Лесной глуши неведомые тропы

Глава 6. Заглянуть под покровы

К вечеру вместе с возницей приехала мать страдалицы Келды. К тому времени все кровавые следы с постели и одежды были выведены, а сама девушка выглядела живой, хоть и все еще слабой после обильной кровопотери. Лихорадка больше не терзала измученное тело, и Келду даже удалось накормить свежей грибной похлебкой с овощами, которой я вдоволь наварила к ужину в ожидании Энги.

Увидев свою дочь, Марта изменилась в лице и запричитала над ней с явным облегчением. Возница осторожно перенес девушку вместе с постелью на телегу, а воспрянувшая духом мать, утирая слезы радости, вложила мне в ладонь монету.

— Благослови тебя Создатель, Илва, — шепнула она мне на ухо.

Я благодарно кивнула, принимая плату и благословение, хотя Создатель, пожалуй, с крайним неодобрением взирал на меня со своих благостных небес: в церкви-то я не была ни разу в жизни. Во всяком случае, ни разу за последние пять лет своей жизни. Да и сама сноха мельника при следующей встрече едва ли одарит меня взглядом — я уже давно привыкла к тому, что людская благодарность недолговечна, а нередко перерастает в откровенную неприязнь. Люди не любят оставаться в долгу у тех, кого недолюбливают. Так или иначе, я была рада, что сумела помочь Келде, а когда разжала пальцы, то едва не подпрыгнула от радости: вместо ожидаемого медяка на ладони нежданно-негаданно сверкнул серебреник.

Одной плетью меньше.

Повеселев, я заперла на ночь сарай, где уже собрались ко сну мои курочки, и вернулась в дом: следовало прибраться перед приходом охотника.

Стоило ли удивляться, что он явился за полночь, пьяный, грязный и злой, словно разбуженный посреди зимы голодный медведь. Грохот и топот заставили меня подскочить на месте с колотящимся сердцем: никак не могу привыкнуть к его шумным приходам. Забившись в угол на постели, я с испугом наблюдала за тем, как сердитый хозяин, шатаясь, пытается повесить на стену лук и колчан, но, не найдя колышка, просто сваливает в угол; как расшвыривает по горнице с трудом стянутые сапоги; как, рыча и ругаясь, отвязывает пояс и бросает на стол, да неудачно: тяжелый ремень с коваными бляхами соскальзывает с края столешницы и с громким стуком падает на пол.

— Дерьмо Создателя! — в сердцах выругался Энги и, покачиваясь из стороны в сторону, наклонился за злополучным поясом.

Пожалуй, Создатель крепко разобиделся на него за гневливую брань, поскольку, разгибаясь слишком резво, богохульник едва не снес головой угол стола.

Звериный рев сотряс горницу, вслед за ним раздался дикий грохот — стол, посмевший вступить в единоборство с хозяином, отлетел вверх тормашками к остывающей печи; заслонка с оглушающим лязгом свалилась вниз. Тлеющие угли весело полыхнули, неожиданно получив толику воздуха, и осветили горницу тусклым светом. Я не выдержала и вскочила с лежанки, поймала руку дебошира на излете и попыталась заглянуть ему в глаза.

— Энги! Да что с тобой творится?

Он пошатнулся, цепко схватил меня за плечи — то ли опираясь, то ли захватывая в плен — и наклонился ближе, будто хотел получше разглядеть мое лицо. Крепкий винный дух перешиб мне дыхание.

Он пошатнулся, цепко схватил меня за плечи — то ли опираясь, то ли захватывая в плен — и наклонился ближе, будто хотел получше разглядеть мое лицо. Крепкий винный дух перешиб мне дыхание.

— Что, — он громко икнул, — успела спровадить?

— Кого?

— Уж не знаю… кто к тебе таскается… пока хозяина… на порог не пускают…

— Духи небесные, Энги! — я попыталась вывернуться из мертвой хватки. — Что ты говоришь? Никто ко мне не таскается!

Его снова качнуло; стало страшно, что огромное тело упадет на меня и придавит всем весом. Я уперлась кулаками в твердую грудь — и поддерживая его, и защищая себя.

— …на телегах… ездит…

— Энги, опомнись! Люди ищут у меня исцеления!

— Кто это был? — рявкнул он, разом сминая мою хлипкую защиту и подгребая меня к себе. В потемневших глазах плескались обида и гнев.

— Энги…

— Говори, девка! — он встряхнул меня, будто молодую яблоню, и теперь стало по-настоящему страшно.

— Я не могу… Мне нельзя…

— Говори! — его лицо теперь было так близко, что можно было ощутить кожей его тепло. В страхе я закрыла глаза. — Кого от меня прятала?

— Энги… — шептала я, не смея открыть глаз и чувствуя его хмельное дыхание у самых губ.

Взрыкнув — вот-вот укусит, что дикий зверь — он лишь сомкнул ручищи за моей спиной и захрипел в ухо:

— Не смей меня из дома гнать!

— Я не буду, — всхлипнула, — прости, я не могла… Тебе нельзя было…

— Это мой дом!

— Твой, Энги… Отпусти…

Он хрипел и рычал, слегка пошатываясь на широко расставленных ногах и качая меня вместе с собой. Вцепившиеся в каменную грудь пальцы ощущали, как гулко и быстро бьется могучее сердце Энги; лицо горело под жарким дыханием — щека, висок, глаза… Горячие ладони елозили по моей спине, комкая лен ночной рубашки. От страха пересохло в горле: если он совсем потеряет разум, я пропала…

— Не тронь меня, — едва слышно выдохнула я, невольно коснувшись губами его скулы.

Кричи-не кричи, но кто придет на помощь в лесу к беззащитной девице? В прошлый раз меня спасли волки, но сейчас их что-то не слыхать…

— Боишься? — его снова качнуло, и он переступил с ноги на ногу, разжимая руки. — Не бойся, Илва… Что ты подумала, глупая девка? — он попытался рассмеяться, но вместо этого икнул и затряс лохматой головой. — Ни одной женщины я не брал силой… — он, наконец, отступил и тяжело плюхнулся на свою лежанку — та жалобно заскрипела под его весом. — Мой отец взял силой мою мать… Каково это, а? Ненавижу его, гореть бы ему в пекле… Жаль, не смог удавить его своими руками… — он поднес к глазам ладони и посмотрел на них с такой ненавистью, будто и впрямь винил их в случившемся.

Ни жива ни мертва, я стояла столбом и боялась пошевелиться. Неужели старые духи вновь помогли мне и образумили Энги? Страх понемногу отпускал, и я силилась понять, о чем он толкует: надо бы отвлечь его от шальных мыслей, а для этого лучше всего говорить с ним. Слова Энги постепенно обретали для меня смысл — кажется, он говорит об отце?..

— Ты… виделся с ним?

— Виделся, — он вновь тряхнул головой, то ли пытаясь разогнать хмель, то ли отгоняя тяжелые воспоминания. — Я полгода был у него в плену.

— В плену? — страшная догадка стрелой пронзила голову. — Твой отец — крэггл?! Я похолодела при мысли о том, что довелось пережить бедняжке Ульве.

— Не просто крэггл, — он горько усмехнулся, не глядя на меня. — Это… было не дезертирство… — бормотал он почти неразборчиво, и мне пришлось ступить ближе, чтобы расслышать его слова. — В той битве… принцу хотелось скорой победы и почестей… Все… понимаешь? Все видели, что он ведет нас не туда… в западню… И, как трусы, молчали, боясь королевского гнева… Я говорил ему… говорил… да что толку? И поэтому… — он икнул, — мне пришлось… не подчиниться приказу, чтобы успеть со своим отрядом зайти к крэгглам с тыла… отвести на себя удар…

Энги уронил голову и вцепился пальцами в растрепанные волосы. Некоторое время он молчал, а я не смела даже дышать, глядя на него. Я совершенно не понимала, о чем он пытается рассказать, но мне было искренне его жаль.

— Не помогло. Попался я, но попался и он… Всех перебили — дикари никого не щадят… кроме принца. Его — не посмели… А меня…

Он надолго задумался, словно провалившись в те самые события, которые так долго терзали его.

— Они приняли меня за другого, понимаешь?.. Я не мог понять их замешательства… Но когда увидел сам, то стало ясно… Я похож на него — как две капли воды…

— На кого? — вырвалось у меня.

— На их короля, — Энги, наконец, поднял искаженное страданием лицо и с вызовом посмотрел на меня. — Понимаешь? Мой отец — сам гребаный король крэгглов.

От неожиданности ноги будто приросли к полу. Вот уж новость так новость! А Энги, казалось, уже вовсе меня не замечал.

— И он… он… Когда мы сумели объясниться, он спросил у меня, не сын ли я ведьмы из южных лесов… — он сглотнул. — Полгода я был в заточении вместе с его высочеством — думал, что они ведут переговоры… А в это время король оплакивал смерть своего сына и объявил меня дезертиром, наслушавшись лживых побасенок командиров.

— Он понял, что ты его сын, и все равно держал в плену? — ужаснулась я. — Что же они за люди такие?

Энги надолго задумался — видимо, вспоминая недавние события, больно ударившие по нему.

— Он предлагал остаться у них. Воевать за них. Стать крэгглом. Понимаешь? — он повернулся ко мне и прожег горящим, гневным взглядом. — Предать своего короля, предать Создателя… свою мать… Все, во что я верил! Да лучше бы я сдох…

— Не говори так, — поколебавшись, я все же рискнула присесть с ним рядом и положить руку ему на плечо. — Жить всегда лучше, чем умереть.

Он не отвечал мне, глядя в одну точку перед собой.

— Но как же ты сбежал?

— Да уж сбежал, — хмыкнул он невесело. — Он… который назывался моим отцом… повел их в набег на приграничные земли… Слыхала, небось? Та самая битва, не так давно, неподалеку от Трех Холмов… Меня-то не взяли, оставили и принца… И уж тогда мне удалось разделаться со стражами, освободить его высочество, отбить лошадей и бежать, покуда нас не хватились. Если бы не это… Король не помиловал бы меня, а моя голова торчала бы на палице близ дворцовых стен, в назидание солдатам — чтоб не помышляли о дезертирстве.

Я вздохнула — хорошо, что для Энги все закончилось именно так.

— Что было, то было, — сказала я примирительно, погладив его по плечу. — Давай-ка я лучше согрею воды, тебе надо вымыться.

Вставать спозаранку страсть как не хотелось. Глаза наотрез отказывались открываться, хотя рассеянный утренний свет, настойчиво пробивавшийся сквозь плотно сомкнутые веки, намекал на то, что ночь давно закончилась. Пытаясь сохранить иллюзию темноты, я натянула по самые глаза теплое одеяло и отчаянно зевнула. Никакого покоя нет с моим буйным соседом. Половину ночи, сотворенной для сна и отдохновения уставшего тела, я провозилась с пьяным Энги, спасаясь от его гнева, слушая его странные россказни, утешая и сооружая ему горячую купель, будто младенцу. А ведь впереди новый день, полный трудов и забот. Да и курочки, поди, беспокоятся в запертом сарае — отчего хозяйка не идет выпустить на волю, отчего не накормит?

С тяжелым вздохом я разлепила свинцовые веки и отбросила одеяло, поежившись от стылого утреннего воздуха. Пока ночной гулена всласть отсыпался, я растопила печь, выплескала остывшую воду, оставшуюся после ночного омовения, оттащила бадью в чулан, наскоро умылась и занялась стряпней для оголодавшего за ночь хозяина. Наверняка Энги с похмелья будет маяться головной болью; хотелось надеяться, что готовый завтрак с утра хоть немного усмирит его буйный нрав.

За ночь навалило снегу по самые икры; выпущенные на свободу курочки побродили чуток, утопая в холодном пуху, и вернулись на порог сарая, возмущенно нахохлившись. Пришлось взяться за лопату и расчистить двор от снежных заносов. После я внесла несколько поленьев в сени, чтобы просыхали в тепле, завернулась поплотнее в овчинную телогрейку, замоталась пуховым платком и отправилась в деревню. От вчерашнего кабана Энги, похоже, не досталось даже крученого хвостика, а его вопли об отсутствии мяса в стряпне угнетали меня с каждым днем все пуще. Поэтому я собралась наведаться к мяснику, чтобы выторговать немного свежей дичи да приготовить домашнему обжоре жаркое с овощами.

Но с этим намерением пришлось повременить, поскольку едва я дошла до трактира, из окна ко мне свесилась сонная простоволосая Мира:

— Илва! Ты ли? Поднимешься ненадолго?

Я кивнула с улыбкой. Такое раннее пробуждение для Миры было скорее редкостью, чем правилом: еще солнце не подобралось к полуденной высоте, а она уже на ногах. Подруга исчезла в окне, громко хлопнув ставней, а мои ноги повернули во двор трактира.

Харчевня об этой поре еще пустовала. Внутри я застала лишь семейство хозяев: Ирах на привычном месте за стойкой расставлял на полках чистые тарелки и кружки, неприветливо зыркнувшая на меня Руна деловито сновала между столами и лавками и скоблила щеткой деревянные столешницы, сын их Свейн выскребал золу из погасшего камина.

— Добрый день вашему дому, — вежливо поздоровалась я с хозяевами.

— Здорова будь, Илва! — радостно откликнулся Ирах, обернувшись на мой голос.

Свейн растянул губы в широкой молчаливой улыбке, а Руна принялась бурчать себе под нос что-то явно для меня нелестное.

— Я к Мире. Можно?

— Ступай, ступай, Илва, даже не спрашивай.

— А то перебиралась бы уже насовсем, к подружке-то, — ядовито бросила мне вслед Руна, — Хоть какой-то бы толк от тебя был. Чай, мужиков-то уже научилась приваживать?

— Помолчи, — шикнул на нее Ирах.

Я не стала вступать в перебранку, хотя слова Руны хлестнули меня больнее плети. Не составило труда догадаться, что она подразумевала. Я как-то и не подумала поначалу, что люди в Трех Холмах станут судачить о том, что я теперь живу вместе с Энги под одной крышей, а людская молва, видимо, уже приписала нам срамную связь. Руна, небось, и была одной из первых, кто придумал возводить на меня напраслину. И ведь теперь не отмоешься…

Едва я взошла на последнюю ступеньку жилого этажа, Мира уже встречала меня с открытой дверью.

— Ну где ты там запропастилась? — нетерпеливо насупила она брови.

— Что за спешка? — удивилась я, но она уже втаскивала меня внутрь.

— Поговорить надо, — сказала Мира и грубовато толкнула меня в сторону кровати.

Я опасливо покосилась на неубранную постель. У меня возникли подозрения, что постель эту Мира не меняла после ночи, и наверняка в ней успел побывать не один любовник. Я целомудренно присела на кресло неподалеку.

— О чем?

— А вот о чем. Скажи-ка мне, Илва, хорошо ли отбирать парня у подруги?

Она воинственно уперла руки в бока. Я невольно залюбовалась ее стройным станом, прикрытым лишь тканью тонкой ночной сорочки с красивыми кружевами. У сорочки был широкий ворот, похожий на тот, какие я видела на платьях у благородных дам; с одной стороны кружево сползло на руку и оголяло молочно-белое девичье плечо. Темные пряди распущенных волос тонкими змейками спускались по груди и плечам — хоть картину с нее пиши.

С языка уже был готов сорваться вопрос, нет ли у нее бумаги и угля, но внезапно до моего сознания дошел смысл ее слов.

— Парня? — мои брови удивленно поползли вверх. — Ты имеешь в виду Энги?

— А у тебя живет еще кто-то? — еще грозней насупилась Мира.

— Мира… — я даже растерялась. — Откуда у тебя такие мысли? Я же тебе говорила, что Энги — сын Ульвы, и я живу в его доме поневоле, ведь податься мне больше некуда…

— А я тебе верила! — Мира даже топнула ножкой, ее тонкие ноздри раздувались от гнева.

— Да что с тобой, Мира? — теперь уже я рассердилась. — Мы с Энги просто соседи, между нами нет ничего!

Тень сомнения мелькнула в темно-серых девичьих глазах.

— А почему тогда он перестал ко мне ходить? — воинственно задрав подбородок, потребовала она ответа.

— Как же перестал? — еще больше удивилась я. — Вчера ведь он у вас был. Еле живой приполз посреди ночи!

— Вот именно! Был, но ко мне пойти не захотел! Сидел тут и пойло свое хлебал, пока мужики его взашей не вытолкали. Это ты его приворожила? Говори как есть, лучше по-хорошему!

— Будто нужен он мне! — от несправедливой обиды мои губы задрожали. — Хоть сейчас его забирай, оглоеда такого, со всеми потрохами! Мне-то свободней вздохнется, да ночами хоть высыпаться начну…

— Что-о-о? — Мира едва не задохнулась при моих последних словах.

— А что? — возмутилась я ее предположению. — Каждый раз приходит среди ночи, топчется, будто стадо быков, громит все вокруг, бранится, хулит Создателя во все горло…

Мире, казалось, полегчало.

— Почему он ко мне больше не ходит, а? Скажи мне, почему?

Я пожала плечами. Обижать подругу своими домыслами я бы не стала даже под пыткой, а что там творится в голове у Энги — мне неведомо. Да и знать не хотелось.

— Может, с деньгами у него сейчас туго, — рискнула предположить я.

— Я ведь не прошу с него денег, — жалобно протянула Мира, шмыгнув носом, будто обиженная девчонка. — Может, у меня с ним все по-другому…

— По-другому? — не поняла я.

— Может, у меня с ним любовь… — снова хлюпнула Мира и тяжело опустилась на край кровати. — Ведь я же старалась… Ведь ему же хорошо было…

Мне стало так жаль бедняжку Миру, что я поборола брезгливость и пересела с кресла на кровать, рядом с ней. Приобняла за плечи и поспешила дать себе обещание, что непременно поговорю с Энги о Мире. Вдруг присмотрится к девчонке-то? Ну и что, что ее промысел у людей не в особом почете? Ведь если остепенится, замуж выйдет, детей нарожает…

…тогда мне придется идти из дому вон.

Я горько вздохнула.

— Может, еще одумается, — ободряюще сказала я.

— Ты поговоришь с ним, Илва? — в жалко утирающей нос Мире сложно было узнать недавнюю воительницу.

— Я-то поговорю, — я снова тяжело вздохнула, вспоминая, как один такой разговор между нами уже состоялся, — но он не особенно меня слушает.

Нащупав в поясном кармане платок, я заботливо вытерла подруге выступившие слезы.

— Может, он себе в деревне какую из девчонок присмотрел? — я постаралась деликатно отвести от себя удар.

— Не сунется он туда, — вздохнула Мира, — не любят его деревенские.

— За дезертирство?

— Мужики — да, пожалуй, за это. Бабы… те, кто постарше, девок от таких берегут. А девки-то считают его гордецом.

— Почему?

— Ты не знаешь? — Мира покосилась на меня темно-серым глазом, отобрала платок из моих рук и утерла нос.

— Нет, — призналась я, и во мне вновь разгорелось любопытство, — расскажи.

— Было это еще до того, как он покинул деревню. Нанялся в стражники к старому лорду Хенрику. Мечом-то он всегда горазд был помахать: первый меч ему еще старый кузнец выковал, отец Хакона. Деньги, небось, у матери тогда своровал…

Мне не хотелось думать так плохо об Энги, но я молчала, затаив дыхание.

— А там закрутил он любовь — и с кем, ты подумай? Ни в жизнь не угадаешь. С самой господской дочерью, леди Магдаленой.

— С сестрой Милдреда? — ахнула я.

— А то. Уж не знаю, задурил ли он ей голову, или она ему, а только метил он не иначе как в самые зятья к старому лорду. Ублюдок-то, а?.. Из-за Магдалены этой и вышла та позорная потеха на площади перед Старым Замком, которая ославила Тура среди деревенских.

— Потеха? — я даже рот приоткрыла.

Мира, казалось, забыла о недавних слезах и даже повеселела.

— Я того не видела, это уж люди рассказывали. Глупить-то он всегда был мастак, так что охотно верю. Ходила молва, будто застукал Милдред сестру-то с прохиндеем нашим, да отцу все сказал. Лорд Хенрик крепко осерчал на Энгиларда и хотел было отдать его палачу, чтобы забил того кнутом на главной площади. Ну, а Энги возьми и скажи в бахвальстве, что тогда он потеряет самого сильного и ловкого из своих стражников. Что-де с ним по силе не мог сравниться никто из людей старого лорда, что он-де взбешенного быка на пастбище голыми руками останавливал.

Мира хихикнула, а мне почему-то было не смешно. Я вообразила себе отчаяние, охватившее тогда беднягу Энги: перед лицом позорной смерти и не такое ляпнешь.

— Милдред тогда и подсказал отцу устроить забаву на потеху людям. Поставили его в круг безо всякого оружия и выпустили к нему дикого тура, живьем изловленного охотниками. Лорд Хенрик тогда поставил условие: если Энгилард докажет свое бахвальство и одолеет тура голыми руками, тогда отпустит его восвояси.

Что было бы, проиграй Энги спор, даже спрашивать не стоило — любому ясно, что живым безоружный человек тот смертельный круг не покинул бы. Я с трудом осознала, что в ладони впиваются мои же собственные ногти, настолько разволновал меня рассказ Миры.

— И что? — тихо выдохнула я.

— А что? Живой ведь, как видишь. Тура он одолел, хоть и наподдал ему зверюга поначалу так, что вспорол штаны вместе с задом. Но уговор есть уговор: выпустили хвастуна, а напоследок подпортили ему шкуру парочкой плетей.

— За что? — возмутилась я, слишком живо воображая те давно минувшие события.

— За то, что возомнил себя парой, достойной дочери лорда. Еще и ославил девицу на все королевство, а ведь ее самому принцу в жены прочили.

— Отчего это лорд наших земель так угоден королевской семье? — со странным для меня самой недовольством поинтересовалась я.

— Это правда, любит старого Хенрика Его Величество. В одном из давних славных боев Хенрик ему жизнь спас ценою потери руки, а за то король пообещал спасителю скрепить их семьи священными узами брака. Магдалена, как старшая, была обещана принцу Арвиду, однако после такого позора ее наспех выдали замуж в Дальний Удел, подальше от людской молвы. Тогда король и предложил вместо сына свою дочь, принцессу Ингрид, в жены Милдреду. Да и тут не свезло… Впрочем, остальное ты знаешь.

Я задумалась почему-то не над горькой судьбинушкой детей лорда Хенрика и королевичей, а над тем, каково было Энги после того случая возвращаться с позором в деревню. Небось то, что он голыми руками дикого быка одолел, ему скоро забыли, а порванные на заду штаны наверняка стали местной легендой и предметом злобных насмешек от односельчан.

— После этого его и прозвали Туром? — догадалась я.

— А то, — широко усмехнулась Мира, чьи слезы уже давным-давно высохли на ресницах.

Теперь уж и я поняла, почему он так злился, когда я назвала его этим прозвищем — оно невольно напоминало ему и об утраченной любимой, и о пережитом позоре.

— Сама понимаешь, после того случая, да еще после того, как ославил себя дезертирством, за него ни одна порядочная девица не пойдет, — гордо вскинула подбородок подруга. — Так что пусть не шибко-то важничает передо мной.

— Он не дезертировал, — не смогла смолчать я. — Это были досужие наветы. Король простил его и выписал ему помилование.

Мира пожала плечами, будто для нее не имело значения доброе имя любовника.

— Его счастье. Но ты уж с ним поговори обо мне, будь добра.

— Поговорю, — устало кивнула я и поднялась — пора было заниматься своими делами.