Леди Некромант

Глава 48

Проповедь подходила к концу, Тэйка, виноватая и хмурая, сидела рядом с отцом, так и не решившись взять его за руку. Эта робость дочери была Эстасу созвучна. Он поймал себя на том, что почти не слушает годи и думает только о жене. Леди Кэйтлин сидела справа, ее руки лежали на коленях, и Эстас размышлял, уместно ли будет взять жену за руку. Ему очень этого хотелось, но он помнил, как смущали девушку даже случайные прикосновения, и решил не создавать неловкую ситуацию.

Священник говорил о пророке Триединой, упомянул известное высказывание о семейных ценностях. Эти слова легли на канву размышлений Эстаса, заметившего, что последние несколько минут смотрит только на руки леди Кэйтлин. На ее пальце светилось поймавшее солнечный луч обручальное кольцо. Если не считать простых серебряных сережек, это было единственное украшение жены. И то спорное, напоминающее о принуждении.

Теперь образ девушки дополняли гребни. Как низко было пытаться испортить впечатление от этого подарка, даже жестоко! Эстас очень надеялся, что годи сможет повлиять на Тэйку, сгладить ненужную ревность. Это разрушительное чувство вредило в первую очередь самой дочери.

Служба закончилась, отзвучали последние ноты гимнов, рыси постепенно расходились. Отец Беольд поманил Тэйку — дочь, предчувствуя заслуженно трудный разговор, понуро побрела к священнику. Эстас, проводив Тэйку взглядом, прошел за женой к дверям часовни. Там он набросил форменный тулуп, подал жене шубу. Пока леди Кэйтлин застегивала пуговицы, командир достал из-за пазухи конверты.

— Годи привез почту, передал мне до службы. Есть одно письмо вам, — Эстас протянул жене желтоватый плотный конверт с печатью столичного банка.

— О, от лорда Девона, — удивилась леди Кэйтлин. — Наверное, он увидел, что на счет поступила большая сумма. Штраф, который вы назначили.

— Скорей всего, — согласился командир и предложил жене опереться на его руку.

Командир расстался с женой у ее дверей и зашел к себе. Годи обещал отвести Тэйку в комнату и зайти к Эстасу. Разговор с отцом Беольдом ожидался сложный, и его не мешало сгладить чаем и сладким.

Эстас возился с заваркой, когда в дверь постучали. Он недоуменно глянул на часы. По его представлениям, годи никак не мог закончить разговор с Тэйкой за каких-то двадцать минут. На пороге была леди Кэйтлин. Она вошла, не говоря ни слова, протянула Эстасу исписанные знакомым почерком лорда Девона листы. Жена казалась серьезной, напряженной, и от этого сердце забилось с мерзким предчувствием неприятностей. Ситуацию не улучшил ее молчаливый отказ сесть у камина. Она так и осталась стоять в шаге от мужа посреди гостиной.

Письмо банкира выбило почву из-под ног. Лорд Девон просил леди Кэйтлин уведомить его о беременности. Просьба была связана с распоряжением Ее Величества открыть для первенца четы Россэр-Фонсо счет и положить на него тысячу золотых в качестве королевского подарка. При этом лорд Девон упомянул, что в договоре, который Эстас подписал, была обозначена другая сумма, и не оговаривалось, на какой счет поступят деньги, если леди Кэйтлин забеременеет в течение первого года брака.

Слова банкир подобрал умело, отчего создавалось смутное ощущение, что Ее Величество сожалела о прописанном ранее условии и по этой причине увеличила сумму подарка и отменила временные рамки. Но это не перечеркивало фраз о том, что Эстас подписал постыдный договор.

Банкир, нужно отдать ему должное, пытался смягчить ситуацию и подчеркнуть, что условия диктовала Ее Величество. Конечно, он не мог написать прямо, но намекал, что королева не всегда поступает справедливо, порой принимает решения сгоряча, а потом стремится загладить вину. Но все это были намеки, которые можно и не понять, а подпись под договором была неоспоримым фактом.

Что сказать жене, Эстас не представлял. Удар, которого он боялся, судьба нанесла раньше и по-прежнему не давала возможности оправдаться.

Он не мог объяснить леди Кэйтлин, что его поставили перед выбором: или он принимает все продиктованные Ее Величеством условия, или готовит похороны Тэйки. Он не мог сказать, что его принудили подписать унизительный договор, шантажируя жизнью дочери. Не мог. А потому делал вид, что все еще читает письмо и приложенную к нему бумагу-артефакт об упразднении пункта клятвы, молчал и судорожно искал слова.

— Мне очень жаль, — сказал он, когда тишина стала совсем невыносимой.

— Я благодарна лорду Девону за это письмо, — серьезно ответила леди Кэйтлин, а ее слова казались Эстасу похоронным звоном.

— К сожалению, я лишен возможности объяснить, — он рассматривал подпись банкира и не решался встретиться взглядом с женой.

— Вам не нужно ничего объяснять, — прежним тоном, из-за которого холодело сердце, сказала она.

Пауза, неимоверно долгая и гнетущая, опустошала, лишала мыслей. Слова, хоть какие-нибудь, на ум не приходили. Как спасать положение, и можно ли его еще спасти, Эстас не представлял.

— Знаете, лорд Эстас, я думаю, это письмо — способ Ее Величества попросить у вас прощения.

Он вскинул голову, заглянул в зеленые глаза, а жена продолжала:

— Она знает, что поступила с вами несправедливо восемь лет назад. Договор, который вас заставили подписать, стал продолжением незаслуженного наказания. Поэтому Ее Величество изменила условия.

Эстас медленно выдохнул и только тогда сообразил, что слушал жену, затаив дыхание.

— Я боялся, вы решите, что я стремился получить деньги… — признался он.

Кэйтлин улыбнулась, светло и ласково, покачала головой.

— Нет. Конечно, нет. Даже мысли не возникло. Мало того, что я понимаю, какой вы человек, я все время чувствовала вашу искренность.

Сердце пело, облегчение только в этот миг стало полным, настоящим. Радость окрылила, Эстас шагнул к жене, мечтая обнять, поцеловать. Он чувствовал, что она не оттолкнет.

В дверь постучали. Леди Кэйтлин зарделась, потупилась, отступила на шаг.

Человеком, безвозвратно разрушившим момент, оказался отец Беольд. Жена, попросив годи зайти потом к ней, поспешно ушла.

Щеки горели, дыхание перехватывало, сердце колотилось, мысли путались.

Да что же такое со мной происходит? Почему я не могу просто разговаривать с мужем? Почему все беседы заканчиваются в лучшем случае неловкостью?

Разобраться в себе не получалось уже не первый день, и я искренне сомневалась, что за десяток минут до появления отца Беольда это возможно. Поэтому постаралась взять себя в руки и просмотреть записи о Тэйке, чтобы разговор со священником был предметным.

С девочкой творилось что-то странное, и чутье подсказывало, что ответов Артур не найдет, даже если переворошит всю библиотеку. Рассказ Айна Хардона натолкнул меня на мысли о том, что годи только на бумаге стали простыми священниками, а на деле обладали пусть не магическими дарами, но знаниями. В книгах о северянах и их верованиях не раз упоминались особые проклятия и благословения годи, но до разговора с Айном я считала это обыкновенной фигурой речи.

Говорить откровенно с годи я тоже опасалась. Хотя бы потому, что слова о потусторонней невидимой сущности, подчинившей себе разум моей семилетней падчерицы, непосвященному очень трудно воспринять буквально. Даже Артур мне не верил! Отец Беольд подумал бы, я пытаюсь очернить ребенка или вообще перестала дружить с головой. Так что нужно осторожно расспрашивать об особых умениях годи.

Отец Беольд моему желанию поговорить наедине обрадовался, даже создалось впечатление, что он давно ждал возможности, но не хотел на меня давить. Тактичность хомленского священника не один раз порадовала меня во время долгой беседы.

Годи с самого начала задал тональность разговора. Я все равно не знала, как подступиться к важным для меня вопросам, поэтому не сопротивлялась мягкому руководству священника. Тот первым делом заверил, что все с ним обсуждаемое приравнивается к исповеди, и спросил, как изменилась моя жизнь за неполные два месяца. Общение с рысями, дружба с Джози, новое место, непривычно суровая для меня зима подготовили почву для серьезных тем.

Мои взаимоотношения с супругом, разумеется, волновали годи. И он не постеснялся о них спросить. При этом вопросы священника выдавали желание помочь, сгладить напряженность, если такая существовала, а благожелательность отца Беольда была не наигранной, а искренней. Я ощущала это, нарочно прислушиваясь к чувствам собеседника. Поэтому не посчитала его интерес неуместным праздным любопытством и отвечала довольно развернуто.

— Очевидно, что вы принимали решение о замужестве так же «добровольно», как лорд Эстас принимал решение о женитьбе. Очень приятно, что вы смогли найти общий язык, — чуть склонив голову набок, годи внимательно в меня всматривался. — Как вы, кстати, относитесь к тому, что Эстас Фонсо, благодаря этому браку, стал лордом?

— До одной интересной беседы я считала, что это правильно, — призналась я. — А во время той беседы узнала, что лордом муж был всегда.

— С кем же вы беседовали? — священник изумленно вскинул брови.

— С сержантом Айном Хардоном, — спокойно ответила я, отмечая, как за пару мгновение изменился годи. Теперь черты его добродушного открытого лица казались жесткими, суровыми. — Так что я узнала ту хомленскую историю из первых рук.

— Он наверняка наврал с три короба, пытаясь себя оправдать! — зло бросил годи.

Я покачала головой:

— Он не может врать. Ваше проклятие ему не дает.

— Оно действует? — он удивился так, будто до сегодняшнего дня не верил в собственные чары.

— Действует, — заверила я. — Это ведь северная магия, так?

— Да, шаманская, — кивнул годи и, пообещав дать мне почитать свои записи, добавил: — Тут раньше очень сильный шаман жил. Давно, еще когда король с Каганатом за горы воевал.

— Что с ним стало? — затылка коснулся холод, сердце ускорилось, и чутье подсказывало, что этот шаман важен.

— Умер, — пожал плечами священник и уточнил: — Своей смертью. Старый был уже.

— У него были ученики?

— Он отца моего учил одно время, у того дар был.

— Почему только «одно время»? — удивилась я. Конечно, случалось, что наставник и ученик в какой-то момент переставали ладить, но такую роскошь нельзя себе позволить в провинции, где других учителей не найти.

— Война ж была, мой отец служил. И в одном бою ему каганатская колдунья дар запечатала.

— Как это? — поразилась я.

— Ну так, что магия в отце осталась, а чаровать он больше не мог. Совсем не мог.

— Никогда не слышала о таком.

Священник усмехнулся, развел руками:

— За что купил, за то и продаю, ничего не нацениваю.

С улыбкой заверив, что не сомневаюсь, спросила:

— И шаман не смог распечатать дар?

— Не, не смог. Сказал, что отец теперь только на годи и годен. Тот в священники идти не собирался и стал кузнецом.

— Тоже магическое дело, — хмыкнула я и, заметив удивленный взгляд собеседника, пояснила: — Огонь, металл, воздух и вода под одной крышей и послушные одному человеку. В кузницы, как и в храмы, потустороннее не заходит. Только в храмы оно стремится из-за ладана, которым кормится, но войти не может, потому что охранные руны не пускают. А к кузницам близко подходить боится. Думаю, ваш отец не зря стал не плотником, не скорняком, а именно кузнецом. Как ученик шамана он наверняка общался с потусторонним и знал о такой особенности.

— Не удивлюсь, если знал, — кивнул годи.

— А где жил этот шаман? В городе? — предположение я озвучила заведомо неверное, по опыту зная, что так ответят полней.

— В городе ему было душно, слишком много камня, — отрицательно покачал головой священник. — В лесу он жил. Не так и далеко отсюда. Если с огородов выйти, на юг пойти, то там за лесом уже недалеко. Там рощица у озера.

— Вы там бывали? — стараясь изображать бесстрастность, спросила я. Мерзкое осознание того, что Тэйка вышла именно из той рощицы, щекотало чувства, холодило затылок.

— Один раз только, — он улыбнулся так, будто воспоминание вызывало неловкость. — Мальчишкой.

— На спор? — догадалась я.

Сердце оглушительно колотилось, я пыталась дышать ровно и мечтала о том, чтобы годи просто и без дополнительных подталкиваний рассказал уже, зачем полез в ту проклятую рощу! Он кивнул:

— Поверье есть, что в самую короткую ночь ровно в полночь вода в озере наполняется особой силой. И тому, кто выпьет той воды, счастливая жизнь уготована.

— В чем подвох? Почему нет толп паломников в Хомлен?

Он хмыкнул:

— Потому что озеро охраняют лесные духи, а в эту ночь они особенно сильны. И если они того, кто за водой пришел, ранят или хоть коснутся, умрет он в тот же год. Дорогая плата за возможность счастливо пожить. Тут проще самому постараться, усилия приложить, жить праведно, чтобы жизнь своими руками счастливой сделать.

— Но вы все же ходили к озеру, — не удержалась я от подтрунивания.

— Мне пятнадцать тогда было, как говорится, борода уже пришла, а мудрость только-только в дорогу собирается, — он пожал плечами и заговорил серьезно, будто знал, что я точно поверю. — Нас трое таких умников было. До озера-то мы дошли, но воды никто не выпил. Там очень странные дела начались. Мы ж хорохорились, друг друга задирали, подзадоривали, а там и в самом деле духи живут.

— Люди или животные? Как они выглядели? — прозвучало напряженно, требовательно.

— Животные. Призраки животных и птиц, — сухо ответил годи. — Очень плотные. Через них деревья почти не просвечивали.

Ничего себе новости! Призраки животных обычно слабые, на единичку по шкале Тайита, не больше. А, по словам отца Беольда, эти лесные духи оценивались не меньше, чем на семь.

— Сколько их было?

— Пятнадцать.

Он мог их не перечислять, я знала, это будут те же хранители, что и на моих шариках.

— Почему вы так уверены в числе?

— Потому что моих друзей они убили, а вокруг меня стояли кольцом и из рощи выпроваживали, — глядя мне в глаза, тихо ответил священник.

— Почему они вас не тронули?

— Отец мне оберег подарил, — с этими словам годи достал из-под воротника толстую цепочку, на которой висел круглый серебряный амулет с чеканным изображением северного узла — треугольника, свитого из бесконечной ленты.

Оберег, сделанный шаманом-недоучкой очень напоминал амулет, который носила Нинон. Только ее был изящней и сильней. В тот момент, глядя на серьезного священника, держащего в руке кулон с древним языческим символом, я поняла, что нужно по-новому зачаровать амулет, который принадлежал моему отцу, и подарить его мужу. И чем скорей я это сделаю, тем лучше.

— Это сильная защита, — признала я. — Надеюсь, в Хомлене вам поверили.

— Отец поверил, — мрачно кивнул годи. — Вначале ремня дал так, что я неделю сидеть не мог, а потом за телами моих друзей отправился.

— Ему помогали?

Священник покачал головой:

— Нет. Это проклятое место, туда никто не суется. Там старый шаман похоронен. Отец его хоронил. Только отец мог туда ходить, потому что он сам должен был стать шаманом. И стал бы, если бы не та каганатка.

Тон собеседника недвусмысленно давал понять, что отец священника хотел быть шаманом, а его сын винил незнакомую мэдлэгч в том, что та разрушила мечту. Мне почему-то казалось, что судьба к лучшему так повернулась, но говорить об этом отцу Беольду не стала.

Как бы я ни боялась выглядеть злобствующей мачехой, придирающейся к напуганному и запутавшемуся ребенку, не смогла умолчать о том, что Тэйка вышла из рощи, лежащей к югу от крепости. Конечно, я не видела ни озера, ни призраков-хранителей. У меня, кроме чутья, слов сержанта об опасности и моих собственных ощущений, ровно никаких весомых доказательств не было. А рассказ о том, что Тэйка порой кажется слишком взрослой и ведет себя странно, мог вызвать лишь скептическую усмешку.

К счастью, отец Беольд от моих подозрений не отмахнулся, насторожился.

— Оберегу у нее взяться неоткуда. Может, духи ее не тронули, потому что она маг?

Я с сомнением покачала головой.

— Магический дар человека для потустороннего, скорей, повод напасть. А здесь еще и ослабленный ребенок, — заметив напряженный взгляд годи, поспешила пояснить: — Поймите, пожалуйста, правильно. Я очень рада, что она жива и здорова. Я хочу, чтобы так было и дальше, чтобы с Тэйкой ничего плохого не случилось. Поэтому нужно разобраться. Мне нужно точно знать, с чем имею дело.

— Я могу помочь книгами и записями отца, — задумчиво ответил священник. — Соберу к завтрашнему полудню все, что есть. Может, там что полезное отыщется.

На том мы и расстались. Прислушиваясь к эмоциям годи, я с удивлением осознавала, что он обеспокоен ситуацией, но при этом настроен по отношению ко мне благожелательно. Как странно обрести в лице священника союзника! Такого на моей памяти за двенадцать лет не случалось ни разу.

В город мы ездили с мужем вдвоем, и поездка превратилась даже не просто в замечательную прогулку, а в настоящее свидание. Кофе в уютной таверне, вкуснейший вишневый пирог, обсуждение книжных героев и любимых композиторов не испортил даже неизбежный разговор о Тэйке и общение с годи.

Отец Беольд пообещал ничего не говорить мужу о проклятой роще, пока я не разрешу, поэтому беседа со священником о девочке была посвящена относительно простым темам о продолжительности наказания и соразмерности с виной.

Годи попросил подумать, как Тэйка может исправить содеянное. Предложил вместе с ней собрать травы для краски, помочь ее сварить или же сделать какие-нибудь защитные временные амулеты с подобными свойствами. Отец Беольд заверял, так Тэйка лучше поймет, что разбила не просто вещи, а чей-то труд.

Чувствовалось, что подобные беседы священник проводил достаточно часто со многими родителями. Муж время от времени кивал, казалось, для него не новы логичные слова годи, перекликающиеся с советами книг по воспитанию детей. Я читала такие, когда Нинон вошла в трудный возраст, а разговоры с преподавателями пансиона были созвучны научениями священника.

И все же эта беседа стала в некотором роде поворотной. До нее мой муж обсуждал воспитание своей дочери со священником, просил его совета и помощи. Теперь же Тэйка была нашей с ним общей ответственностью. Именно во время этого разговора стало очевидно, что в глазах годи у девочки отныне есть и отец, и мачеха, действующие сообща на благо Тэйки и для укрепления семьи.

Изменение заметила не только я, но и супруг. Чувствовалось, что ему приятны перемены и мое неравнодушие к судьбе девочки и отношениям с ней. Пусть он ни словом не обмолвился, но его выдавали взгляды, жесты и чарующе родная улыбка.

Записи, которыми поделился со мной отец Беольд, я с неиссякающим интересом изучала несколько дней. В тонких тетрадях подробно описывались зелья, ритуалы и заклятия годи. Назвать это чистой шаманской магией я затруднялась, потому что творить волшебство могли и неодаренные, а сила для чар шла из молитв. Колдующий должен был уметь вводить себя в транс с помощью молитв и читать их на северном руническом языке, на языке шаманов.

Нашлось в тетрадях и проклятие, которым годи наказал Айна Хардона за предательство. Чары действительно никак нельзя было снять, но волновало меня не это. Сержант-самоубийца из-за северной магии превратился в какую-то новую разновидность нежити, упокоить которую я вряд ли смогла бы. Оставалось радоваться, что Хардон настроен по отношению ко мне доброжелательно. Я своим существованием давала ему надежду на освобождение.

Тетрадки были старыми, почерк читался с трудом, между листами попадались перья, засушенные травы и бабочки. Часть записей вообще представляла собой кипу перевязанных бечевкой бумаг. Я боялась растерять или перепутать листы, поэтому не выносила это богатство из комнаты. Но еще больше я опасалась, что о бумагах узнает Тэйка. Чутье подсказывало, что о моем интересе к шаманской магии девочка не должна даже догадываться. Поэтому я, несмотря на просьбу мужа, запирала свою комнату на ключ.

Супругу, совсем не сразу заметившему мою новую привычку, запертая дверь не понравилась. Но я в красках обрисовала перспективу объяснять отцу Беольду, как бумаги оказались залиты водой, выброшены в окно, засунуты в печь или разорваны на клочки, и лорд Эстас смирился. К сожалению, справедливые и честные слова о том, что не могу доверять Тэйке, не пошли супружеским отношениям на пользу. Муж огорчился, и за день, оставшийся до его отъезда в Астенс, сгладить напряженность не удалось.

Я из-за этого переживала, корила себя за излишне живое описание возможных пакостей и за жесткость. К тому же, в Рысьей лапе двери в личные комнаты не запирал никто, а я приняла решение, противоречащее приказу командира. И пусть оно было сотню раз оправданным! Ни мужу, ни мне это не помогало, потому что я высказалась слишком резко.

Разлад, конечно же, заметили дети, прислушивающиеся к нам на магическом уровне. Ерден обеспокоенно поглядывал то на меня, то на мужа, но, разумеется, не вмешивался. А Тэйка улучила момент с отцом наедине и попросила его передо мной извиниться даже, если он считает себя правым.

— Она сказала, мне нужно уступить, если для вас это важно, — рассказал мне вечером лорд Эстас.

— Для меня важно не то, что мою правоту признали, а что необходимое делается правильно, — подчеркнула я.

— А мне важно, что Тэйка хочет нас помирить, — твердо встретив мой взгляд, ответил муж.

Я тут же заверила, что это замечательный и очень радующий меня знак, но в душе понимала, что помощь девочки на самом деле помощью не была. Недаром после этой короткой беседы напряженность между мной и мужем стала лишь ощутимей. Он явно воспринимал мои слова предвзято и вовсе не искал путей к примирению.

Муж уехал в том же настроении, а мои догадки о том, что Тэйка причастна, стали уверенностью, когда я увидела ухмылку девочки. Она злорадствовала.

Холод коснулся затылка, скользнул по позвоночнику, заколотилось сердце, от нахлынувшего ужаса перехватило дыхание. Хуже этого ощущения было только понимание собственной совершенной беспомощности. Я даже не представляла, с чем столкнулась!