Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного

Коринф, храм Афродиты

Великий Коринф прославлен в истории Аттики многими событиями. Именно здесь Геракл задушил немейского льва и убил птиц-людоедов у Стимфалийского озера. Беллерофонт поймал Пегаса близ источника Пирена в Акрокоринфе, а Сизиф закатывал на его вершину свой роковой камень. Конечно, всякий коринфянин поведает любому гостю эти и множество других легенд, однако, если спросить, чем ныне знаменит Коринф, ответ будет один: школой гетер!

Если гость задает вопрос мужчине, можно не сомневаться, что физиономия отвечающего расплывется в довольной ухмылке. Если женщине — она непременно подожмет губы, а в голосе ее прозвучит отвращение. В глазах юноши заблестит тайное вожделение, в глазах девушки — тайное любопытство…

Ну а если гость окажется здесь в середине месяца, который в Коринфе, Афинах, Делосе и Милете называют таргелион, в Дельфах — гераклий, в Этолии — агией, в Фессалии — гомолий, в Беотии — гомолой, на Родосе — аграиний, в Эпидавре — киклий, в Косе — агрианий, а в Македонии — дайсий[32], в том прекрасном месяце, когда яблони уже уронили лепестки, но обочины дорог еще не выжжены солнцем и пестрят сияющей зеленью травы, гиацинтами, дельфиниумом, шафраном и яркими маками, распустились розы, одуряюще благоухает акация, и воздух над цветами кажется пестрым от мельканья пчел и бабочек, — если гость окажется в Коринфе в этом благословенном месяце, он может считать, что ему необыкновенно повезло в жизни, потому что он может попасть на выпускные состязания в школе гетер!

Никто не знает, правда это или нет, но рассказывают, будто во времена первой Никареты, основавшей школу гетер, туда принимались все девушки подряд, богатые и бедные, потому что Никарета своим служением Афродите Пандемос несказанно разбогатела и хотела отблагодарить богиню-благодетельницу.

Затем времена изменились. В школу брали десяток, два или три девушек, но только тех, кто был готов заплатить за себя довольно большой вступительный взнос. Если девушка уходила из школы сама или бывала исключена, деньги ей не возвращали.

Наставниц для аулетрид приглашали из числа преуспевающих гетер, однако не коринфских, а из других городов. Местные гетеры меньше всего хотели содействовать успехам молодых и красивых соперниц, которые — благодаря от них же полученным умениям! — отнимут у них самых щедрых и веселых любовников. Поэтому — опять же по слухам! — бывали случаи, когда наставницы добивались исключения лучших аулетрид, а кое-кого даже со свету сживали.

Впрочем, возможно, это были только слухи, да и принадлежали они к старинным временам.

Учились в школе гетер недолго — всего лишь год, но этого хватало, чтобы познакомиться с основами мастерства, оттачивать которое предстояло весь недолгий отрезок быстротекущей жизни, когда женщина считается привлекательной.

В прошлом году в школу было принято двадцать девушек. До выпуска дошли девятнадцать. Одна аулетрида по имени Нофаро спустя какой-то месяц после начала занятий вышла замуж за стражника из службы водоносов и покинула Коринф вместе с ним.

Однако на просторных белоснежных ступенях храма появились почему-то лишь восемнадцать аулетрид. Как и положено, они были со скромно заплетенными в плексиды волосами, босые, одетые в простые белые хитоны и гиматии, которыми можно было при случае прикрыть лицо. Прикрывать лицо предстояло при неправильном ответе на вопрос наставниц.

Вообще со стороны могло показаться, будто на ступени храма опустилась стая чудесных белых птиц!

Все наставницы во главе с Никаретой были в перехваченных белой тканью камлиммах[33] (как и положено коринфским гетерам!), в белоснежных одеяниях, из-под которых, впрочем, сверкали яркие сандалии, изукрашенные каскадами драгоценных камней.

Как гласили легенды Коринфской школы, первая Никарета очень любила роскошные сандалии, украшенные разноцветными каменьями. Поэтому наставницы всегда чествовали ее память тем, что к самой скромной одежде надевали только яркие, искусно разукрашенные сандалии. Они единственные оживляли их несколько унылый белоснежный наряд!

Взгляды зрителей-знатоков, которые уже высмотрели среди аулетрид своих будущих пассий, были устремлены на лица милых их сердцам девушек. Ага — вот Аглея, Лаис, Дианта, Хеба, Юдоксия, Майя, Клития, Филлис и все прочие… Но тут в рядах поклонников смуглой и острой на язык фессалийки Мауры вспыхнуло беспокойство: ее не оказалось среди других! Однако когда девушки начали отвечать и зазвучали их голоса, обожатели Мауры успокоились: она все-таки на месте, однако была почти неузнаваема в белокуром парике.

Сначала это показалось ужасным, однако Маура всегда славилась на выдумки, так что парик скоро был признан остреньким, как моченый перчик, привезенный с Кипра и добавленный в сувлаки из штаподи[34], которыми славится коринфская кухня.

Однако те, кому нравились Гелиодора и коринфянка Элисса, напрасно пытались найти их среди девушек.

От испытания аулетриду могли отстранить только в случае самой серьезной провинности. Что же могли совершить Гелиодора и Элисса, которые считались образцом послушания в Коринфской школе?

Об этом можно было только гадать…

Началось испытание. Состояло оно в том, что каждая наставница поочередно задавала вопрос из той области знаний, которые она преподавала. Девушки, готовые отвечать, должны были поднимать руку, а тем, кто не знал ответа, следовало прикрыть лицо краем хламиды.

Как обычно, первыми задавала вопросы по теологии верховная жрица и начальница школы Никарета, потом настала очередь Бавкиды, затем выступила вперед Аглая, которая обучала аулетрид готовить возбуждающие блюда и напитки, затем Анита Тегейская, мастерица стихосложения…

Колдунья Кирилла отсутствовала. Впрочем, все коринфяне знали, что бывшей пифией иногда овладевает вещий сон, к этому относились с большим уважением… И все чаще слышался шепот: мол, Кирилла, честно говоря, ничего не потеряла, пропустив эти испытания!

Старожилы помнили, как весело проходили эти испытания в былые времена. Но сейчас они знай недоумевающе и разочарованно пожимали плечами: девушки отвечали так скучно и неуверенно!

Маура почти все время простояла, прикрывая лицо краем хламиды в знак того, что она не знает ответов, а Лаис, первая красавица и надежда школы, отвечала невпопад и все озиралась по сторонам, будто искала кого-то.

Впрочем, общее мнение решило, что Лаис просто ждет подсказки от кого-то из своих многочисленных почитателей.

Однако они были не на шутку разочарованы!

Даже когда из толпы зрителей раздавались эти подсказки, Лаис не обращала на них внимания. А уж ее импровизация вообще не удалась — вышла неуклюжей и нескладной.

— Зазналась девчонка! — перешептывались зрители. — Возомнила себя мечтой всего Коринфа! Что и говорить, она спасла наш храм Афродиты от позора, но ведь это было в прошлом году! Только воин, потерявший в сражении руку или ногу, может жить былыми достижениями. Женщине, которая избрала для себя стезю гетеры, нужно быть очаровательной всегда, каждый день!

Те, кто стоял в передних рядах, откровенно зевали, но, подпираемые сзади толпой, не могли уйти и втихомолку завидовали тем, кто стоял сзади, ибо они уже начали расходиться.

Цветы, принесенные поклонниками самых ярких аулетрид, той же Лаис, Гелиодоры, Мауры, засыхали в корзинах. Рабы отлично чувствовали настроение хозяев и перестали ежеминутно обрызгивать розы прохладной водой. По всему выходило, быть этим цветам выброшенными — или их вручат какой-нибудь там Иантине или Хебе, волею случая оказавшимся звездами этого выпуска. Не пропадать же добру!

Видно было, что происходящее стало пренеприятной неожиданностью не только для зрителей, но и для всех наставниц, которые явно не знали, куда деваться от стыда, и буквально испепеляли взглядами Лаис. Без труда можно было угадать, что на ее голову обрушатся несказанные громы и молнии, лишь только за наставницами и аулетридами сомкнутся храмовые ворота. Перепадет, конечно, и Мауре, и Гелиодоре с Элиссой, когда они объявятся, но в том, что Лаис не останется без хорошей порки, можно было не сомневаться.

Среди откровенно недовольных и даже разозленных зрителей находился, кажется, только один человек, который искренне волновался из-за перемены, происшедшей в Лаис. Это был Клеарх. Он пытался поймать растерянно метавшийся взгляд девушки и угадать, почему она обеспокоена до такой степени, что не может найти ответа на простейшие вопросы. Однако глаза Лаис то и дело застилали слезы, в конце концов она даже перестала их смахивать, и низкие души, обиженные тем, что за свои деньги — а разрешение присутствовать на испытании будущих гетер стоило четыре обола, в два раза дороже, чем посещение театра Диониса или Одеона! — они не получили ничего, заслуживающего внимания, теперь злорадно ухмылялись и даже хохотали, наслаждаясь отчаянием девушки как бесплатным развлечением.

Внезапно Никарета, стоявшая на своем возвышении с надменно-угрюмым выражением жертвы, прикованной к позорному столбу, встрепенулась и насторожилась, явно встревоженная.

И было от чего встревожиться! Сквозь толпу зрителей продвигался архонт, глава города, окруженный десятком общественных рабов-стражников.

Среди общественных рабов можно было насчитать несколько скифов (по примеру Афин, где завели дружину из трехсот скифов-стражников!) но, по большей части, это были самые обычные рабы разных национальностей, взятые в боях и принадлежавшие городским властям. Им была обещана свобода за самоотверженную службу, поэтому они отличались слепой преданностью архонту и ареопагу Коринфа. Они были сильны, проворны и считались поистине выдающимися лучниками. Рассказывали, будто их стрелы заговорены, и даже находились свидетели, уверявшие, будто эти стрелы способны лететь не только прямо, но и заворачивать за угол, а также огибать любую стену, любую, самую причудливую ограду, чтобы отыскать цель. В этом, конечно, было что-то от скифского колдовства…

Двое рабов шли впереди архонта, раздвигая толпу, четверо охраняли его с боков, четверо двигались позади, причем двое из них несли какой-то сверток, обернутый холстиной. С одной стороны свертка наружу торчала прядь черных волос.

Те, мимо кого проносили сверток, отшатывались от него и призывали на помощь богов. Ведь сквозь холстину прорисовывались очертания окоченелого тела, и без особого труда можно было понять, что рабы несут труп.

Архонт, подойдя к ступеням храма, сделал знак Никарете, и та немедленно приказала прекратить испытания и сбежала по ступеням к архонту.

Сейчас было не до соблюдения приличий и обычаев, предписывающих городскому управляющему подниматься к верховной жрице храма Афродиты и первым преклонять перед ней главу!

Что-то случилось… Случилось что-то ужасное!

— Госпожа, с сожалением должен прервать твой праздник, — сказал архонт негромко, но голос его долетел до всех собравшихся, такая вдруг наступила тишина. — Пусть простит меня Афродита, но произошло слишком страшное и прискорбное событие. Убита одна из служительниц богини, одна из твоих аулетрид.

— Кто? — одними губами выговорила Никарета, у которой внезапно сел голос.

— Гелиодора! — раздался вдруг пронзительный крик, и Лаис бросилась к страшному свертку.

Архонт повел глазами — и двое рабов удержали ее. Однако им пришлось приложить для этого немалую силу, так рвалась девушка вперед.

— Откуда же ты знаешь, чье это тело? — воскликнула Маура.

— В самом деле, — удивился архонт, — откуда ты знаешь?

Лаис слабо качнула головой, не в силах вымолвить слова, и слезы хлынули из ее глаз.

— Неужели это и в самом деле Гелиодора? — дрожащим голосом спросила Никарета, и когда архонт кивнул, аулетриды подняли крик, который, впрочем, был немедленно пресечен взмахом руки верховной жрицы и ее суровым окриком:

— Время плача еще не настало! Молчите! Ты сказал, архонт, она была… убита?

Архонт снова кивнул, но на сей раз никто и звука не издал.

Девушки молчали, подавляя свое горе в страхе перед начальницей, а толпа зрителей молчала, потому что была поражена внезапностью разразившейся трагедии — да и, что скрывать, любопытство заставляло всех затаить дыхание и ждать ответа на вопрос, который не был задан, но который витал в воздухе: кто?! Кто совершил страшное злодеяние и покусился на юную аулетриду, на будущую жрицу Афродиты, заведомо подвергнув себя проклятию богини и ненависти всего города, которому теперь угрожала немилость Афродиты — если злодеяние не будет раскрыто, а убийцу не найдут и жестоко не накажут?

В последний раз нечто подобное случилось так давно, что об этом помнили только самые немощные старцы. Тогда убийцу распяли на городской стене.

Что ждет злодея сейчас?

Но прежде, чем решать его судьбу, нужно его найти…

— Как она погибла? — хриплым голосом спросила Никарета, выражая общий вопрос.

— Она была жестоко изнасилована, однако умерла от того, что ее задушили, — ответил архонт, и как ни сдерживали себя люди, ловившие каждое его слово, все они единодушно исторгли вопль возмущения и ужаса.

Только Лаис зажала рот ладонями и не издала ни звука.

— Кто?! — простонала Никарета. — Кто осмелился покуситься на аулетриду накануне храмового празднества Афродиты?!

— Ее нашли близ мегарских ворот, — ответил архонт, делая знак стражникам, которые опустили тело на землю и начали разворачивать холстину, в которое оно было завернуто. — Разве мы можем знать, там ли она погибла или ее откуда-то туда принесли, где она встретила смерть, кто это сделал? Судя по всему, насильники были сущие звери… Но еще более страшным зверем была та, которая задушила эту несчастную.

— Ее задушила женщина?! — вскричала Никарета, и по толпе прокатился шум, подобный рокоту прибоя, когда там и сям зазвучали повторяемые потрясенными людьми слова:

— Ее задушила женщина?!

— Взгляни сама, великая жрица, — сделал приглашающий знак архонт. — Взгляни сама.

Никарета шагнула вперед, и все аулетриды и наставницы невольно потянулись следом, однако она поймала предостерегающий взгляд архонта — и выставила назад руку в воспрещающем жесте.

Белоснежная волна отхлынула.

Холст был поднят — и Никарета шатнулась с хриплым стоном, закрыла глаза рукой, а другой ухватилась за плечо архонта, чтобы не упасть.

— Скажи людям, что ты видишь, Никарета! — велел архонт. — Скажи им!

Верховная жрица пошевелила губами, но не смогла издать ни звука.

— Пустите меня!

Лаис метнулась вперед так стремительно, что рабы невольно расступились перед ней. Но, взглянув на мертвую, она испустила ужасный крик и рухнула бы на тело Гелиодоры, если бы архонт не поддержал ее.

— Стой! — крикнул он угрожающе и повелительно взглянул на рабов.

Те подхватили Лаис под мышки — у нее подкашивались ноги, — и она повисла, бессильно опустив голову, видимо, лишившись сознания.

В толпе прошло движение: Клеарх бросился было к Лаис, однако архонт в это мгновение вновь набросил на мертвое тело ткань и заговорил:

— Граждане Коринфа! Совершено страшное злодеяние против нашей великой богини! Убита ее жрица. Само по себе изнасилование аулетриды — тяжкое преступление, но власти города оставили бы его на разрешение властей храма, которыми руководит сама Афродита. Однако девушка была убита, а за убийство караем мы, городские власти. И мы же должны попытаться найти убийцу. Видимо, по соизволению богини, которая сочла, что это злодеяние ни в коем случае не должно остаться безнаказанным, убийца оставил явственное доказательство, которое безошибочно укажет на него. Вернее, на нее. Это почти наверняка была гетера или аулетрида, ибо только жрицы Афродиты носят на своих пальцах украшения, которые вы называете данканы. Когда злодейка душила несчастную жертву, она была так упоена своим омерзительным делом, что вонзила в ее горло свои данканы — и даже не заметила, как одна из них сломалась и осталась в кровавой ране. Мы извлекли это украшение и должны осмотреть руки у всех вас. Если мы не найдем владелицы этой данканы сейчас, мы должны будем обыскать все ваши вещи, ваши ларцы и…

Архонт вдруг осекся. Взгляд его упал на Лаис. Он подошел к девушке, которую по-прежнему поддерживали рабы, и взял ее бессильно висящую руку в свои.

— Зеленые с серебром данканы, — воскликнул архонт. — Но ведь именно такая была найдена вонзившейся в горло задушенной Гелиодоры! Вот она!

Он протянул руку, и один из рабов вложил в нее нечто очень маленькое, завернутое в лоскуток ткани. Архонт развернул ткань — и те, кто стоял поближе, смогли увидеть что-то вроде зеленоватой скорлупки.

— Совершенно такая же данкана, как на пальцах этой девушки! — воскликнул архонт.

— Ах! — выдохнула толпа, словно была одним существом.

— А это что такое? — с хищным выражением произнес архонт. — Перстень-дактило? А что под ним?

Архонт сорвал перстень и с торжествующим восклицанием поднял руку Лаис.

На всех пальцах отливали зеленью и серебром нарядные данканы, и только на указательном ничего не было.

— Это она! — взвизгнула Маура, смахнув с лица белокурые пряди парика. — Она убила Гелиодору! Данкана — доказательство! Вы все видите!

Толпа ошеломленно молчала, и голос фессалийки показался оглушительным в этой тишине, словно глас с небес.

Архонт несколько раз медленно кивнул в знак согласия.

Этого Клеарх уже не выдержал.

— Позволь вмешаться, архонт! — вскричал он. — Не далее как позавчера Лаис была на моем симпосии — и все гости могут подтвердить, что на ней был перстень-дактило. Порфирий даже сделал замечание, что дактило мешает ей подавать килики с вином! Порфирий, ведь ты помнишь? Помнишь, как это говорил?

Стоявший неподалеку толстяк нервно утирал пот со лба, косясь то на прикрытое холстиной тело несчастной жертвы, то почему-то на Мауру. Лицо его было сейчас отнюдь не багровым, а страшно бледным. Он с явным трудом заставил себя кивнуть.

— Что ты этим хочешь сказать, Клеарх? — устало спросил архонт. — Что данкана уже была потеряна, когда Лаис посетила твой симпосий? Но этого никто не может утверждать наверняка. Она могла ее снять, чтобы удобней было носить дактило. А потом снова надеть, но плохо приклеить. Именно поэтому данкана свалилась, когда Лаис душила Гелиодору!

— Да, как я посмотрю, ты все уже решил, архонт? — недобро прищурившись, спросил Клеарх. — Тебе уже все ясно: что было, как это произошло, кто виновник… А ты не припомнишь, по какой причине ты стал архонтом?

— Что ты имеешь в виду? — высокомерно поднял брови управитель города.

— Мы выбрали именно тебя, потому что нам надоел прежний архонт, который слишком уж наслаждался своим правом карать и миловать! — с ненавистью бросил Клеарх. — Он выносил приговоры коринфянам, даже не дав себе труда подумать, повинуясь лишь своим прихотям! Не уподобляешься ли ты ему? И не ждет ли тебя в таком случае та же самая судьба?

— Ты мне угрожаешь? — с ненавистью прищурился архонт. — Ты стремишься любым путем защитить свою преступную любовницу!

— Лаис не была моей любовницей, ибо я свято чту законы храма Афродиты, которые запрещают касаться аулетрид до выхода из храмовой школы, — резко ответил Клеарх. — А защищаю я ее потому, что не верю в ее виновность! Если она кого-то и любила, как любят родную сестру, так это Гелиодору!

— Конечно, любила, но лишь до тех пор, пока не узнала, что ты втайне отдаешь предпочтение Гелиодоре и раскаиваешься, что дал Лаис обещание стать ее первым гостем! Ты хотел бы стать первым гостем Гелиодоры! — закричала Маура.

— Я? — изумленно проговорил Клеарх. — Что за нелепость?!

— Я слышала, как они с Гелиодорой ночью спорили об этом! Все слышали! И Лаис уверяла, что считает Гелиодору уродиной, что не позволит ей отнять тебя у нее! Мы слышали, верно?

Маура обернулась к аулетридам, и все увидели, как некоторые из них кивнули: кто-то с готовностью, кто-то едва заметно…

— Погодите, — растерянно проговорила Никарета, — я не слышала ничего подобного!

— Это было уже потом, после того, как ты ушла, верховная жрица, — заявила Маура непререкаемым тоном.

— Клянусь богиней, — схватилась за голову Никарета, — я в жизни не испытывала ничего ужасней! Что же нам делать?! Надо для начала расспросить Лаис. Я не могу поверить, что она была способна убить Гелиодору, не могу!

Многие девушки и наставницы поддержали ее согласными восклицаниями, однако поэтесса Анита Тегейская мстительно проворчала:

— Кто знает, к чему могут подвигнуть женщину ревность и зависть?..

— Нужно расспросить Лаис! — крикнул Клеарх и вонзил в архонта такой яростный взгляд, что тот невольно поежился.

Семья Азариасов, к которой принадлежал Клеарх, была одной из самых влиятельных и богатых в Коринфе. На голосовании в ареопаге Азариасам принадлежало по два голоса, а не по одному, как прочим, к тому же они имели множество друзей в самых разных отделениях городского управления, так что напоминание об участи прежнего архонта было опасным намеком…

Сам архонт ничуть не сомневался в виновности Лаис, однако открыто ссориться с Клерахом, а также и с другими влиятельными лицами города, которые поддерживали жриц храма Афродиты, было опасно.

— В самом деле, надо ее допросить, — кивнул он примирительно. — Принесите воды и плесните ей в лицо.

— Будь милосерден, Сетос, — сказал Клеарх, и архонт снова вздрогнул, понимая, что Клеарх назвал его просто по имени, чтобы указать ему на его место перед лицом одного из могущественных Азариасов. — Девушка испытала сильнейшее потрясение. Вряд ли она сможет связно говорить сейчас. Дай ей возможность отлежаться, прийти в себя, собраться с мыслями…

— И выдумать для себя какое-нибудь оправдание? — взвизгнула Маура. — Или вовсе сбежать?! Ты стараешься защитить убийцу, Клеарх?

Архонт вздохнул. Он сейчас отчаянно завидовал этой тощей смуглой аулетриде в огромном белокуром парике. Она ничуть не боялась влиятельного представителя семьи Азариасов, а он… А он-то побаивался, честно говоря.

Однако на помощь пришла Никарета.

— Пусть простит меня архонт, — сказала она уже окрепшим голосом, — однако сейчас заниматься дознанием не время: ведь выпускное испытание еще не закончено, а оно должно быть доведено до конца, иначе мы еще больше разгневаем богиню. Мы продолжим испытание, а Лаис…

— Пусть ее заберут в темницу, — кивнул архонт милостиво. — В городскую темницу.

— Нет! — вскинула руку Никарета. — Вина девушки еще не доказана, и пока она — еще аулетрида храма Афродиты. Ее жизнь принадлежит богине, а не городским властям! К тому же погибшая — тоже аулетрида. Значит, городские власти вообще не должны вмешиваться в эту историю. Кроме того, в прошлом году Лаис спасла наш храм от осквернения и позора, а значит, спасла от позора и Коринф. Она заслуживает хоть некоторого снисхождения.

— Снисхождения за убийство аулетриды? — не унималась Маура.

— Если убийство совершила она, ее покарает богиня, — кивнула Никарета. — Если она невиновна, богиня защитит ее, как уже защитила однажды. Мы отправим Лаис в темницу кошмаров — и там решится ее участь.

Все аулетриды, которые поступали в школу вместе с Лаис, вспомнили, как верховная жрица в первый же день рассказывала им о наказаниях, которые применяют в школе: за драку, кражу или скандал бросают в верхнюю темницу, за вторичную провинность жди порки, но самое страшное наказание — нижняя темница, или темница кошмаров, в которой, как сказала Никарета, начинаешь мечтать о порке. И еще она добавила: «Тех, кто остается после темницы кошмаров в живых, мы изгоняем из школы».

Тех, кто остается в живых…

— Темница кошмаров! — с ужасом зашептались аулетриды. — Она ведь не выйдет оттуда живой!

Архонт после некоторого размышления кивнул, однако украдкой покосился на Клеарха.

К его удивлению, несговорчивый Азариас тоже кивнул. Да, Клеарх готов был сейчас поддержать Никарету и архонта, потому что понимал: какой бы ни была эта темница, она уж определенно не кошмарней городской тюрьмы, где вместе содержатся самые страшные преступники и мелкие мошенники, где Лаис была бы сразу изнасилована и не дожила бы до рассвета, особенно если кто-то из недоброжелателей пленницы шепнул пару слов на ухо старосте тюрьмы и поставил перед голодными людьми миску с мясом да подбросил несколько лишних хлебов. За возможность утолить голод там кого угодно удавят, а не только невинную девушку!

В том, что Лаис невиновна, Клеарх был совершенно убежден. Он был также почти убежден, что здесь не обошлось без интриганки Мауры — уж очень она нынче лезла вперед и норовила очернить Лаис. Именно Мауре было проще всего украсть данкану Лаис и подбросить на место убийства.

Однако зачем Мауре понадобилось убивать Гелиодору?! Клеарх знал, что та была очень добра, старалась ни с кем не ссориться и даже с Маурой и ее компанией уживалась довольно мирно, хотя самой близкой ее подругой была Лаис. И Гелиодора была самой близкой, вернее, единственной подругой Лаис.

По сути дела, если бы Маура оказалась среди подстрекательниц убийства, ее жертвой должна была стать Лаис…

Клеарх вздохнул, с болью в сердце глядя, как рабы уносят девушку, так и не пришедшую в сознание.

Потом он посмотрел на Никарету, которой предстояло продолжать испытание аулетрид. Вид у них был довольно жалкий и обескураженный: ведь почти все жители разошлись, потрясенные случившимся!

Клеарх тоже не мог дольше находиться около храма, на ступенях которого все еще лежало тело Гелиодоры. Ему нужно собраться с мыслями, чтобы решить, как спасти Лаис.

— Послушай, верховная жрица! — послышался вдруг звучный голос, и к Никарете сквозь ряды немногих оставшихся зрителей пробрался… Нет, важно прошествовал невысокий, немного плешивый и несколько кривобокий, довольно невзрачный человек, одетый в белый гиматий и живописно задрапированный в алую хламиду — настолько яркую, что на нее больно было смотреть.

Клеарх удивился, что не разглядел его раньше. Возможно, этот человек не мог пробраться из задних рядов, хотя всегда и везде предпочитал держаться на виду. Ведь это оказался знаменитый афинский омилитэс Демосфен.

Он был приглашен в школу гетер на общие испытания аулетрид, а потом должен был остаться на соблазнения по жребию. Люди, хорошо знающие его несговорчивый, заносчивый характер, заранее предрекали провал той девушке, которой выпадет жребий соблазнить Демосфена. Если Артемидор Главк был неприступен из равнодушия к плотской любви (то есть таково было общее мнение), то Демосфен — из чистой вредности и любви унижать других, особенно женщин.

Особенно продажных женщин!

Ходили слухи, что в молодости он был отвергнут одной гетерой и так возненавидел с тех пор это сословие, что не мог упустить случая унизить его представительниц.

Клеарх сразу вспомнил, как говорил о нем с Лаис и как она сморщила свой чудесный носик при одном упоминании имени Демосфена.

«Бедная девочка, — с болью подумал Клеарх, — удастся ли мне увидеть тебя вновь?»

Клеарх вспомнил, как встретил ее впервые на храмовом празднике, когда было обнаружено и закрыто тайное святилище Кибелы в подземелье. Лаис, увенчанная розами, была так прелестна, смущена и горда, что нежность и желание одолели Клеарха, и он поклялся, что рано или поздно эта девушка будет принадлежать ему. Он начал приглашать Лаис на свои симпосии, исподволь приучал к себе, страстно мечтая о том дне, когда сможет ею обладать, смиряя свою ревность, ибо понимал, что гетера не может принадлежать одному мужчине… Самым тяжелым испытанием для него было наблюдать, как Лаис отдается Артемидору — так пылко и страстно отдается, словно влюбилась в него!

Завтра о ее победе над Артемидором Апропозитосом, Артемидором Неприступным должны были объявить со ступеней храма Афродиты. Завтрашний день должен быть стать днем триумфа Лаис — ведь, насколько было известно Клеарху, она единственная из аулетрид выполнила свое задание. Теперь трудно предугадать, сообщит ли Никарета коринфянам об успехе аулетриды, которую подозревают в ужасном преступлении.

Едва ли…

И, возможно, Артемидор так и не узнает, что был совращен женщиной, а не своей бездушной мраморной любовницей, и, значит, теперь у него есть повод исполнить клятву, которую некогда дал матери, и жениться. То есть все труды по подготовке этого обмана, все старания, предательство Мавсания — все было бессмысленно!

При воспоминании о Мавсании какая-то мысль мелькнула в голове Клеарха, однако тотчас исчезла, спугнутая звучным голосом Демосфена:

— Желаешь ли ты, великая жрица, чтобы великий эллинский омилитэс избавил храм Афродиты от позора и спас эту несчастную аулетриду от обвинений?

Никарета, которая из последних сил старалась сохранить остатки самообладания и призвать к порядку своих перепуганных, плачущих питомиц и расстроенных наставниц, чтобы хоть как-то закончить испытания, недоверчиво взглянула на Демосфена:

— О чем говоришь ты, господин? Да возможно ли это?!

— Возможно ли это? Ты оскорбляешь меня сомнениями, — высокомерно ответствовал Демосфен. — О чем я говорю? Да лишь о том, что мне нужно совсем немного времени, чтобы поговорить с Лаис, — только и всего! И завтра — завтра же! — при полном собрании граждан Коринфа я избавлю Лаис от всех обвинений, а храм Афродиты — от позорного клейма.

Никарета умоляюще взглянула на архонта, который с любопытством прислушивался к этому разговору, хотя, конечно, и был изрядно уязвлен тем, что знатный афинский гость обратил свое красноречие к Никарете, а не к нему, главе городских властей. Однако он не мог противиться влиянию знаменитого афинянина.

— Ну хорошо, — смилостивился архонт наконец, — но только недолго!

— Могу я сопровождать нашего гостя? — спросил Клеарх.

Архонт растерялся. Он явно мечтал поставить на место хоть одного из этих заносчивых Азариасов, но не решался.

— Да простит меня господин коринфянин, — внушительно проговорил Демосфен, — но я должен поговорить с этой девушкой один на один.

Архонт едва сдержал довольную улыбку при виде поражения Клеарха, однако лицо его не утратило выражения суровой значительности.

— Прости, Клеарх, — сказал он, разводя руками. — Если в самом деле хочешь помочь Лаис, предоставь дело нашему уважаемому гостю.

Клеарх склонил голову, показывая, что смирился.

И тут он вспомнил, что за мысль его осенила при воспоминании о Мавсании!

Это открытие настолько потрясло Клеарха, что он замер, ошеломленно глядя в никуда, и больше не обращал внимания на то, что происходит на ступенях храма Афродиты.

Между тем Никарета позвала евнуха.

Подбежал, переваливаясь, Галактион. Его добродушная физиономия была донельзя обеспокоенной, а глаза покраснели от слез. Ему, конечно, было невыносимо жаль Лаис, однако он ни за что не решился бы ослушаться приказа Никареты.

Галактион взял бесчувственную девушку на руки и направился куда-то в обход храма. Демосфен, горделиво держа голову, следовал за ним. По приказу архонта туда же пошли также несколько рабов, которым следовало охранять знатного гостя из Афин, — однако только снаружи, не заходя в темницу кошмаров, о которой ходили самые ужасные слухи. Возможно, это были только слухи, но проверять их правдивость никто по доброй воле не решился бы. Архонту тоже меньше всего хотелось жертвовать хорошо обученными рабами, каждый из которых обошелся городской казне в изрядную сумму. Вздумалось Демосфену щеголять своей храбростью — его дело! Впрочем, архонт был почти убежден, что в темницу Демосфен не войдет: станет беседовать с девушкой из-за двери.

Площадь перед храмом опустела, и только тогда Клеарх очнулся от своих размышлений и поспешно зашагал куда-то, совершенно забыв о том, что в сторонке его ждут рабы с носилками, ибо приличия требовали, чтобы знатных горожан, по примеру изнеженных афинян, несли по улицам рабы. Клеарх этого обычая терпеть не мог и частенько забывал о приличиях. Тем более сейчас, когда можно было вообще обо всем на свете забыть!