Лесной глуши неведомые тропы

Глава 9. Воля духов

Старику явно стало хуже. Затвердение, которое еще вчера прощупывалось лишь с правой стороны, теперь переместилось на весь низ брюшины, причиняя Гиллю острую боль. Я разволновалась, ведь в книге о таком не было сказано. Или я не дочитала нужные страницы до конца?

Но выбора у меня не оставалось: решение принято.

Гилль с трогательной улыбкой попрощался с дочерьми, бодрясь и утешая их тем, что вскоре проснется без части живота, но живой и здоровый; после я напоила его отваром дурман-травы. Пока он засыпал, я велела дочерям вскипятить крепкого вина и воды, а также принести чистой ткани на лоскуты. Шелковые нитки, иглу и ножницы я захватила с собой.

Когда все было готово, старик Гилль уже мирно спал. Ирах сидел в изголовье его кровати и время от времени гладил седые волосы спящего друга. Мы помолились: я старым духам, Ирах и женщины — своему богу. Марта выпроводила охающую и роняющую слезы мать на кухню, чтобы не мешалась.

— Да направит Создатель твою руку, Илва, — шепнул Ирах напоследок.

Глубоко вздохнув, я твердой рукой сделала надрез в том месте, которое было указано в книжке. Но лишь только открылась взгляду брюшина, моя рука мелко задрожала: все было не так, как обещала тщательно срисованная картинка. Тот отросток, который мне следовало перетянуть и отщипнуть, был разорван. Из открытой раны на животе Гилля в нос ударило зловоние: содержимое отростка вытекло внутрь, перемешиваясь с синеватыми жилами кишок.

— Что это? — в ужасе выдохнул Ирах, зажимая нос.

— Я… не знаю… — дрожащими губами прошептала я. — Наверное, это все надо убрать.

Я еще раз вымыла окровавленный нож водой, прокалила над огнем и смочила в вине. Чтобы добраться до Гиллевого нутра, пришлось сделать еще и поперечный надрез, в сторону от вертикального.

Гриду затошнило, и она выбежала во двор, увлекая за собой племянника Оле. Пока не сбежала и побледневшая как полотно Марта, я заняла ее делом:

— Рви ткань на лоскуты.

Сперва я сделала то, что намеревалась, убрав отросток и как следует перетянув остаток кишки у основания. Затем небольшими лоскутами, смоченными в горячем вине, я принялась вычищать кишки Гилля, очень сомневаясь, что мне удастся справиться со свалившейся на меня бедой. Казалось, этому не будет конца: я один за другим бросала свернутые в комочки куски ткани в воду, а бледная Марта, сцепив зубы, подавала мне чистые.

— Не пора ли его зашивать? — бормотала она, стараясь прикрыть нос. — Как долго он сможет лежать так со вспоротым животом?

— Илва… — подал голос Ирах.

Сцепив зубы, я делала свое дело.

— Это все надо убрать, — твердила я, как молитву, пока руки скатывали, протирали, выбрасывали.

— Илва…

— Ведь если хоть что-нибудь останется, — бормотала я сама себе, — в кишечнике размножится зараза, а тогда…

— Илва… — Ирах перехватил мою руку. Я с удивлением подняла на него глаза. — Остановись. Он не дышит.

— Что?! — истерически взвизгнула Марта.

Я отупело посмотрела в лицо Гиллю. Он казался всего лишь мирно спящим.

— Не может быть.

— Он не дышит, Илва.

— Дай зеркало! — крикнула я воющей в голос Марте.

Она ринулась из горницы так стремительно, будто это действительно могло помочь вернуть ей отца. Я пыталась нащупать живчик на худой морщинистой шее, но у меня не вышло. Чувствуя нарастающую панику, я выхватила зеркало из дрожащей руки Марты и приложила его гладкой поверхностью к носу и губам Гилля, слыша лишь собственный стук сердца.

Зеркало не запотело.

— Он не дышит, — упрямо повторил Ирах. — Грудь не поднимается.

Ноги внезапно перестали меня держать, и я осела на пол, роняя зеркало и хватаясь за голову.

— Но почему?.. Почему?..

— Зарезала! — запричитала надо мной старуха Ленне, на суматоху явившаяся из кухни. — Ведьма проклятая!

Теперь они кричали надо мной все. Хватали за платье, сорвали с головы косынку, вцеплялись в волосы.

— Сгинь, богомерзкое отродье!

Я не могла отбиваться. Тяжелое, удушающее чувство вины сковало все мое тело и сознание — я убила человека своими руками. Едва ли я отдавала себе отчет в том, что происходит теперь со мной. Лишь когда я очутилась во дворе и судорожно вдохнула морозного воздуха, то поняла, что Ирах вырвал меня из рук разгневанных женщин и придерживает за плечи, не давая упасть.

— Почему?.. — бормотали мои губы. — Он не должен был умереть… Я ничего не повредила внутри…

— Видно, время его пришло, дочка, — ласково ответил Ирах, прижимая меня к себе. — Зря мы с тобой это затеяли.

— Он бы умер, — всхлипнула я, вытирая мокрый нос.

— Он и так умер. Только теперь им есть кого обвинять, — большая теплая рука Ираха гладила мои волосы.

Хлопнула дверь, на пороге показалась разгневанная старуха.

— Что, напакостила и в кусты?! Чтоб тебе детей не дождаться на своем веку! Иди зашивай его! Я не позволю мужу предстать перед Создателем с кишками наружу!

Я снова всхлипнула, размазывая по лицу слезы.

— Иди, дочка, — подтолкнул меня в спину Ирах, — и правда: негоже оставлять его так, со вспоротым животом.

Старуха церемониться со мною не стала: схватила за косу и потащила внутрь, по пути награждая мою спину ударами сухоньких кулачков, которых я почти не замечала.

Заливаясь слезами, я исполнила свой последний долг и аккуратно зашила разрезы. Внутренний голос по-прежнему кричал, что этого быть не может: я все сделала правильно. Я не повредила ничего внутри Гилля, и все же он умер. Что же я сделала не так?

— Гореть тебе в пекле, окаянная ведьма! — голосила надо мной старуха Ленне, пока я, плача навзрыд, собирала свои инструменты и зелья. — Пусть проклянут тебя все невинные души, которых ты погубила!

Кроме Гилля, я пока не успела погубить ничьих душ — во всяком случае, в этой жизни, — но от этого не было менее горько. На пороге я оглянулась на тощую фигурку старика, которая после смерти казалась еще меньше и беззащитней.

— Да смилуются над тобой духи забвения, — неслышно шепнули мои губы, заглушаемые проклятиями старухи.

— Уходи, — негромко, но твердо сказала Марта, глядя на меня немигающими глазами.

Все, все они смотрели на меня с ненавистью. Ленне, Грида, Марта, паренек Оле… Разве что во взгляде Келды мне померещилось сочувствие.

— Ступай, Илва, — подтолкнул меня к выходу Ирах.

Я вышла из дома мертвого Гилля и побрела домой, спотыкаясь на ходу и утирая льющиеся рекой слезы. В голове все так же роились упрямые, но безответные мысли: что я сделала не так? Одно за другим я прокручивала в памяти все свои действия. Отвар дурман-травы был нисколько не крепче того, которым я поила бедолаг-воинов перед тем, как отрезать расплющенную тяжелым молотом конечность, зашить вспоротое мечом брюхо или просто дать временное облегчение страдающему невыносимой болью раненому солдату. Кожные покровы я надрезала со всей осторожностью: Гилль не мог во сне чувствовать боли, а внутри его нутра я не делала ничего, кроме очищения от разлившейся там скверны.

Ноги сами принесли меня к дому, в то время как голова была занята тяжелыми, парализующими мыслями. Лишь перед самым крыльцом я остановилась как вкопанная, глядя на то, как три мои курочки и петушок важно расхаживали в загороже, а четвертая, самая старенькая из них, нахохлившись, сидела на перевернутом полене.

Ведь Гилль был стар и немощен. А я дала ему столько отвара дурман-травы, сколько хватило бы на здорового солдата! Его слабое сердце, на которое он то и дело жаловался в трактире у Ираха, не выдержало силы зелья и просто успокоилось, остановившись навеки.

По моим щекам вновь рекой потекли слезы, и я упала на колени у крыльца, сорвав с головы платок и вцепившись себе в волосы. Какая же я дура! Как я могла не подумать о преклонном возрасте Гилля?! Я ведь и вправду убила его, хоть и не тем, что разрезала ему живот…

Не в силах сдержаться, я зарыдала в голос и согнулась в три погибели, уронив голову на крыльцо. И как меня теперь будет носить благодатная мать-земля?

Хлопнула дверь — видимо, до Энги донеслись мои громкие всхлипы и завывания.

— Илва? — встревожился он. — Что с тобой? Что стряслось?

— Я убила Гилля, — сквозь всхлипы, икоту и слезы попыталась ответить я. Замерзшие губы не слушались, и вместо слов получилось невнятное мычание.

Энги спустился с крыльца, приподнял меня и почти на руках поволок в избу. Внутри было тепло и приятно пахло грибной похлебкой. Энги заботливо вытряхнул меня из телогрейки, усадил на лежанку, сел рядом и принялся растирать мои замерзшие руки.

— Как это случилось? — глухо спросил он.

Всхлипывая и заикаясь, я выложила Энги все как есть, без утайки. Мне и самой необходимо было исповедаться, ведь сотворила я страшное своими руками — отняла человеческую жизнь, и этот камень никогда мне не сбросить со своей грешной души.

— Ирах прав, — выслушав мои сбивчивые речи, произнес Энги. Он потеплее укрыл одеялом мои ноги и обнял меня за плечи, прижимая к себе, — старик бы и так умер, и ты это знала. Ведь от него даже лекарь отказался. А ты просто хотела ему помочь. Или ты думаешь, что ты всесильна, как сам Создатель?

Я всхлипнула, с благодарностью прильнув к груди Энги и постыдно вытирая щеки и нос о его рубаху.

— Мне теперь в деревне и носа показать нельзя — проклинать будут как ведьму…

— И не ходи, — отозвался Энги, обнимая меня и поглаживая по голове, как прежде делал Ирах. Его сердце под моей щекой стучало ровно и спокойно, постепенно передавая успокоение и мне самой: хоть кто-то не стал меня винить и проклинать. — Вот пусть попробует еще кто-нибудь заболеть и позвать тебя для лечения. А ты не пойдешь больше — и пусть выкручиваются, как хотят. Ведь ты никому не обязана, а?

Я вдохнула и лишь крепче прижалась к Энги: от него исходила надежность и приятное умиротворение.

— Никто больше не придет, — вздохнула я, — кто захочет, чтобы его лечила убийца?

— Все забудется, Илва, — продолжал приговаривать Энги, баюкая меня у себя на груди, будто младенца, — а если не придет никто, то и не жалко. Пусть живут себе, как хотят. Я-то знаю, что ты хотела как лучше.

— Хотела… да только все бесполезно. Только смерть несчастному причинила…

— Тебе бы у настоящего лекаря поучиться, — задумчиво произнес Энги над самым моим ухом, и мне показалось, что его губы легонько тронули мои волосы. — Ты ведь многое знаешь, и у тебя есть дар к врачеванию.

— Пустое, — всхлипнув, я утерла нос запястьем. — Я больше к этому ножу и не прикоснусь.

— Ты бы поела, — сказал он осторожно. — Я похлебку сварил.

— Не хочу, — меня едва не затошнило при мысли о еде.

— Совсем ведь ослабнешь…

Он попытался оторвать меня от себя, но я не далась, судорожно вцепляясь пальцами в рубашку Энги.

— Не уходи, — попросила я и закрыла глаза, слушая биение его сердца. — Не отпускай меня.

И Энги оставил свои попытки, еще долго баюкая меня в своих теплых объятиях.

Вынырнув из тревожного сна, я не сразу сообразила, где нахожусь и что со мной приключилось. Лишь несколько мгновений спустя живо вспомнилось все, что произошло — смерть Гилля, проклятия его семьи и утешение, которое мне подарили теплые руки Энги.

Осознав произошедшее полностью, я поняла, что и сейчас лежу в его объятиях — на его плече вместо подушки, прижавшись лицом к груди. А Энги примостился на самом краю моей лежанки и все так же гладит меня по спине. Я смущенно высвободилась из уютных объятий и села на постели, пригладив выбившиеся из косы волосы. За окнами было уже совсем темно, горница освещалась лишь бликами догорающих в печи углей. Энги, освободившись от меня, поспешно поднялся с лежанки и отступил к столу.

— Долго я спала? — сгорая от стыда и стараясь не встречаться с ним взглядом, спросила я.

— Недолго. Выспалась хоть? Ты и во сне пыталась плакать.

Может и так, но чувствовала я себя гораздо лучше. Вслух ничего не ответила, лишь кивнула. Энги, прихрамывая, подошел к печи, подбросил дров и заново раздул огонь, а затем поставил сверху остывший котелок с похлебкой.

Я вздохнула, поправила на себе одежду и поднялась. Но тут же пошатнулась и оперлась о край стола — в голове нехорошо закружилось.

— Тебе надо поесть, — сказал Энги, скользнув по мне взглядом. — Два дня уже не ешь, себя изводишь. Если не станешь есть сама, привяжу тебя к стулу и буду кормить силой.

— Хорошо, — я не стала спорить, чувствуя, как от голода и вправду нешуточно сводит желудок. — Но сначала мне надо смазать твою ногу.

Он усмехнулся:

— Тебе дай только кого-нибудь полечить. Несладко мне с тобой придется.

Но на лежанку все же послушно сел и терпеливо наблюдал, как я смазываю зашитую и слегка воспаленную рану целебной мазью.

— Так у тебя любовь с Хаконом? — внезапно спросил он безо всякого гнева в голосе.

— С чего ты взял? — хмуро покосилась на него я. — Ну я же видел, как вы в кузнице обнимались. Что ж ты правду не сказала?

— Да нет у меня с ним никакой любви, — обиделась я. — Я за ножом к нему зашла. А ему дай только над девкой потешиться. Несерьезный он человек, вот что я тебе скажу.

Энги задумался, а потом приподнялся на локте.

— Он тебя обижал? Я горестно вздохнула. Скажи ему правду — и снова ведь коршуном налетит на Хакона, а мне не хотелось, чтобы они бесконечно дрались, тем более из-за меня.

— Нет. Просто у него шутки такие. Ему кажется, что это смешно. А тебе не стоило с ним драться.

— С кем мне драться, а с кем нет — я сам решу. Ты мне голову не морочь, а прямо скажи: любишь его или в игры со мной играешь?

Его слова рассердили меня настолько, что я нарочно слишком сильно затянула на повязке узел, заставив его дернуться и зашипеть от боли.

— Это Хакон со мной играет. А мне до него дела нет. Мне вообще до этих глупостей дела нет — я человека убила, понимаешь ты? Грех на душу взяла, мне теперь вовек не отмыться!

Перед глазами услужливо встал образ мирно засыпающего Гилля, который доверил мне свою жизнь, и на глаза вновь навернулись слезы.

Энги, несмотря на мою мелочную жестокость, злиться не стал, сам ослабил узел на повязке, а потом взял мою руку в свою.

— На тебе греха нет, Илва, запомни это. Видит Создатель, ты хотела ему помочь, а не убить. И они поймут это тоже.

— Не поймут, — сокрушенно качнула я головой.

— А это мы еще поглядим. Только ты вот что… в деревню пока не ходи.

В этом я с ним охотно согласилась бы — видеть меня там никто не захочет. Даже Ирах, пожалуй… И Мира… Я жалко всхлипнула.

— Понадобится что — мне скажешь, я куплю. А теперь садись-ка и ешь.

Он встал с лежанки и подтолкнул меня к столу. Сам снял с печи булькающее варево и наполнил им глиняную миску, поставил передо мной. Пока я ела, чувствуя, как от горячей похлебки тепло разливается по внутренностям, Энги водрузил на печь ведра с водой. Про себя я отметила, что бочка была полнехонька, и невольно устыдилась — пока я строила из себя великую целительницу, пропадая пропадом то в деревне, то в Старом Замке, раненый Энги взял на себя хлопоты по хозяйству, хотя уговор был совсем о другом.

— Спасибо, Энги, — преисполненная внезапной благодарности, вымолвила я, утолив голод. — Теперь я вижу, что ты и правда сын своей матери. Она бы гордилась тобой.

Энги, почему-то нахмурившись, буркнул в ответ что-то неразборчивое и приволок из чулана бадью для купели.

— Отогрейся как следует — на снегу-то валялась, небось все нутро себе выстудила. А я пока дровами займусь. И это… не торопись, я тебя тревожить не буду.

Молча одевшись, он подхватил топор и ушел со двора. Я хотела бы крикнуть вослед, что на ночь глядя рубить дуб в лесу — неразумное занятие, но осеклась на полуслове. Уж не много ли я взяла на себя, повелевать им, словно он приходился мне несмышленым сыночком, а не хозяином?

Зато у меня теперь было вдоволь времени, чтобы убрать со стола и прибраться в горнице, а после вволю полежать в горячей купели, прогоняя дурные мысли. Мысленно просила духов воды смыть с души и тела мой тяжкий грех, но камень, давивший на сердце, никак не хотел убираться.

Что сказала бы старая Ульва, если б знала, какое злодеяние я совершила, желая помочь? Случалось ли ей губить человека зазря вместо того, чтобы продлить ему жизнь? Как же мне не хватало ее утешения, ее ласковых глаз и добрых слов! А еще было горько осознавать, как станут проклинать меня люди в деревне за то, что сжила со свету старого Гилля. И что если старая Линне или разгневанная Марта решат искать правды в Старом Замке у старого лорда Хенрика, желая мне смерти?

От этой мысли я зябко поежилась, несмотря на то, что лежала в горячей воде. Лучше не думать о том, что велит сделать старый лорд с ведьмой, лишившей жизни человека. И так на душе тошно. Но даже если меня минует людская расправа, что мне делать дальше? Как жить? Чем кормиться, если Ирах больше не примет от меня сушеных трав и грибов, припасенных за лето для продажи? Если больше ни одна душа не позовет меня исцелить хворь и не наградит за то парочкой медяков?

Бесполезная. Никчемная. Навеки проклятая.

Горькие слезы отчаяния закапали из глаз в исходящую паром воду. Как была я никем, невесть где взявшейся приблудой, так и сгину никем, всеми забытая и гонимая.

Со двора вдруг раздался звук топора — видать, Энги притащил из лесу срубленное дерево и принялся кромсать его на поленья. Среди черной пустоты в душу закрался язычок приятного тепла — он один не отвернулся от меня. Не стал гнать со двора, пожалел сироту, относился с добром, добывал для меня серебреники и утешил, как мог. Глубоко вздохнув, я утерла слезы и занялась мытьем косы — негоже заставлять парня долго мерзнуть во дворе.

Поспешив закончить купание, я переоделась в чистое, кликнула Энги и присела у печи сушить и расчесывать волосы.

— Полегчало? — спросил он с порога, едва затворив за собой дверь.

Я взглянула на Энги с благодарностью и не смогла отвести глаз. Статный, ладно скроенный молодой парень, разрумянившийся на крепком морозе, с чистым ясным взглядом, в накинутом на плечи подлатнике и мокрой от пота рубахе с закатанными до локтей рукавами — он был сейчас необыкновенно хорош. Такому бы под стать красивую, видную девушку, вроде Келды — и могли бы стать славной парой, вместе хозяйство вести, растить детишек…

Эта мысль больно кольнула сердце, и я заставила себя опустить взгляд. Руки отчего-то задрожали, гребень стал путаться в волосах, а дыхание перебило горькое осознание — я мешаю ему устраивать свою жизнь. Он и сам-то имел не лучшую славу среди деревенских, а теперь еще и с ведьмой-убийцей связался. Но что же делать? Идти-то мне некуда.

Энги, в нерешительности постояв у порога, сел на стул неподалеку от меня и стал глядеть на мои попытки расчесать путающиеся волосы. Я же не смела поднять глаз, осознавая свою полную никчемность.

— Илва…

Меня прошиб озноб, и я вскочила, как ужаленная. Что же это я расселась? Ему ведь тоже надо согреть купель, а я опять лишь о себе думаю, смакую свои горести.

— Я сейчас, Энги. Выплесну воду и согрею тебе чистой.

Он перехватил меня за руку, останавливая мой суетливый шаг.

— Мне и этой хватит. Илва…

— Что?

— Посмотри на меня.

Я повиновалась. Встретилась взглядом с его глазами — расширенные в полумраке зрачки почти поглотили зеленоватые радужки, отчего глаза казались темными. Энги тронул рукой мои влажные волосы, коснулся пальцами подбородка.

— Ты… — начал он, но осекся, не сводя с меня глаз.

— Что? — мое сердце упало в пятки.

— Э-э-э… я… — его голос сбился, и он отпустил меня, отступая на шаг, — я завтра с утра в деревню пойду. Может статься, до вечера не вернусь.

К Мире, что ли? — мелькнула глупая мысль, вновь царапнув острыми коготками по сердцу. Но вслух не сказала ничего, хоть и не нравилась мне его затея: с такой раной на бедре стоило бы отлежаться несколько дней, а не расхаживать каждый день то по лесам, то по деревне. Но кто я, чтобы ему указывать? Сглотнув, послушно кивнула.

— Попробую на работу наняться, — пояснил он, не дождавшись ответа.

— К кому? — удивилась я.

— Там поглядим. Пройдусь по избам. Может, к Огнеду попрошусь. Или к Ланвэ. А может, и Ирах чего посоветует.

Я прикусила губу. Желание было похвальным, но не отпускала мысль, что он делает это ради меня, раз уж я оказалась ни на что не способна. А мне только и останется, что с утра до вечера одиноко выть от скуки в пустой избе. Или…

— Обещай мне, — сказал вдруг он, понизив тон до шепота.

— Что?..

— Пока меня не будет, ты и шагу не ступишь со двора.

— Обещаю, — поспешила заверить я и отвела взгляд, подивившись, как он ухитрился прочесть мои затаенные мысли.

Он вновь приподнял мой подбородок и заставил посмотреть в подозрительно сощуренные глаза.

— Поклянись старыми духами.

Я испуганно сглотнула.

— Ладно. Клянусь.

Энги долго вглядывался в мое лицо, пока я не зарумянилась от стыда и снова не отвела взгляд.

— Все будет хорошо, Илва, — зачем-то сказал он. — Верь мне, все будет хорошо.