Личный дневник моей фиктивной жены

Глава 21

— Маргариточка, детка, как? Как всё прошло? Я не поехала на похороны Никулички, не могла это вынести. Всё было достойно? У меня сердце всё заходится, никакие лекарства не помогают.

— Зинаида Макаровна, родная, всё прошло чинно и благородно. Уверена, Нике бы понравились её похороны. А что это мы сердце не бережём? Стольких лоботрясов и хулиганов выучили, воспитали, и сердце сберегли, а теперь что?

— Полно тебе старуху бранить, Ритулечка. Я ведь сама всё понимаю. Но никак не могу унять боль утраты. Как же моей Вероникочки больше нет на белом свете? Вот ещё совсем недавно мы чай с ней пили, она нам с Алёшенькой приготовила свой фирменный вкусный борщ. А какие Ника мне в её «Просто Я» сшила наряды! Я их теперь даже надеть не могу, загляну в шкаф, посмотрю на эти семь великолепных нарядов и свою родную Веронику вспоминаю, плачу, плачу. Она же мне как доченька была! Я всегда нарадоваться не могла, что сыну Бог такую замечательную невесту послал. А теперь он один как перст. За что нам эти наказания, милая?

— Какая же вы старая, Зинаида Макаровна?! Вы у нас ещё ого-го! И наряды мы эти ваши новые обязательно выгуляем! Я же Нике обещала о вас позаботиться, так ведь? Вот, теперь вы можете согреться под моим тёплым крылышком. Мне тоже горько, что нашей девочки больше нет с нами. Но пути Господни неисповедимы. Нельзя нам отчаиваться, унывать сейчас. Уныние — грех. Да и Веронике бы не понравилось, что мы живые здесь грустим, слезами землю орошаем. Нам её надо отпустить со светлой лёгкой радостью на сердце.

Мы с Илларионом недоуменно наблюдали за странным диалогом моей мамы и фрау Ротенберг. Рубрика была без комментариев. Мне даже было нечего сказать. Как-то захотелось снова напиться до беспамятства. Я посмотрел по сторонам, Лёвушкин тоже. Над чем мы с ним оба не преминули поржать от души.

— Что, Алёшенька, скрытые камеры ищешь, думаешь, нас разыгрывают?

— Вроде того. Тебе тоже так кажется? Я ведь не один вижу и слышу это безумие?

— Нет, ты сходишь с ума не один. Но нас, похоже, удивлено только двое. Ты посмотри, все, абсолютно все здесь присутствующие смотрят на происходящее спокойно, как будто, так и должно быть. Ты мне ничего не хочешь сказать, Алексей Владимирович?

— Илларион Львович, ты предлагал меня упаковать? Упакуй меня пожалуйста подальше отсюда.

— Поздно батенька, это предложение было подарочным бонусом и теперь уже не действует! Да и мне, знаешь ли, доставляет удовольствие, что фрау Ротенберг доводит ещё кого-то, кроме меня.

— Бессердечный ты человек, Лёвушкин, редиска!

Насмеявшись со своим новым другом — Илларионом. Да, я в тот момент приятно осознал, что у меня, оказывается, появился друг и соратник в лице майора Лёвушкина. Вот так, как говорится, друзья познаются в беде. И у меня значительно улучшилось настроение от этого умозаключения и от нашей ироничной с Илларионом беседы.

Я не стал дальше слушать, о чём там щебечут моя мама и Марго. В целом я был не против, что моя маман нашла отдушину в чьём-то лице кроме моего. Тем более я сам нуждался в спасительной отдушине, да и вообще надо было заниматься расследованием. Нам с Лёвушкиным ещё столько всего предстояло…

Я прошёл в просторную залу Пашиного особняка. Сразу было видно, что Баршай обустраивал и зал, и весь свой особняк дорого-богато и безвкусно и сам, без помощи дизайнера. Ох уж это ужасное сочетание алого, бордо и золота/позолота во всём интерьере: в бархатных тяжёлых портьерах с увесистыми и в то же время роскошными занавесками в виде ламбрекенов, оснащенных бахромой, драпировкой, и собранными в складки, в стульях с мягкой обивкой и утяжкой, похожих на раздутых объевшихся чиновников, с гнутыми массивными ножками-лапами в стиле ампир, в диване с множеством пышных подушек и резными подлокотниками, даже в овальном большом столе на двух громоздких ножках, и тот выглядел гротескно торжественно, просто угнетая своей нелепой величественностью. На деле же ампир выглядит восхитительно, если в интерьере детали, мебель подобраны грамотно, лаконично, со знанием дела, в меру и со вкусом. Но Паша застрял в наших 90-х, и у него не было жены с таким эстетическим вкусом и умом, как у меня. Ему надо было блеснуть перед другими своими «хоромами». Возможно, и я бы сделал в своём доме всё ровно также, если бы не Ника…

Возле стола суетились Анжела и Настенька, помогая накрывать шеф-повару «Пегаса» Михаилу Пшеничному, который вызвался организовать приготовления для поминок. Настя, надо заметить, уже была снова при параде и весела, словно у них с Олегом не произошло никакой размолвки. Вот я всегда завидовал таким людям — не обременённым разумом, ведь они совершенно не думают, не парятся, живут себе просто, не напрягаясь. На одном из стульев, похожих на раздутых чиновников, сидел не менее раздутый Модест Эммануилович. Был бы я художником, непременно нарисовал на Михельсона карикатуру. Сразу почему-то вспомнился Земляника из «Ревизора» уважаемого Николая Васильевича Гоголя. Я улыбнулся своему наблюдению. Меня стало отпускать напряжение последних дней, мучавшее и давившее тяжёлым металлическим обручем, не давая дышать. Я, конечно, мужчина и должен быть сильным… Но мои нервы сдавали, я был обессилен, растерян, угнетён и напуган. Да! Я — мужчина тридцати семи лет с уже посеребренной проседью волос — был напуган! Я боялся, потому что кто-то лихо, нагло вторгся в мою жизнь и умело управлял ей. Я не знал, кто он. Я не знал, что он ещё придумает. Я находился в состоянии полной неопределённости, а моя собственная жизнь напоминала мне теперь руины, среди которых где-то ещё была явно заложена парочка мин. Была бы Ника жива, она нашла нужные слова, чтобы меня утешить, дала мне дельный совет, что делать дальше. Но этот кто-то отнял у меня Веронику — самое святое, что было у меня в жизни. Я разозлился и стукнул кулаком по оконному подоконнику залы, отчего стекло задребезжало и зазвенело. Все обратили на меня свои сочувственные взгляды. Нет, меня не отпускало, меня штормило из стороны в сторону, одна эмоция сменяла другую, точно картинки в калейдоскопе. И тут я услышал до боли знакомый, родной голос…

— Алексей, не пытайся так сильно напрягать извилины, у тебя всё отражается на твоём красивом лице. И не сверли во мне дырку своими бирюзовыми глазами с кофейным ободком.

Ника?! Но?! Я резко обернулся и дёрнулся, как ошпаренный!

— Тише, Алексей. Ты так всех распугаешь. Нервишки шалят? — Конечно, мне почудился голос Вероники. А вот Марго была вполне настоящая и говорила со мной лилейным шепотом, гладя заботливо по плечу, успокаивая.

— Вы, Маргарита, меня уже пугаете сменой своего настроения. То вы раздражительная со мной, то добрая. И давно мы перешли на ты?

— Бросьте, вас давно ничто и никто не в силах напугать. А я вообще — человек противоречивый. Моё настроение может быть полярно противоположным в зависимости от желаний, обстоятельств, людей. Вот на кладбище ты меня раззадорил, и я была не в духе. А сейчас ты стоял весь такой романтический герой, страдающий, взволнованный, что во мне взыграли трепетные чувства.

— Марго, вы не противоречивая, а сложная. Есть разница.

— Кому как, всем, знаешь ли, не угодишь. Ты вот тоже — тот ещё подарочек. Может, поэтому Ника с тобой столь долго прожила. Как там говорят: противоположности притягиваются. Она была святая, чистая, а ты — грешник, бандит из 90-х, любитель женщин, денег и алкоголя.

— Фрау Ротенберг! Вы что себе позволяете?! Чёрт побери! Вы на меня всех собак повесить решили?! Кто ты вообще такая?!

— Наконец-то, Лёша. Вот мы и перешли обоюдно на ты. А ты давай, продолжай, злись, выплёскивай эмоции. Тебе надо выговориться, выпустить пар. Ты же весь ходишь сплошным комком нервов, держишь эмоции в себе, так и до психиатрической больницы недалеко. А я на тебя благотворно влияю, на эмоции вывожу.

— Может, мне тебе ещё и спасибо сказать? Или денег за психологическую помощь заплатить?

— Что ты, какие деньги, я же обещала ангелу позаботиться о тебе и Зинаиде Макаровне. А Маргарита Ротенберг слов на ветер не бросает.

— Маргарита, опять вы нашего ранимого Алексея доводите? — Илларион продолжал злорадно радоваться, что Марго переключила своё внимание теперь на меня.

— Майор, и вы туда же? Черти! Уйду я от вас!

Я пошёл к столу подальше от этих остроумцев. Где-то Марго была права: мне надо было выговориться, перевести дух, выплеснуть накопившиеся эмоции. Но не мог же я это здесь при всех, кто пришёл почтить память Вероники. Не мог же взять и вывалить на других груз своих душераздирающих чувств. Хотя на Нику я частенько срывался.

Надо отметить, стол ломился от яств. Спасибо Михаилу, наготовил для поминок этот добрый человек столько…что можно неделю было поминать, прости Господи. И при всём при том шеф-повар «Пегаса» ни копейки не взял, мол добром Нике платит за добро. Мы расселись за столом. Я сел во одной главе стола рядом с фотографией Вероники в черной раме со злосчастным траурным крепом, Паше во главе стола напротив. Подтянулись ещё некоторые сотрудники Ники из «Просто Я». Словом, собрались поминать в узком семейном кругу. Не хватало только Вишнего. Мы негласно ждали Олега… И Вишний пришёл с букетом любимых Вероникой синих роз. Даже я не додумался подарить Веронике на прощание её любимые цветы. Впрочем, я мог оправдать себя тем, что был занят расследованием, да и организацией похорон занималась Настя, она то и венок заказала с этими проклятыми синими розами. Венок венком, а Вишний принёс мне в укор живые синие розы.

— Господа, приношу извинения за своё поведение на кладбище.

— Ничего, дорогой зам, мы сейчас все на эмоциях. Проходи, садись. Тут как раз рядом со мной место пустует. Цветы, стало быть, Нике?

И Олег сел рядом со мной, цветы мы положили около фотографии Вероники. Началась стандартная программа поминок, проводы с тостами, звон рюмок, женские слёзы с охами и вздохами, мужские серьёзные разговоры.

— Алексей Владимирович, что же вы совсем к еде не притронулись? Я вот по старой памяти приготовил ваши любимые пирожные с бананом и маскарпоне.

— Спасибо, Михаил, не знаю, как вас по отчеству. Я уже оценил ваши старания и пирожные свои любимые видел. Только, сами понимаете, кусок в горло не лезет.

— Можно просто Миша, без отчества.

— И вам тоже можно просто Лёша. Ника вас очень любила, это же вы её научили всем рецептам…борщ, диетические котлеты из курицы с кабачками?

— Котлеты готовить Веронику я научил, а вот кулинарный талант приготовления борща ваша супруга унаследовала от своей мамы. Кстати, зря вы ничего едите, вот морите себя голодом, наказываете, истощаете организм, а Ника там всё с неба видит и за вас переживает.

— Миша, вы правда в это верите, что они оттуда за нами наблюдают?

— Лёша, конечно. Знаете, я ведь тоже потерял в своё время жену и ребёнка. Моя Алина умерла при родах. Мы хотели назвать дочку Иридой, была такая древнегреческая богиня радуги, крылатая вестница. Жена очень интересовалась Древней Грецией. Врачи пытались спасти Алину с дочкой, как могли, но… Когда мне сообщили, что я потерял обеих своих девочек, то просто захотелось самому умереть. Моя жизнь потеряла всякий смысл. Я заглядывал в детскую комнату, представлял, как в колыбельной могла бы сладко сопеть моя маленькая Ирида, играя с маленьким плюшевым Пегасом — ещё одной древнегреческой любовью Али. И однажды я нашёл новый смысл жизни. Алиночка всегда говорила, что я вкусно готовлю, и мне надо открыть свой ресторан. Так я постепенно открыл свой ресторан, а название, как вы догадываетесь, и придумывать не пришлось. Мне потом снилась жена после того, как ресторан обрёл первую славу. Алина сказала, что присматривает за мной и очень рада, что я воплотил её мечту.

— Сочувствую вам, Михаил. Но у вас и правда замечательный ресторан.

— Спасибо. Приходите ко мне, всегда буду вам рад. И держитесь, живите, Вероника бы этого очень не хотела. Она слишком любила жизнь, но больше жизни Ника любила вас.

Шеф-повар «Пегаса» ушёл, и сам того не замечая, вселил в меня какую-то новую надежду, что я обязательно найду убийцу Вероники.

Фрау Ротенберг присела рядом со мной. Эти её очки…мне казалось, что я никогда к ним не привыкну. Волей-неволей мне всё время чудилось, что сквозь свои очки Марго смотрит на меня.

— Как твоя рука?

— Ооо, Алёша, ты, оказывается, джентмун. До свадьбы заживёт.

— Батюшки-святы, как? Как такую остроумную, преисполненную яда мадам ещё не взяли замуж?

— Хаха! Вы сами — тот ещё хохмач! Не боитесь моего яда-то?

— У меня найдётся противоядие, и не с такими змеями дело имел.

— Я вот не возьму в толк, Алексей. Это ты мне комплимент делаешь или оскорбляешь?

— Мы сравняли счёты! Теперь и вы меня не понимаете! А то всё я недоумеваю от ваших выходок!

— И вспять мы на вы… Чего это ты вдруг повеселел? Ещё пару часов назад был чернее тучи, а теперь сияешь, как медный пятак.

— А я, дорогая подруга жены, эмоции выплеснул по твоему совету.

— Корф, ты пьян что ли?

— Какая же ты, фрау Ротенберг…токсичная.

— Токсичная? Что это ещё значит? Мой немецкий разум отказывается понять тебя.

— Вредная, токсичная, ехидная. Почти одно и то же. Вот всё тебе не так: плохо мне, нервный я — не нравится, хорошо мне, радостный я — тоже не устраивает. А я просто отпускаю любимую жену, как ты там сказала? Кажется, со светлой лёгкой радостью на сердце.

— Я посмотрю, память у тебя хорошая.

— Пока не жалуюсь, даже, несмотря на ушиб головы.

— Как твоя голова?

— До свадьбы заживёт, Маргарита Эдуардовна. А вот у тебя рука болит, и чего ты только строишь из себя феминистку, сильную, независимую? Я же вижу, как ты рану придерживаешь. Это вполне нормально — быть слабым и живым человеком.

— Что же ты Нике не давал быть живой и слабой со своим дурацким брачным договором? Знаешь, почему моё настроение рядом с тобой постоянно меняется? Потому что, если бы не пункты твоего verdammt брачного договора, то Ника бы пришла к тебе за помощью! И мы сейчас не поминали её!

Марго не на шутку разозлилась, испепелив меня взглядом сквозь свои солнцезащитные очки, она убежала с поминок, при этом мощно хлопнув входной дверью.

— Алексей, как это тебе удалось нашу рыжую бестию до слёз довести?

— Илларион, до каких там слёз? Наша фрау опять на меня наорала, у неё привычка что ли?

— Серьёзно говорю, Маргарита пронеслась мимо меня, вся в рыданиях.

— Поделом ей. Тоже мне нашлась Бог и судья в одном лице.

Мой Лёвушкин-друг нахмурился и вновь стал Лёвушкиным-майором, серьёзным стражем порядка. Взгляд его то ли серо-голубых глаз, то ли тёмно-карих стал глубоким, тяжёлым. Я так и не понял, какого они истинного цвета, так как цвет глаз Иллариона менялся в зависимости от освещения и цвета его одежды. Он негодующе вздёрнул свой острый подбородок, задумчиво потёр высокий лоб и напряжённо сжал изящные, красивые губы так, что они отвратительно побелели.

— Алексей, я всё понимаю. У меня самого не сложились отношения с Маргаритой с первого дня знакомства, точнее у неё со мной. Но фрау Ротенберг — женщина. Одинокая женщина в чужой стране. Тем более, если ты помнишь, она находится под программой по защите свидетелей.

— Илларион, а чего её защищать? Она сама, кого хочешь, доведёт или угробит. Знаешь, я человек тактичный и деловой и рамки в общении не перехожу, по личностям чужим не прохожусь. Но и терпение у меня не ангельское. Почему я должен был все похороны терпеть выходки Маргариты Эдуардовны?

— Никто никому ничего не должен. Но ты мог, хотя бы потому, что она стояла там под дулом пистолета.

— И что ты мне предлагаешь, побежать за ней и на коленях молить о прощении?

— Нет, не надо драматизировать. Её охраняют специальные сотрудники органов внутренних дел. Но пожалуйста найди с ней общий язык или хотя бы соблюдай нейтралитет. Ты же — мужчина, вот и руководствуйся холодным разумом. А Маргарита — женщина, у неё всегда эмоции будут брать верх.

— Постараюсь. У тебя как с расписанием? Я хочу завтра поехать в «Вареничную», побеседовать с официанткой Милой, камеры бы в кафе проверить, если, конечно, опять записи не подчистили. И я бы на реку съездил, своим взглядом окинул место преступления.

— В «Вареничную» можно. А вот к реке сам съезди, координаты точного места дам, я там уже всё исследовал вдоль и поперёк. Может, и тебе не стоит на реку ехать, раны бередить? А то ты сейчас в таком эмоциональном раздрае, ещё себе на реке нафантазируешь на беду?

— Наша полиция — нас бережёт! Ничего, батенька, эко, я уже не мальчик, смогу унять свои фантазии.

— Всё шутить, барин, изволите!

— Да, без шуток так и правда до психушки недалеко. Мне туда, кстати, уже драгоценная Маргарита Эдуардовна путь заказала.

— Прости, Господи, её бы кто вылечил!

— Илларион Львович, как можно? На священного свидетеля наговариваете?

— Эээ, ну её в болото!

— Тише, а то ещё накаркаешь! Река у нас уже есть, нам болота только для полного счастья не хватало!

— Ладно, давай за твою Веронику выпьем, помянем…

— Давай. Пусть моя девочка спит на небе спокойно. А убийцу мы обязательно найдём.