Леди Некромант

Глава 44

Снег под ногами похрустывал, ступени в хозяйственную часть крепости были подметены, присыпаны песком и мелкими камушками, дорожки расчищены. Сержант ждал меня за границей крепости, сразу возник рядом, обдав запахом застарелого табака.

— У него есть Тэйка и ты, госпожа. Он счастлив? — знакомый хриплый голос и ощутимая надежда на подтверждение.

— Кажется, ты думаешь, что человек обретает счастье, когда получает определенный набор составляющих, — хмыкнула я. — Боюсь, сержант, это так не работает. Давай мы с тобой познакомимся.

Он скептически нахмурился, и я поспешила заверить:

— Я не скажу мужу о тебе, не бойся.

— Айн, — после недолгих раздумий решился призрак. — Айн Хардон.

— Виконтесса Кэйтлин Россэр. Жена Эстаса Фонсо, командира Рысьей лапы, — я нарочно представилась так, не только привязывая собеседника к себе, но и определяя темы беседы.

— Баронета Эстаса Фонсо, — поправил сержант.

— А вот об этом подробней, пожалуйста, — не сводя глаз с призрака, больше потребовала, чем попросила я.

Исповедь сержанта Хардона выбила почву из-под ног, и я порадовалась тому, что, предчувствуя долгую беседу, устроилась на пеньке.

О некоторых вещах я догадалась самостоятельно, без рассказа призрака. Вычислила, что мой муж учился в кадетском корпусе, например. Обратив внимание на возраст, в котором Эстас Фонсо вступил в должность командира Рысьей лапы, пришла к выводу, что он еще в корпусе и в первые годы службы проявил себя с наилучшей стороны. Оттого талантливый молодой военный и получил такой ответственный пост всего в двадцать два года.

С сержантом, служившим в крепости уже пять лет, муж сдружился сразу, как и с Дьерфином Дарлом. Лорд Эстас запомнился моему осведомителю открытым, дружелюбным, и вовсе не таким чванливым, как ожидали поначалу рыси. С сержантом муж проводил довольно много времени, больше, чем с лекарем, потому что господин Дарл, как и сейчас, часто отсутствовал в крепости.

Новому другу лорд Эстас рассказывал о семье, часто вспоминал старшего брата, который погиб за два года до того, как супруга назначили командиром Рысьей лапы. Старший брат мужа тоже был военным, служил на севере, где стычки с разбойничьими отрядами случались часто. После одной из них его не стало.

Эстас Фонсо прослужил в Рысьей лапе около месяца, когда пришло письмо от младшего брата. Тот сообщал, что провинцию захлестнула заразная болезнь, а отец слег. Муж попросил командующего войсками округа отпустить его домой к родным, начальник не сразу, но пошел навстречу.

Ни с отцом, ни с братом Эстас Фонсо больше не увиделся. Оба скончались за день до его приезда.

Муж спешно устроил двойные похороны, а потом был вынужден вначале вернуться в Рысью лапу, снова съездить в Астенс и попросить небольшой отпуск, чтобы мчаться в столицу, там вступить в наследство и оформить документы о переходе титула.

Скоропостижные, неожиданные смерти родных подкосили лорда Эстаса. Он замкнулся и много времени уделял документации, поручив сержанту, своему прямому заместителю, работу с солдатами. Бумаг было много, особенно служебных. Предыдущий командир документам и сметам уделял преступно мало внимания. Айн даже обмолвился, что пару раз зимой дров не хватало, поэтому все собирались «у девочек».

Я вначале не поняла, о чем сержант говорил, и лишь позже вспомнила документы о борделе в крепости. И сразу стало ясно, в каком состоянии была Рысья лапа, которую унаследовал лорд Эстас. Представив себе в красках совершенный хаос в документах, солдат, привыкших к «девочкам» под боком, пустые кладовые и отсутствующее подсобное хозяйство, я добавила к картине неожиданные смерти родных.

Полотно получилось ужасным и мрачным, было очевидно, что лорд Эстас с головой ушел в работу, лишь бы смириться с утратой. Понятно, что в те считанные дни, которые он проводил в крепости, разрываясь между Астенсом, столицей и своим поместьем, он пытался сделать как можно больше для Рысьей лапы.

К сожалению, это оказалось непонятно сержанту Хардону, человеку не очень-то разумному. Он посчитал, лорд Эстас ограничивал общение, потому что стал баронетом, а титулованному дворянину «негоже дружбу с простонародьем водить».

Айн оскорбился, когда командир отказался с ним выпить, сославшись на необходимость работать. Сержант очень болезненно воспринял введение графиков караулов и отгулов, ведь раньше как-то солдаты договаривались сами. По мнению Айна, молодой дворянин решил покомандовать, старшему и более опытному поуказывать, власть показать.

Я ошеломленно хлопала глазами и изо всех сил сдерживала желание отчитать призрака. Ведь сержант всерьез ставил мужу в вину то, что лорд Эстас занимался своими прямыми служебными обязанностями, а не старался подружиться с простыми солдатами! Айн гордился тем, что за пять лет знал всех сослуживцев как облупленных. Он искренне считал себя правым, а Эстаса Фонсо — зарвавшимся юнцом, которого и поучить бы не мешало.

Обида на командира крепла с каждым часом. Лекарь пытался объяснить и растолковать, но сержант не хотел думать. На все наслоились сложности с любимой женщиной, которая с мужем разводиться не собиралась и играла Айном и его сердцем. Сержант чувствовал себя брошенным, ненужным и одиноким, а винил во всем командира, отказавшего ему в дружбе.

Осознание истинной картины пришло намного позже, уже после смерти. Тогда же и вина перед Эстасом Фонсо стала нестерпимой. По большей части она держала Айна Хардона в этом мире и отравляла посмертие.

Общая тоска и разладившиеся отношения с командиром часто приводили сержанта в пивные, которых в Хомлене было достаточно. Там у Айна создалась новая компания, в которой нашлось место и каганатцам. Это тоже были люди военные, служившие охранниками у купцов и ремесленников. Нос они не задирали, сержантом интересовались, о делах и переживаниях расспрашивали участливо. То есть давали ему именно то, чего Айну не хватало в жизни.

Скоро полуслучайные встречи в пивных превратились в ежедневные приглашения домой. То к одному воину, то к другому. Ходить в гости Айну нравилось даже больше, чем встречаться в тавернах. Дешевле, выпивка крепче, а каганатцы еще и с собой давали, соблюдая обычаи гостеприимства. И его не смущало, что других итсенцев в компании не было.

Какие-то ростки понимания начали у него проклевываться, когда в теплой компании выпивох появились люди другого склада. Более жесткие, более властные, привыкшие командовать. Разговоры поменяли тональность и в какой-то момент превратились в заговор.

Новыми гостями хомленских знакомцев Айна оказались каганатские военачальники. Они рассказали сержанту секрет, благодаря которому восточные соседи, обладавшие поначалу не самой большой на свете армией, быстро и почти без потерь расширили свои границы. Секрет был прост. Одержав несколько сокрушительных побед, побеждая превосходящего числом противника, хорошо обученная и оснащенная армия Каганата в бой без необходимости не вступала. С городами и деревнями каганатцы договаривались.

Какой смысл вырезать население, возделывающее земли и производящее товары, тратить силы на осаду и прочее, если можно отправить гонцов с деловым предложением? Оно тоже формулировалось до крайности просто: «Переходите под наши знамена, платите налоги не короне, а нам». В случае согласия Великий Каган обещал защиту, отмену пошлин на дорогие восточные товары, выгодные соглашения с купцами и прочие блага. Слово свое Великий Каган держал, новых граждан не ущемлял.

Айн и сам это знал. Он родился и вырос у восточной границы, которая тогда пролегала не по горному хребту, а по степи. Сержант видел, как города один за другим принимали условия Великого Кагана, а граница сдвигалась на запад. Итсен пробовал отбивать бывшие свои города, но ему трудно было снабжать армию по ту сторону гор.

По той же причине и Каганат нуждался в Хомлене, в возможности обосноваться на этой стороне гряды. Укрепленный город, луга, на которых можно разбить лагеря, прямое сообщение с Каганатом через Рысье ущелье. Сержант из Рысьей лапы был на вес золота, а разобиженный, подкормленный, подпоенный и по дружбе всякими мелочами обязанный каганатцам вообще приравнивался к бриллианту.

Жаль, что Айн Хардон в те дни не понимал, во что ввязался. Я с ужасом осознавала, что за те три месяца, которые Эстас Фонсо считался командиром крепости, он был в ней неотлучно только первые несколько недель. Разумеется, за это время он не мог навести порядок и превратить развращенных мужиков в солдат. Особенно заставляя их нести службу, как положено, лишая «девочек» и разных вольностей. Позиция сержанта, старшего, давно служившего в Рысьей лапе и олицетворявшего прошлый, уклад была куда прочней.

Этим он и воспользовался. Поставил в караулы нужных людей, впустил в крепость каганатцев-приятелей. А потом ночью вместе с несколькими единомышленниками из рысей напал на командира, лекаря и тех, кто не поверил бы приказам, отданным сержантом. Всех этих людей заперли в погребах, откуда без помощи извне не выбраться.

К этому моменту возмущение мое было столь велико, что я с трудом сдерживала порыв ударить сержанта магией. Но дать волю разрушительной и неразумной энергии я не могла. Лишить себя такого ценного осведомителя я не имела права, а потому потратила магию на то, чтобы заслониться от резких и ярких чувств сержанта и заодно пригасить свои собственные. Злиться и печалиться можно позже, а во время беседы мне как никогда нужна была холодная голова.

Айн отозвал рысей с постов в горах, чтобы никто не подал Хомлену знак о нападении. Когда путь был свободен, сержант, его друзья и каганатцы-собутыльники открыли ворота в ущелье. С той стороны уже ждало официальное посольство Великого Кагана. Восемь человек, трое аристократов, стяги, печати на грамотах — все, как полагается.

Хомлен гостей принял, но обратно не выпустил. Их убили в первую же ночь. Подробностей Айн не знал.

По любым законам убийство послов, людей, не только представляющих другое государство, но и вверивших свои жизни принимающей стороне, — тягчайшее преступление. Восточных соседей оно возмутило еще больше, потому что один из аристократов был побратимом Великого Кагана.

Голуби летают быстро. Столь же быстро восточный правитель узнал о случившемся и с приказом не медлил. Текст того письма Айн помнил дословно. «Люди, способные на такое зверство, подлы по природе своей. Они оскверняют землю самим своим существованием. Черные души свои унаследовали они от родителей, детям передали. Оттого Хомлен, мерзейший город, надлежит смести с лица земли, не оставить живых, сжечь».

Только тогда Айн Хардон понял, что натворил. Но было поздно — через ущелье уже шли войска. Помощники сержанта сообразили, что, однажды приняв сторону Каганата, перескакивать обратно не стоит. Отряд восточных воинов, обосновавшихся в крепости, убил бы отступников, а хомленцы растерзали бы тех, кто помогал каганатцам. Выбор солдат был очевидным — держаться на стороне захватчиков.

Айн, не знавший случая, чтобы послам Каганата отказывали, никак не предполагал, что его деятельность обернется бойней. Как исправлять содеянное, он не представлял, на поддержку товарищей больше рассчитывать не мог. Понимал, что его тут же убьют вчерашние собутыльники.

В Хомлене начались пожары. Едкий дым пропитывал воздух. Айн осознавал, что скоро прибудет итсенская армия, и крови станет еще больше. И тогда он решился — выпустил из подвалов командира и других рысей.

На месте лорда Эстаса другой человек опустил бы руки, столкнувшись с тем, что его отряд по численности уступает обосновавшимся в крепости каганатцам в десять раз. Верных короне рысей было тридцать против трех сотен врагов!

Оружие безмерно виноватый и ищущий прощения Айн раздобыл, однако проблему это не решало.

Но лорда Эстаса не зря в таком возрасте назначили командиром приграничной крепости. Он исхитрился и в сложившихся условиях отвоевать большую часть Рысьей лапы, занять выгодную оборонительную позицию, удерживать ее до появления итсенской армии и даже отбить выход к воротам и механизму, управляющему ими. Когда королевские войска отогнали каганатцев от Хомлена и стали теснить их к горной гряде, лорд Эстас закрыл ворота, отрезал чужаков от подкрепления.

К сожалению, это сооружение было создано для того, чтобы сдерживать натиск с той стороны гряды. Чтобы разбить ворота с нашей стороны, требовалось меньше времени и усилий. Но каганатцам не пришлось прикладывать и их — внизу в скалах был тайный доступ к механизму, необходимый для починки и проверки всех шестерней и соединений. И каганатцы об этом знали, потому что Айн во хмелю рассказал чужакам-собутыльникам, как залезть в механизм. Благодаря этому каганатцы ушли почти без потерь.

Но лорд Эстас не собирался их так просто отпускать. Увидев, что чужакам удалось открыть ворота, командир приказал своим людям удерживать позиции и атаковать отступающих. Сам, несмотря на раны, полученные во время боев за крепость и ворота, пробрался к сторожевым постам, расположенным вдоль ущелья.

Солдат оттуда отозвал Хардон, а каганатцы, к счастью, не отрядили своих людей. На сторожевых постах стояли заряженные аркбаллисты с большой пробивной способностью. Такие приспособления могли одним выстрелом поразить десяток целей, но требовалось три человека, чтобы их перезарядить. Поэтому после первого выстрела, командир побежал к следующему посту и к следующему.

Тем временем армия Итсена добралась до Рысьей лапы. И я не удивилась тому, что сержант при первой возможности убил себя. Он боялся трибунала, мысли о том, что случилось в Хомлене, заживо уничтожали его. Он понимал, что за это предательство его колесовать мало. Но отвечать по закону Айн не хотел. А потому бросился на меч. Именно сержант оставил тот след самоубийства у часовни, который я затирала после свадьбы.

Людские законы на Айна Хардона больше не действовали, и пришло время для магии годи. Для того, что описал сержант, я не находила другого определения, потому что отец Беольд действовал уж точно не как священник. Это была поразительная смесь церковного проклятия и ритуалов северных шаманов древности.

Тело предателя разрубили на сотню кусков, годи проклял и зачаровал каждый, а потом часть сжег, часть скормил воронью, часть — собакам, часть бросил в воду, часть закопал. Причем не в одном месте, а в нескольких и очень далеко друг от друга.

Чары годи привязали Айна Хардона к миру живых, стократно усилили его отчаяние, раскаяние и терзающее его чувство вины. Именно ритуал отца Беольда частично превратил призрака в нежить. Поэтому для сержанта произошедшее все эти годы оставалось только-только пережитым, а, значит, огромной разверстой кровоточащей раной. Его боль и отвращение к себе были так сильны, что его чувства хлестали по мне даже сквозь заслон, которым я отгораживалась от чужих эмоций.

Проклятие годи было детищем северной магии. Насколько я знала, в формулах таких заклятий прописывалось и условие, которое нужно выполнить, чтобы освободиться.

— Да, условие есть, — подтвердил сержант. — Он должен стать счастливым.

— Почему из всех жителей Хомлена и обитателей крепости годи выбрал именно моего мужа?

Я обхватила себя руками, топталась на месте и чувствовала, что, несмотря на чай, который я припасла и уже выпила, и очень теплую многослойную одежду, постепенно превращаюсь в ледышку.

— Потому что я трус. Я ушел от людских законов. Он отвечал за меня и наказание несет не за свою вину, а за мою, — честно, без увиливаний ответил сержант.

— Ты о ссылке? — уточнила я.

— И о ней, и о трибунале. Там его оправдали, но титул не вернули.

— Ее Величество лишила его титула? Но за что? — поразилась я.

Айн развел руками:

— Кто ее, бабу, разберет, — и тут же покаянно добавил: — Прости, госпожа. Он прошения раз в год пишет, чтобы титул вернули, но все отказы получает.

Понятно, поэтому сержант так воодушевился, когда я назвала мужа лордом. Надеялся, что несправедливость исправили.

— У него были земли. Что с ними? — я в который раз потерла замерзающий нос.

— Королева забрала. Только вещи дала вывезти.

Вот и объяснение дорогим картинам, коврам и фарфору.

— Лорд Эстас, наверное, был в ярости, когда у него титул забрали? — предположила я.

— Нет, — Айн сокрушенно покачал головой. — Не был. Его к жизни ничто не привязывало… Один на свете остался. Все знали, что он герой, а измена моя, но виноватым столичные его сделали. Надо ж было кого-то наказать, — он махнул рукой. — Вот трибунал для того устроили, все отняли. А потом день памяти был, сто восемьдесят дней. Командир как раз из столицы вернулся после приговора, Хомлен увидел, как первый раз, горе людское почувствовал.

— Но его вины не было, — вставила я.

— Не было. Но когда это мешало себя винить?

Я молча кивнула, соглашаясь.

— Вот и я о том, — вздохнул Айн. — Он уже решился почти на это. Ну… ты понимаешь, госпожа.

— Нет, не понимаю. О чем ты?

Сержант глянул на меня исподлобья, но я предпочитала не озвучивать догадки, а слушать ответы.

— Жизни он себя лишить хотел, госпожа. Уже знал, как, и на тот вечер назначил.

— Откуда знаешь? — недоверчиво нахмурилась я.

— То просто. Человек иным становится и живет будто сразу в двух мирах. Я потустороннюю половину к Тэйке отвел. Он бы там без меня не оказался.

— Но одной лишь дочери не хватило, чтобы он стал счастливым, — горько усмехнулась я. — Поэтому ты так на меня надеешься.

Он кивнул, виновато улыбнулся. Я снова постучала ногами друг о друга:

— Пока я не окончательно стала сосулькой, что там в роще?

Сержант отрицательно замотал головой, отступил на шаг.

— Айн, это не серьезное поведение, — сурово заметила я. — Что ты знаешь о роще?

— Госпожа, я не знаю точно, что там, — с жаром ответил он, а в голосе слышались панические нотки. — Там зло. Оно поглощает души. Больше я ничего не знаю!

— Я верю тебе! — поспешно подчеркнула я. — Верю. Я тоже почувствовала опасность. Буду разбираться. Спасибо еще раз большое, что помог найти Тэйку.

— Я так хочу, чтобы он был счастлив, — вздохнул сержант, в который раз повторив заложенное в проклятие условие искупления.

До крепости я добралась с четким осознанием, что не чувствую ноги вообще, руки заиндевели, а сердце будто заморозили. Частично это было побочным эффектом моего заклинания, гасящего эмоции. С ними вместе огонь душевного тепла тоже угасал, а я всегда очень тяжело переносила это состояние, которое мэтр называл «чистый разум».

Да, мысли были кристально ясными, решения — отточенно прагматичными, движения в бою — быстрыми и более решительными, потому что страх и мысли о самосохранении тоже исчезали вместе с эмоциями. К счастью, пользоваться этими чарами приходилось редко, но я неизменно несколько часов после применения заклятия чувствовала себя мудреным механизмом, а не живым человеком. Меня сопутствующая бездушность раздражала, но так блекло и невнятно, что становилось тошно.

Мэтр советовал вводить себя в это состояние всякий раз, когда предстоял бой с более чем двумя противниками, и очень просил не использовать чары, чтобы заглушить боль утраты. Это было верное предостережение, ведь бесчувственность, мнимую и недолгую, потом захлестывали все отодвинутые на задний план эмоции. Махом, одновременно, будто плотина рушилась. И становилось только хуже.

Сегодня до этого момента нужно было согреться, запрятаться под одеяло и запастись носовыми платками. Мой исключительно трезвый разум подсказывал, что слез будет много.

Даже сейчас, обдумывая рассказ Айна Хардона, я злилась из-за несправедливого решения королевы. И не помешало злости никакое заклинание.

Не Эстас Фонсо развратил, а другого слова я не находила, Рысью лапу! Не он превратил пограничный гарнизон в сборище вооруженных мужиков, не способных даже график караулов воспринять правильно. Да в разбойничьих шайках было меньше пьянства и разгильдяйства, чем в пограничной крепости Итсена!

Холодный рассудок рисовал мне молодого офицера-аристократа, только-только заступившего на службу в совершенно непотребный гарнизон. В свои двадцать два года Эстас Фонсо был самым младшим по возрасту человеком в крепости. Если бы в гарнизоне сохранялись уставные отношения, это не стало бы сложностью! Каждый знал бы свое место и помнил, в чем разница между солдатом и офицером.

А в этом разбойничьем логове старшие, считающие себя матерыми и опытными вояками, относились к его приказам, как к жужжанию назойливой мухи, и сопротивлялись переменам. Рассказ сержанта, того человека, который должен был следить за выполнением распоряжений командира, пестрил фразами вроде «новая метла по-новому метет, а потом обтирается», «молодой да горячий, успокоится, пообвыкнет», «это он по первости значимость показывает, угомонится».

Из-за скоропостижных смертей родных Эстас Фонсо не мог даже проверить, как исполняют его приказы. То есть, по сути, мой муж за три месяца после назначения руководил крепостью недели две.

Ее справедливое Величество просто хотела кого-то наказать! Хоть кого-то! Ей нужно было сорвать злость, на ком-то отыграться!

Хотя по справедливости и по уму королева должна была наказать предыдущего командира гарнизона и командующего в Астенсе! Они сделали предательство Айна возможным.

Трибунал, разумеется, моего мужа оправдал. Иначе и быть не могло!

Видимо, из-за того, что командир крепости оказался не предателем, а попавшим в королевскую немилость героем, ни о семье Фонсо, ни об участии моего супруга в хомленской истории в столице не говорили. В пансионе девушки сплетничали не хуже придворных дам, но ни разу не упоминалась фамилия, а я и слова не слышала о том, что дворянина-командира лишили титула и земель.

Вообще хомленскую историю как-то непростительно быстро замяли. Наверное, потому что многие считали решение королевы несправедливым, а обсуждать это себе дороже.

Неподвластная даже сильному заклинанию злость мерзко перехватывала горло, воздух уже не обжигал, но каждый вдох окатывал холодом изнутри. Нужно будет пометить в тетради, что на морозе «чистый разум» лучше не использовать — именно из-за этого сочетания я замерзала значительно быстрей, чем предполагала.

К счастью, постовой у дверей в жилую часть здания открыл быстро. Казалось, еще несколько минут на морозе — и я упаду замертво. Как все же странно, что Тэйка за неполные сутки на холоде даже не озябла. Ни насморка, ни кашля…

— Леди Кэйтлин! — воскликнула Джози, едва я шагнула в небольшую прихожую. — Я уж думала идти за вами!

— Откуда ты знаешь, что я не в спальне? — закономерно спросила я.

— Так меня позвали, — она махнула рукой на солдата.

— Миледи, — тут же вмешался он. — Часовые увидели, что вы из крепости-то вышли да остановились, да казалось, что вы беседуете с кем. Все ж знали-то, что вы призрака позвали, чтобы Тэйку найти. Вот ребята и решили, что вы призраку спасибо сказать хотите, ему ж в крепость теперь ходу нет. Из-за черепов-то.

— Верно, — кивнула я.

Жаль, что заклинание лишало эмоций. При других обстоятельствах такое понимание солдатом ситуации очень бы меня порадовало, а сейчас стало лишь словами.

— На улице холодно, а ребята увидели, что одним спасибом не ограничилось. Вот и послали вестового, чтобы Джози вам к возвращению воды горячей нагрела, — он кивком указал на мою подругу и неожиданно участливо добавил: — Как бы вы не слегли.

Моя сердечная благодарность постового немного смутила, а Джози поторопила меня словами «вода остывает».

В горячей воде я постепенно оттаивала, а Джози, устроившаяся рядом с большой бадьей на скамеечке, явно ждала объяснений. Я начала с того, как впервые встретила призрака, и рассказала, кем он оказался. Но когда уже хотела заговорить о его роли в жизни Эстаса Фонсо и Хомлена, взбунтовалось чутье.

На фоне отсутствия эмоций опасность, о которой оно вопило, пронизывала все мое естество.

— Я узнала, что здесь происходило восемь лет назад, но ничего не могу рассказать, — встретившись взглядом с подругой, сказала я. Голос сел, и мои слова прозвучали зловеще. Холод коснулся затылка, взъерошив волосы.

— Как так? — опешила она. — Почему?

Я прислушалась к ощущениям, а «чистый разум» подсказал ответ:

— Это как-то связано с магической клятвой моего мужа. Прости, Джози, я бы рада рассказать, но нарушенные магические клятвы убивают. Он же просил не расспрашивать никого о том, что здесь было.

— Просил, — ошеломленно кивнула она.

— Он не предатель, но это по нему и так видно.

— Видно…

— И то, что леди Льессир очень аккуратно подобрала документы, мы тоже знали давно, — я видела, что подруга огорчена, и попыталась подбодрить. Я бы на ее месте сгорала от нетерпения и любопытства и чувствовала бы себя обманутой: — Могу только сказать, что лорд Эстас по праву носит почетный титул «хевдинг». К тому же я теперь знаю, где искать, о каких именно документах попросить Артура. А когда он их раздобудет, ты их увидишь.

Она нахмурилась.

— Джози, прости. Чутье велит молчать.

— Оно вас еще ни разу не подводило, — хмыкнула она. — Придется и в этот раз ему поверить.

Подруга подлила мне в бадью горячей воды и призналась:

— Мне страсть как интересно, чем же командир королеве досадил, раз она ему правду запретила рассказывать. Сколько времени прошло, а она ему все жизнь портит!

Я задумалась об этих словах, но и «чистый разум» не нашел этому приказу королевы приемлемое объяснение, кроме сознательного введения меня в заблуждение. Ее Величество хотела, чтобы я считала брак наказанием.

Пока я парилась, Джози рассказывала о Тэйке и Ердене. Девочка очень переживала из-за болезни отца, это чувствовалось, когда она заходила проведать больного. Так что слова Джози только подтверждали мои собственные наблюдения. Дети сегодня большую часть дня провели в одном помещении под присмотром подруги. Не поссорились, не подрались, но и почти не разговаривали. Джози заняла обоих счетом, дети решали задачи, а потом играли в шашки. Ердену еще нельзя было выходить на улицу, и Тэйка, как ни удивительно, тоже от прогулки отказалась.

— Она славная девочка, — в который раз заверила Джози. — Все образуется, она привыкнет.

Оставалось только надеяться, это произойдет до того, как дар проявится по-настоящему.

Эмоции вернулись, когда я уже была в постели, и главной задачей стало не промочить слезами подушку. Теперь я в красках представляла, каким ужасным был для мужа тот год, и понимала, что он до сих пор не справился с утратами, поэтому в его спальне так мрачно. Я и раньше знала, что Тэйка много значит для Эстаса, но до рассказа сержанта даже не догадывалась, насколько сильна эта связь. Они ведь спасли друг друга.

Еще одна мысль не давала мне покоя. Все не получалось отделаться от ощущения, что Ее Величество понимала, что совершила ошибку, зря наказала мужа, попавшего под горячую руку. Но «чистый разум» уже не действовал, и толком обдумать это предположение не получилось.

Я заснула в слезах, совершенно опустошенная и измотанная, но и во сне не было покоя — кошмары о Хомлене мелькали один за другим. Лишь под утро они сменились видением, в котором смутно знакомый и похожий на мужа Лойзар о чем-то разговаривал с моим отцом.