Лесной глуши неведомые тропы

Глава 11. День уплаты

Сквозь сладкую дрему и сонное тепло, уютно разлившееся под шерстяным одеялом, назойливо пробивался пронзительный заунывный звук. Зимним утром одеяло по обыкновению оказывалось на голове, защищая лицо от холода, вот и теперь мне пришлось слегка приспустить его край, чтобы прислушаться получше. Носа тут же коснулся студеный воздух: печь, разумеется, за ночь совсем остыла. Я нехотя протерла глаза и взглянула за окно: ночную темень едва-едва начинал развеивать занимавшийся рассвет. Совсем рано.

Звук как будто бы стал отчетливей и ближе. Волки. Разгневаны, собраны в стаю и… зовут меня? Нехорошее предчувствие взбодрило не хуже предрассветного озноба. Что стряслось? Отчего опять недовольны звери?

Обычно мое утро начиналось с разведения огня в остывшей печи, но в этот раз было не до того. Поспешно натянув на себя платье и чулки, я наскоро умыла лицо ледяной водой, сунула ноги в высокие овчинные сапожки, накинула платок и тулуп и тихо, осторожно ступая и стараясь не разбудить посапывающего на соседней лежанке Энги, вышла во двор.

Злые, горящие в свете затухающих звезд глаза смотрели прямо на меня из-за густого подлеска близ высокого плетня.

Выходи к нам, двуногая сестра, — разобрала я в глухом волчьем рычании. — Твой человек сделал зло. Тебе исправлять.

— Что случилось? — сумели шевельнуться мои холодеющие губы, когда я с опаской вышла за ворота.

Следуй за нами.

Проваливаясь в глубокий снег и чувствуя, как влажный холод забивается в высокие сапожки, я послушно последовала за вожаком. Озираясь по сторонам, видела, как угрюмые волки взяли меня в кольцо, отрезая возможность к побегу. Впрочем, бежать я и не собиралась: зачем? До сей поры звери меня не трогали, а если им вдруг и вздумается меня сожрать, бегством спастись точно не удастся.

Небо неумолимо серело, и совсем скоро я стала лучше различать цвет шерсти на каждом из сильных хищников и лютую злость в горящих глазах. Шли мы не слишком долго — к поредевшему лесу у окраины деревни, пока я наконец не увидела место, к которому меня вели.

Небольшая самка, волк-первогодок с красивой светло-серой шерстью сидела на примятом снегу, покрытом свежими кровавыми каплями, и низко прижимала голову к передней лапе. Завидев сородичей, она встрепенулась и настороженно посмотрела на меня ясными голубыми глазами. Ее поджарые бока тяжело опадали в такт дыханию, пасть беззвучно скалилась, обнажая кончик ярко-красного языка среди белых клыков. Переднюю лапу волчицы крепко прихватили острые зубья тяжелого капкана. Никаких следов, кроме волчьих, разглядеть я не сумела — если они и были, то их за ночь успело занести ровным слоем свежего пуха.

Матерый вожак угрюмо перевел взгляд с несчастной пленницы на меня и сердито зарычал.

Твой человек хотел убить нашу сестру, — пронеслась в голове угроза.

— Нет, он не мог, — уверенно качнула я головой и присела на колени возле волчицы. — Это не он.

Медленно и осторожно взялась за холодные створки капкана и попыталась оттянуть их в стороны. Слишком крепкий.

Запах не лжет. Твой человек убил нашего вожака. Твой человек убивал в лесу нашу пищу. Теперь твой человек оставляет железные зубы для наших братьев. Мы убьем его.

— Он сделал это… сам? — тихо спросила я.

Он и еще пара. Если сунутся в лес — убьем и этих.

Капкан поддавался неохотно — уж очень был крепок, а озябшие пальцы плохо слушались и неловко скользили по заледеневшему металлу. Наверняка Хакон смастерил… А он любые вещи делает на совесть.

Горячее дыхание волчицы касалось моего лица — ей было больно, но она молчала, даже не скулила. Хорошо хоть не пытается кусаться.

Я поднялась и посмотрела в глаза вожаку.

— Сейчас найду палку покрепче и освобожу вашу сестру. Но вы не должны убивать моего человека. И вообще людей. Я запрещаю вам.

Огромный волк ощерил пасть, короткая шерсть собралась складками на вытянутом широком носу.

Мы долго терпели, двуногая сестра. Нас убивают — мы убиваем. Не смиримся.

— Зачем вы подходите к нашему жилью? — почему-то не испытывая страха, я шагнула к нему. — Живите в лесу. Не будете подходить близко — вас не будут трогать.

Твой человек убивал в лесу нашу еду. Мы взяли вашу. Это справедливо.

— Это неправильно, — я сердито качнула головой. — Если продолжите вредить людям, на вас продолжат ставить капканы. Уходите в лес, подальше от людей, и все останутся живы.

Вожак не ответил, злобно глядя на меня, и я вспомнила о том, что другой волк терпеливо ждет моей помощи. Поторопилась отломить сук покрепче от ближайшей молодой осины и вернулась к волчице. Осторожно просунув сквозь зубья палку, с ее помощью поддела створки и разжала капкан. Волчица отпрыгнула в сторону, поджав лапу, и тут же принялась ее вылизывать, окруженная взволнованными собратьями.

— Ее лапу надо залечить, — сказала я, обращаясь к главному. — Подождите меня здесь, я схожу за мазями.

Твоя помощь больше не нужна, двуногая. Сестра справится, — пронеслись в голове сердитые слова, которые чудились мне в неприветливом рыке.

Не прекращая смотреть ему в глаза, я подошла ближе и встала перед ним на колени. Медленно протянула ладонь и опустила на широкий загривок. Волк был очень недоволен — я видела это по его оскаленной пасти, прижатым ушам и вставшей дыбом шерсти на загривке, но не сделал попытки отойти. По какой-то неведомой мне причине они считали меня своей и повиновались. Временами. Увы, я не имела представления о том, как ими управлять. Я могла лишь использовать свой дар понимать их речь и говорить с ними.

— Не смейте убивать моего человека, — отчетливо произнесла я, не решаясь даже моргнуть, глядя в разумные янтарные глаза. — Я запрещаю вам.

Волк очень долго пожирал меня взглядом, а затем встрепенулся, отбросив мою ладонь, резко отпрыгнул и пригнул к утоптанному снегу массивную голову.

Будь по-твоему, двуногая сестра. Мы не тронем твоего человека в твоем доме и в обиталище других людей. Но в лес пусть не ходит. Найдем его там — убьем.

Волки ушли всей стаей, окружив сестру-хромоножку надежным кольцом. В сердце больно кольнуло — если бы они позволили мне наложить мазь и повязку, выздоровление ее лапы случилось бы скорее. Но гордые звери обратились ко мне лишь за той помощью, без которой не справились бы сами.

Пришлось отправляться домой в одиночестве.

— Где тебя носит? — сердито спросил Энги, едва я переступила порог.

В избе уже было натоплено и вкусно пахло вареными овощами.

— Э-э-э… в лесу, — я понятия не имела, как подступиться к Энги с разговором о волках. Ведь их предупреждение было недвусмысленным, и я не могла защитить Энги, вздумай он ослушаться.

— Зачем? Опять хворост собирала? Тебе мало дров?

— Волк в капкан попал, — сказала я как есть и с вызовом посмотрела ему в глаза. — Я помогала ему выбраться.

— Ты рехнулась? — насупил брови Энги. — Мы ловим волков, а ты отпускаешь?

— Ты ставил капканы. С кем?

— С Ланвэ и Бруном. Вчера волки опять прошлись по деревне. Утащили у Ланвэ дойную козу, а у Риддов задрали осла. Если с этими тварями не бороться, скоро деревня без скотины останется.

— Энги. Не смей больше так делать. Волки уйдут, я обещаю. Но ты… больше в лес не ходи.

— С чего бы это? — он подбоченился и взглянул на меня с вызовом. — Потому что ты у нас слишком жалостливая, да?

— Энги, — я в нерешительности облизнула губы, понимая, что он меня не услышит, а может и хуже — сочтет блаженной дурочкой. — Они сказали, что убьют вас, если сунетесь в лес.

— Волки? Вот так прямо и сказали? — он прищурился, глядя на меня с подозрением. — А может, не зря тебя ведьмой зовут, а? А может, ты и сама оборотень?

Я с досадой прикусила губу, но Энги вдруг махнул рукой и отвернулся, застегивая на поясе кожаный ремень.

— Уже некогда разговоры разговаривать. Ты забыла, какой сегодня день? Собирай свои монеты, в деревню пойдем. На рассвете сбор был объявлен.

И правда, как я могла забыть? Утренняя история с волками совсем вышибла из меня память. А ведь если не поторопиться к сроку, то можно навлечь на свою голову неприятности: сборщики податей бывают очень строгими. Повеления господ следует исполнять неукоснительно: весь народ, от мала до велика, с утра назначенного дня должен собраться на площади. Только совсем немощным и хворым дозволялось остаться дома, но тиуны, состоящие при данниках, обязательно проходили по всем избам и выискивали тех, кто мог укрыться от уплаты подушного.

Я едва поспевала за широким, размашистым шагом Энги. Несмотря на оставшуюся после ранения хромоту, он уверенно рассекал снег длинными сильными ногами, мне же приходилось скакать на манер зайца, чтобы попасть в его следы. Подол платья, намокший еще во время прогулки на рассвете, на крепком морозце встал колом и потяжелел от налипшего на нем снега. Но эти трудности казались пустяковыми по сравнению с гневом и обидой, которые я чувствовала в Энги. Он все еще сердился на меня — то ли из-за сегодняшнего случая с волком, то ли из-за моего мнимого отказа вчера вечером. Так или иначе, молчанием я лишь делала хуже.

— Энги… мне надо поговорить с тобой, — совсем запыхавшись, вымолвила я.

— Вернемся — поговоришь, — грубовато отрезал он, не соизволив даже обернуться. — Смотри монеты не растеряй.

Пришлось прикусить губу и оставить объяснение на потом, хотя после недобрых утренних слов про ведьм и оборотней в душу закрался страх: а вдруг он уже расхотел на мне жениться?

Добрались почти вовремя: весь деревенский народ послушно толпился на площади, неподалеку от накрытого багряным сукном длинного стола. Больше людей было по правую сторону от стола, меньше — по левую: это те, кто уже успел уплатить свои серебреники. Стол возвышался на деревянном настиле, заботливо уложенным слугами из Старого Замка, чтобы защитить от холода ноги господ. Но в этот раз я заметила нечто необычное: за столом, помимо данника, сидевшего с суровым лицом над тяжелой распахнутой книгой, и молодого писаря, восседал сам молодой лорд Милдред. Под ним был тяжелый стул с высокой спинкой и подлокотниками, сплошь устланный медвежьими шкурами. Такая же шкура покрывала колени лорда, спускаясь до пят. И то верно: к чему господам страдать от холода?

Но за каким бесом его сюда принесло?

Я невольно поискала глазами бедняжку Келду — вон она, стоит за спиной у отца и нервно кусает губы. Морозец лизнул ее щеки румянцем, который лишь оттенил непривычную бледность лица. Глубокие темные глаза выглядели такими несчастными, что мне отчаянно захотелось подойти к ней и крепко обнять, спрятав от лихих взглядов обидчика. Но едва я сделала бездумный шаг, мне на плечо легла чья-то рука.

— Здорова будь, Илва, — тихо шепнул Ирах, склонившись к моему уху. — Я уж боялся, что ты забыла. Хотел посылать за тобой.

— Мое имя уже называли? — внезапно ужаснулась я.

— Нет, ты успела.

— А зачем здесь Милдред? — понизив голос до едва различимого шепота, спросила я.

— Создатель его пойми! Люди болтают, старый Хенрик одной ногой уже стоит на небесах, даже в себя не приходит. А молодой лорд все больше интересуется владениями. Говорят, всюду объезжает деревни сам, строго следит за послушанием подданных и любит самолично наблюдать за наказаниями провинившихся. Еще и палача своего привез, а уж как тот людей тиранит!

Я поежилась, думая о той последней плети, что грозила мне еще вчера и от которой меня снова спас Энги. Украдкой запустила руку в кошель под тулупом и пальцами пересчитала серебреники — вдруг какой по пути выкатился? Пересчитав, облегченно выдохнула: все двенадцать на месте. Значит, сегодня плеть палача не коснется моих плеч.

Тем временем глашатай подозвал к столу семью мельника. Суровый данник зачитал список имен, который числился в пухлой книге, и внимательно оглядел каждого члена семьи. От моего взгляда не укрылось то, как посмотрел на Келду Милдред — с неприкрытым высокомерием и легкой насмешливой улыбкой на тонких красивых губах. Девушка, напротив, всячески старалась не встречаться взглядом с правителем, рассматривая подол потухшими глазами, уголок ее рта то и дело подрагивал.

— Случались ли в вашей семье перемены? — скучным голосом вопрошал меж тем данник, пересчитав собранные монеты и со звоном отправив их в объемистый кованый ларец. — Утраты, женитьба, пополнение?

— Нет, господин, — угодливо склонился Огнед, — как было в минувшем году, так и осталось.

— Однако у вас поспела красавица внучка, — хитро сощурился Милдред, по-прежнему оглядывая Келду. — Может статься, в будущем году подарит семейству приплод.

Келда побледнела еще сильнее, ее дрожащие пальцы теребили край богато украшенной вышитыми узорами овчины. Но простодушная Марта, не ведавшая об истинной причине слов правителя, даже возрадовалась, что молодой лорд проявил интерес к дочери.

— Если на то будет воля Создателя и он пошлет Келде хорошего жениха, тогда может статься, милостивый господин.

Мне было искренне жаль бедняжку Келду — девица совсем сошла с лица. До сих пор ли она любила Милдреда, или просто боялась? Но раздраженный данник уже нетерпеливо махнул рукой, отсылая семейство на другую сторону площади. Никому не велено было расходиться по домам, покуда не управятся с уплатой все до единого. Наказаниям тоже полагалось вершиться прилюдно.

Наблюдая за однообразным действом, я уже начинала подмерзать и принялась легонько пританцовывать, чтобы размять остывшие ступни. Украдкой поискала взглядом Энги — что, если воспользоваться случаем и взять его за руку? Что, если пожаловаться на холод и прильнуть к нему, чтобы обнял и оттаял душой? Но Энги, казалось, вовсе мною не интересовался — держался чуть поодаль от всех и с затаенным гневом поглядывал в сторону Милдреда. Я печально вздохнула и обняла сама себя, сунув ладони в изношенных рукавицах под мышки.

— Бьорн Тулле, батрак, и его семья! — раздался громкий голос глашатая.

К помосту неуверенной поступью вышли худой изможденный мужчина и невысокая молодая женщина в груботканом шерстяном балахоне, слишком тонком для ударивших холодов. За подол батрачки цеплялись трое малых детишек, совсем кроху она держала на руках.

— Уже четверо, — пробурчал себе под нос писарь, сделал пометку в книге.

Данник же заглянул в записи и принялся загибать пальцы, беззвучно шевеля губами.

Считает подать с детей, догадалась я. С малышей берут не так, как со взрослых: за каждый полный год жизни по серебренику. Однако для многодетной семьи сущее разоренье. Батрак этот вместе с семейством прибился к деревне не больше двух лет назад, после того как крэгглы вырезали целое поселение по ту сторону леса. С тех пор перебивался, горемычный, в услужении то у одного хозяина, то у другого. Избу сам себе ставил, как умел — совсем малую и хилую. Я была у них несколько лун назад, принимала роды у молчаливой скромницы Ниты, что служила посудомойкой у Ираха. Никаким достатком там и не пахло: бедно они жили.

— Десять за детей и двадцать четыре за взрослых. Всего тридцать четыре, — данник протянул ладонь, в которую Бьорн с низким поклоном вложил небольшой мешочек.

Тот окинул батрака презрительным взглядом и с раздражением вытряхнул монеты из мешочка, внимательно пересчитал одну за другой.

— Здесь двадцать три, — он сурово посмотрел на склонившегося еще ниже крестьянина. — Больше нет, добрый господин. Год лихой был, не собрали.

— А дитя еще одно сделать не забыли, — хихикнул сидящий рядом писарь.

Я с глупой надеждой глянула на Ираха: авось поможет беднякам? Ведь он добрый, мне вон свои деньги предлагал! Но он лишь виновато отвел глаза, а ядовито-ледяной взгляд стоящей рядом Руны, мертвой хваткой вцепившейся в локоть мужа, окатил меня словно холодной водой. Видать, она проведала о том, что Ирах раздает односельчанам деньги. А может, и среди монет батрака были те, что подарены им… Иначе откуда бы семье, с трудом сводящей концы с концами, собрать столько?

Данник деловито сложил руки перед собой и покосился на молодого лорда. Я невольно проследила его взгляд и ужаснулась: хищный блеск в ярко-синих глазах перечеркивал слабую надежду на милосердие правителя.

— И как же делить будем? — почти мягко спросил несчастного батрака данник.

— Коль на то будет ваша милость, добрые господа… пусть жену мою не тронут, а мне… — он сглотнул, и я с жалостью заметила, как дернулся кадык на его худом горле, — пусть выпишут плетей, сколько полагается.

— Одиннадцать, — поскреб щетину на подбородке данник.

— И в каменоломни? — подался вперед Милдред, нехорошо улыбаясь. — Закон ведь так велит?

— Так, ваша милость, — услужливо подтвердил данник. — Но, коли человек так желает…

— Нет! — побледнев, как выбеленное плотно, выкрикнула жена батрака и едва не выронила дитя из рук. — Не отбирайте кормильца, добрые господа! Я тоже согласна принять наказание! Пусть зачтут ему шесть монет! Смилуйтесь, добрые господа!

Она униженно упала на колени, бездумно баюкая расплакавшееся дитя. Другие дети тоже расхныкались, испуганно хватая мать за ветхий балахон. Батрак, бледный как сама смерть, мял в руках шапку и ожидал своей участи.

— Что ж, я не зверь какой. Раз женщина просит… — милостиво кивнул Милдред и щелкнул пальцами в сторону палача, — приступай.

Толпа односельчан стояла как мертвая — все молчали. Никто не заступился за горемыку, хотя бы за его несчастную жену. Я не стала смотреть, как с бедняги сдирают одежду и заковывают в колодки. Не думая ни о чем, отыскала Энги, вцепилась руками в ремни на его подлатнике и спрятала лицо у него на груди. Энги молча обнял меня и крепче прижал к себе. Когда с площади раздался свист плети и сдавленные крики, смешанные с женским плачем, визгом детишек и дружным оханьем толпы, я с силой прижала к ушам ладони.

Как ни старалась я заглушить жуткие звуки, но, когда настала очередь женщины, ее пронзительные вопли врезались мне в уши. Мое лицо было мокрым от слез, но сделать я ничего не могла — такая же доля могла ждать и меня, если бы не Энги.

Когда звуки стихли, кроме болезненных стонов несчастных батраков и громкого рева их детей, Энги так же молча отстранил меня и утер холодными пальцами слезы на моих щеках. А затем опасливо оглянулся и развернул спиной к себе, еще и подтолкнув слегка между лопаток. Боялся, что люди увидят и болтать о нас станут? Но ведь им будет чем позабавиться, обсуждая сегодняшний день. Я с ненавистью посмотрела на красивое лицо Милдреда и ужаснулась еще больше: его глаза буквально горели нездоровым возбуждением, когда он провожал ими провинившуюся женщину. Бедняжка не могла держаться на ногах, ее под руки волокли прочь слуги из Старого Замка; на грубой нижней рубашке со стороны спины виднелись кровавые полосы.

— Гилль Тильдесон, скорняк, и его семья! — тем временем выкрикнул глашатай, заставив меня вздрогнуть и перевести взгляд.

Имя Гилля до сих пор больно резало по сердцу — мой грех, сколько ни замаливай, так и останется камнем лежать на душе. Сухонькая старушка Линне с дочерью Гридой вышла к столу, опираясь на клюку: ее слегка пошатывало то ли от холода, то ли от перенесенного недавно горя.

— Нет больше Гилля-то, кормильца нашего, — прошепелявила она жалобным голосом. — Был, да помер на минувшей седмице. Сынков моих уж второй год как нет, в битве за короля нашего, храни его Создатель, головы сложили. Вот только мы с дочкой остались, не обессудь, благодетель.

Данник недовольно насупился и вперил тяжелый взгляд в старушку.

— Вот как? Прямо перед уплатой подушного и окочурился?

Старуха Линне открыла беззубый рот и схватилась за сердце, а из толпы послышались робкие крики: «правда!», «так и есть!», «помер Гилль!».

Данник сузил глаза:

— А не плутуешь ли, старая? Чтобы подать не платить? Твой-то старик весь минувший год воздух портил, а тут так вовремя помер!

— Отчего не платить? — поднял густую бровь Милдред, принимая от слуги чашу с горячим вином. — Пусть платит.

От этих слов растерялась не только Линне, ошеломленно схватившаяся за руку дочери, но и сам данник, недоуменно глянувший в сторону правителя.

— Это как же, милорд? С мертвых душ подати собирать?..

— Так ведь сам говоришь — он прожил весь год. На моей земле прожил.

— Но ведь это не по закону, милорд…

— Если законы позволяют людям плутовать, это плохие законы. Придумаем новые, — Милдред сделал глоток из дымящейся чаши и обратился к Линне: — Добро-то, поди, весь год вместе с покойным наживали! А теперь думаешь себе оставить его долю?

— Да какое добро, благодетель? — всплеснула Линне сухой ладошкой и затряслась, что осиновый лист. — Убыль одна. Болел он, сердешный. Доходу от него никакого не было! Да и пил он!

— Так это ты его и споила, старая? — забавлялся Милдред, наблюдая за усиливающимся страхом старушки. — До смерти? Признавайся!

— Святой Создатель! — Линне осенила себя знамением. — Как бы я могла! Всю жизнь ведь с ним прожили, душа в душу! Это ведьма окаянная его заморила! До смерти зарезала!

Я стояла ни жива ни мертва, не решаясь вздохнуть. От мороза зябло тело, но горькие слова старухи холодили душу.

— Ведьма? — Милдред заинтересовался так, что подался вперед. — Что, настоящая?

— Как есть настоящая, добрый господин, — залопотала Линне и впилась в меня недобрым взглядом. — Вон она, чтоб ей пусто было!

Милдред рассеянно обвел взглядом толпу.

— Пусть выйдет да покажется, какова из себя.

Чьи-то руки потянули меня за рукава, толкнули в спину; я невольно углядела в толпе Ираха, который сочувственно проводил меня взглядом и крепче прижал к себе сына Свейна. Ну, вот и нашла меня моя расплата.

— Что мешкаешь? — повысил голос Милдред. — Или колдовать вздумала? Не старайся, меня твое колдовство не возьмет: я с детства от порчи заговорен.

Я поторопилась подойти к столу и низко поклонилась правителю.

— Я не колдую, господин. Не ведьма я, это неправда.

Усилившийся ропот толпы за спиной не служил мне хорошую службу, и я совсем пала духом. Так и чудилось в нестройном гудении голосов: «ведьма! ведьма! сжечь ее!»

— Как не ведьма? Вот эта добрая женщина говорит, ты ее мужа со свету извела.

— Я не хотела, — осипшим от страха голоса выдавила я. — Нездоровилось ему. Животом маялся. Я хотела помочь, но не сумела…

— Так помогла, что меня без кормильца оставила! — заголосила вдруг Линне. — Вот пусть она и платит за моего мужа, окаянная!

— Цыц! — строго прикрикнул на нее данник, и старуха умолкла.

— Не ведьма, говоришь? — Милдред внимательно оглядывал меня, прищурив синий глаз, а затем обратился к даннику: — Не помнишь, как там ведьм проверяют? Расплавленным серебром? Каленым железом? Или в проруби ее искупать с камнем на шее?

Я похолодела и пошатнулась, не в силах поверить своим ушам: они это всерьез?

— Она не ведьма! — крикнул из толпы громкий голос, дрожащий от гнева. — Лжет старуха! Илва и правда помочь хотела. Знахарка она, от хворей лечит.

Милдред встрепенулся и нахмурил брови, вглядываясь в толпу.

— Энгилард? И ты здесь! Что ж, выйди да встань перед судом, раз слово взял.

Толпа притихла, и вскоре вперед вышел Энги, оттесняя меня плечом.

— Повтори, что сказал.

— А и повторю. Эта девушка — не ведьма. Она людям помогает. Ни разу не видел, чтобы она колдовала.

— Тебе-то откуда знать, что ни разу?

— Мне ли не знать? В моем доме она живет, хозяйство ведет. Мою мать всю жизнь ведьмой величали, хоть то и неправда была. А эту сироту мать взяла на воспитание. Вот и ославили ее злые языки.

— Вот как? — синие глаза Милдреда с любопытством ощупывали то меня, то моего единственного защитника. — Твое слово против слова этой доброй женщины. Ну, и кому мне верить?

— Добрый господин, не ведьма она! Девушка и правда в травах разумеет, да и только, — услышала я позади голос Ираха. — Вы у людей-то спросите, кому она помогла. Никогда за ней колдовства не водилось.

— А волки? — раздался рядом с ним злой возглас Руны, но Ирах только шикнул на нее.

Однако Милдред, кажется, не расслышал, продолжая переводить взгляд с меня на Энги.

— Так что там случилось с этим, как, его… — он щелкнул пальцами в сторону Линне.

— Гиллем, господин, — услужливо подсказала она.

— Да, Гиллем.

— Вылечить хотела, — послушно ответила я, стараясь не злить правителя, но и не дать навести на себя несправедливый оговор. — Хворь из живота убрать. Но он не выдержал: умер во сне.

— Врет, проклятая! — всполошилась Линне. — Зарезала! Как есть, зарезала! Взяла нож, и…

— Кто это видел? — Милдред лишь легка повысил голос, и старуха притихла.

— Да вот дочери мои, Марта и Грида.

— Кто Марта? Выйди и встань перед судом, — властно произнес Милдред. Марта послушно выступила к столу и поклонилась. — Ты подтверждаешь слова матери? Эта девица и правда твоего отца зарезала?

— Правда, — кивнула Марта, даже не взглянув на меня.

Я от обиды закусила губу. И ведь не ошиблась в своем суждении — при первом же случае женщина забыла о своей благодарности и решила меня со свету извести! На глазах выступили слезы, но мою ладонь вдруг сжала широкая ладонь Энги, и стало страшно вдвойне. Вдруг вздумает, горячая голова, до конца за меня заступаться? Погублю не только себя, но и его…

— Неправда, — раздался из толпы по левую сторону тихий голос. — Не так все было.

Я с надеждой подняла глаза — в полукруг шагнула Келда, впервые осмелившись посмотреть в глаза правителю. Марта дернула ее за рукав и зашипела, будто змея, но взмах руки Милдреда остановил ее.

— Пусть говорит.

Молодой лорд тут же обратил насмешливый взгляд на нее.

— Так как же было, красавица?

— Илва правду говорит. Она помочь хотела. Дед и в самом деле был плох. При смерти лежал. Лекарь от него отказался, помочь было некому. А Илва взялась, да не вышло. Не виновата она.

Милдред вновь скользнул по мне задумчивым взглядом, слегка сдвинув к переносице густые черные брови.

— Ну, что ж. Может, еще кто сказать хочет? Если эта ведьма кому вред причинила, пусть выйдет и поведает об этом. А если кто заступиться желает…

— Я желаю, господин, — вдруг шагнул в образовавшийся полукруг Хакон. — Илва не ведьма, это все глупые бабьи выдумки. Я ее давно знаю. Она отца моего лечить помогала. И Гилля убить не хотела. Она просила меня нож особый сделать, лекарский. Кабы зарезать пожелала старика, взяла бы любой, с кухни, зачем ей особый? Да и на кой ляд он ей сдался, старик-то? Он и сам бы не через день, так через два преставился. Это всякий подтвердит.

— Это правда, добрый господин, — теперь в полукруг шагнул и Ирах, отцепив от рукава плюющуюся ядом Руну. — Эту девушку все тут давно знают. Не виновата она ни в чем. Живет себе тихо, травы в лесу собирает. А Гилля сам Создатель к себе присмотрел, час его пришел.

— Что ж, — после недолгого молчания отозвался Милдред. — Кто еще хочет против ведьмы слово сказать?

Все молчали, не решаясь ни обвинять, ни заступаться за меня. Под своим тулупом и платьем я обливалась седьмым потом от страха, но не смела молвить и слова в свою защиту.

— Значит, Илва, — задумчиво вымолвил молодой лорд и снова оглядел меня с ног до головы, а затем повернулся к даннику: — В книге она есть?

— Есть, милорд. Так и написано: Илва, сирота. Живет с Ульвой, старой ведьмой.

— Еще и старая есть? — оживился лорд. — И где же она?

— Умерла в минувшем году. Это моя мать, — подал голос Энги.

Заплясавший в синих глазах огонек не сулил ему ничего хорошего. Однако Милдред, усмехнувшись, произнес:

— Ну и народец. Как не мрут, так колдуют. Что ж, суд есть суд, а я справедливый лорд. Ты, — он махнул рукой в сторону притихшей Линне, — свободна. Да не вздумай на будущий год сама окочуриться, старая, пока подать не уплатишь. Не то дочку твою в каменоломнях сгною. А ты, — теперь он обратился ко мне, — плати и проваливай. А колдовать вздумаешь — пеняй на себя: немедля пойдешь на костер, только узнаю.

Еще не веря в собственное счастье, я сжала поясной кошель замерзшими пальцами и подошла к столу. Едва не уронив, подала даннику монеты, дождалась, пока сосчитает и впишет в книгу. Стараясь не встречаться взглядом с лордом Милдредом, взяла за руку Энги и шагнула в сторону к уплатившим подать.

— Энгилард, а ты куда собрался? — раздался вдруг властный голос Милдреда. — Я с тобой не закончил.