сможет доказать, что она потеряла данкану ночью? Лаис будет утверждать, что это произошло днем, когда девушки ходили в храм Афродиты — убирать венками ее многочисленные статуи!

Надо поскорей заняться изготовлением новой данканы, а пока на указательный палец можно надеть перстень, который так и называется дактило — палец. Он изображает последнюю фалангу пальца с красивым длинным ногтем. Этот серебряный перстень Лаис подарил Клеарх, и она иногда надевала дактило, даже когда все данканы были целы.

И Клеарху будет приятно…

На душе стало легче, и Лаис, наконец, улеглась и уснула, совершенно забыв, что пифия, даже бывшая, никогда не пророчествует попусту!