Линни: Во имя любви

Глава пятнадцатая

Мы с Фейт попрощались с Шейкером и направились в кофейню, смеясь и пытаясь укрыться от дождя под одним зонтиком. Проходя мимо одной из глубоко утопленных в стену дверей, я увидела съежившуюся маленькую девочку, которая куталась в тонкую изорванную шаль. На груди, под шалью, она держала какой-то сверток, и я решила, что это спящий ребенок. Не обращая внимания на Фейт, которая продолжала идти, я остановилась.

Фейт оглянулась.

— Линни, что ты там делаешь? — спросила она.

Я копалась в сумочке, радуясь, что у меня при себе есть несколько пенни. Я протянула их ребенку, но, как только из-под шали показалась голая рука девочки, к нам подошла Фейт.

— Ничего не давай ей, Линни, — заявила она. — Не поощряй ее снова приходить сюда и просить милостыню.

Голос Фейт звенел от презрения, но в нем проскальзывала и жалость.

Детская рука нерешительно застыла на полпути к монеткам.

— У тебя там маленький? — спросила я. На вид девочке можно было дать лет восемь или девять.

Она кивнула.

— Это мой братик, — ответила девочка.

— Вам есть куда пойти?

Она снова кивнула.

— Да, но мама сейчас с клиентом. Она послала меня погулять, пока они не закончат.

Фейт приглушенно взвизгнула.

— Боже правый! Пошли отсюда, Линни!

— У тебя есть мелочь? — спросила я Фейт, осмелев при виде того, как сильно дрожит девочка и как пугающе неподвижен ребенок под шалью.

Фейт открыла сумочку и достала монетку.

— Это все, что я могу дать, — обиженно сказала она, словно я ее в чем-то обвиняла. На ее лице проступило сострадание, смешанное со страхом.

Я отдала деньги девочке, она зажала их в руке и снова шагнула к двери.

— Теперь давай поспешим, а то промокнем, — сказала Фейт и почти побежала. Нас обгонял ветер с Мерси, покрывая рябью лужи. Фейт беззаботно перепрыгивала через них, а у меня было тяжело на сердце.

Запыхавшись и тяжело дыша, мы вбежали в кофейню. Фейт отряхнула свою шляпку, и во все стороны полетели брызги. Дамы, сидевшие за столиком недалеко от двери, нахмурились. Увидев выражение, застывшее на их лицах, Фейт рассмеялась, чем немало удивила и их, и меня. То, что мы пришли сюда без сопровождающих, было само по себе неслыханной дерзостью, но так вызывающе себя вести означало нарушить все правила этикета.

Мы уселись за столик. Я никак не могла выбросить из головы образ двух детей, съежившихся под дверью, и те воспоминания, которые они во мне пробудили.

— Фейт, что ты думаешь о той девочке, о маленькой бедняжке, которой не на что надеяться в будущем? — спросила я.

— Что я думаю? Ну, очевидно, бедность и богатство — это как добро и зло: они всегда будут рядом с нами. Преподобный отец Томас Мальтус[14] изложил свои опасения по поводу перенаселения. Налицо такая тенденция: численность населения растет быстрее, чем увеличивается производство средств к существованию. С этой нищенкой, так же как и с ее матерью — которая приносит огромный вред обществу, — приходится мириться. В прошлом году отец прочитал «Эссе о принципах роста населения» преподобного Мальтуса и теперь часто его цитирует. Бедность и неравенство — это часть порядка, данного нам Господом. Можно лишь утешиться, зная, что все равно ничего нельзя изменить.

— А что, если кто-то попытается изменить этот порядок?

— Для всех или только для одного человека? — спросила Фейт, но в этот момент подошел официант, и нам пришлось сделать заказ. Она поставила локти на стол и положила подбородок на сложенные чашечкой ладони. Иногда Фейт пренебрегала всеми правилами этикета, в то время как я прилагала максимум усилий, чтобы выглядеть на людях должным образом.

— Давай больше не будем говорить о неприятных сторонах жизни, — сказала Фейт. — Я хочу сообщить чудесную новость, Линни, и ты должна выслушать меня до конца, потому что сначала ты можешь решить, что я сошла с ума. Кстати, родители мне не разрешали приходить сюда, и я отправилась в библиотеку одна. Они думают, что я сейчас читаю в своей комнате.

Я улыбнулась, выслушав признание в поступке, который казался Фейт почти героическим. Я думала о жареной баранине с мятным соусом, которую заказала. И знала, что тех нескольких пенни, которые мы дали девочке, хватит, чтобы купить одну горячую картофелину, или, может быть, две, если лоточник будет в хорошем настроении.

— Дело вот в чем. Я решила отправиться в Индию.

— В Индию? Что…

Фейт жестом заставила меня замолчать.

— Сначала выслушай. Как я уже когда-то тебе говорила, такая мысль иногда приходила мне в голову.

Она теребила край салфетки.

— Линни, моя жизнь кажется мне скучной и бессмысленной. Я… в апатии, по-моему. А настроение… — Фейт замолчала, и ее глаза неожиданно сделались пустыми, словно она рассматривала что-то внутри собственной головы.

— Фейт, у всех нас бывает… плохое настроение, — сказала я, но она, кажется, не слышала. Через мгновение ее взгляд обрел ясность, и Фейт улыбнулась, но улыбка получилась похожей на гримасу.

— И отец говорит, что я могу ехать, как только найду себе компаньонку, — продолжила она как ни в чем не бывало. — Конечно, на корабле будет множество почтенных замужних дам, возвращающихся к своим мужьям после того, как они привезли в Англию детей, или просто после визита к родственникам, но он и слышать не хочет о том, что я поеду одна.

Фейт говорила очень быстро. Когда она наконец остановилась, чтобы вдохнуть воздух, я задала вопрос.

— Почему тебе так хочется побывать в Индии?

Фейт оглядывала медленно наполняющийся людьми зал и молчала, потому что в этот момент официант поставил на стол заказанный нами луковый суп с клецками и петрушкой. Когда он ушел, Фейт перешла на шепот:

— Линни, в Ливерпуле очень мало интересных мужчин.

— А как же мистер Бэкк? Он показался мне довольно милым…

Она отмахнулась от моих слов.

— Он нашел работу в Лондоне. Мы расстались несколько недель назад; наверное, я забыла сказать тебе об этом.

Но за наигранной беспечностью в ее голосе угадывалось настоящее отчаяние.

— Как я уже говорила, в последнее время в Ливерпуле почти невозможно найти достойного спутника жизни.

Я подумала о всех тех мужчинах, которых знала. Похоже, Фейт была права, хотя наши мнения основывались на абсолютно разных впечатлениях.

— И это просто ужасно. Уверена, ты не против, что я так открыто говорю о своих… трудностях.

Из многочисленных рассказов Фейт я поняла, что ей скоро исполнится двадцать один год. Время, когда пора искать супруга, для нее не только пришло, но уже почти закончилось. У нее оставался максимум год. Я кивнула.

— И хотя у тебя еще достаточно времени, я не думаю, что ты знакома с большим количеством молодых людей, достойных внимания. — Она съела ложку супа. — У тебя не было такой возможности — сначала ты ухаживала за больным отцом… а теперь живешь со своими тетей и кузеном. Должна признать, это не очень-то увлекательная жизнь.

Я не ответила, но Фейт не обратила на это внимания.

— Итак, я решила, что должна отправиться в Индию, чтобы найти там подходящего жениха. — Фейт попыталась улыбнуться, но ее верхняя губа дрожала. — Если бы ты, Линни, смогла поехать со мной, у тебя тоже появился бы шанс кого-нибудь там встретить.

Я застыла с открытым ртом, не донеся до него ложку супа. Затем закрыла рот и положила ложку обратно в тарелку.

— Я правильно тебя поняла, Фейт? Ты хочешь, чтобы я вместе с тобой отправилась в путешествие в Индию?

— Да. Представь только! «Очаровательная мисс Веспри и загадочная мисс Смолпис, обе только что из Ливерпуля, прибывают в Калькутту, овеваемые легким бризом Прохладного сезона[15]». О таком пишут в романах.

Фейт была возбуждена и теперь говорила в полный голос.

Я приложила палец к губам, чтобы напомнить ей, что мы здесь не одни.

— Индия, Фейт? Это слишком… слишком неожиданно, чтобы сразу принять решение. Мне понадобится время, чтобы все обдумать, чтобы…

— О, Линни, — перебила меня Фейт, — о чем тут думать? Разве не лучше отправиться в путешествие, вместо того чтобы сидеть в библиотеке за ширмой? В Индии тебе наверняка подвернется кто-нибудь подходящий.

Я решила, что следует сказать ей правду.

— Хотя мысль об Индии и кажется мне чрезвычайно заманчивой, я пока не собираюсь выходить замуж. Я вообще не собираюсь этого делать.

На этот раз от удивления открылся рот у Фейт, она быстро его захлопнула.

— Что ты хочешь этим сказать? Что еще может интересовать таких женщин, как мы, кроме удачного замужества? — смущенно спросила она.

Я не знала, что ей ответить.

— А что насчет Селины? Я удивлена, что ты не предложила ей составить тебе компанию.

— Селине это неинтересно. Мы с ней действительно обсудили такую возможность, но ее сердце уже занято. Даже если это чувство не взаимно. — Глаза Фейт расширились. — Ты знаешь, о ком я, но она не теряет надежды и не собирается уезжать из Англии.

Я поняла, что Фейт, должно быть, успела поговорить со всеми своими подругами. Я оставалась ее последней надеждой.

— И семья согласна отпустить тебя?

— Да. По крайней мере, отец не возражает. Мама не так уверена, но отец считает, что это хорошая идея. Многие из его друзей работают на гражданской службе в Ост-Индской компании[16], поэтому он куда лучше матери разбирается в таких вещах. Вообще-то отец и сам собирается отправиться в Калькутту следующей весной, но я не хочу ждать так долго. — Она помедлила, однако продолжила: — Если я поеду с ним, то попаду в Индию в неподходящее время. Самое лучшее время — это пора развлечений, Прохладный сезон. Если я стану ждать отца, то мы прибудем как раз в конце этого сезона, а это мне не подходит. Близкие друзья нашей семьи — мистер и миссис Уотертоун — согласились принять у себя не только меня, но и мою подругу. Мы сможем оставаться у них столько, сколько это будет… необходимо.

Я чувствовала, что Фейт чего-то недоговаривает, судя по тому, как она сжимала гравированную рукоятку ножа.

— Я думаю, мама предпочла бы, чтобы я вообще не выходила замуж, хотя она, конечно, никогда в этом не признается. Но я знаю, как сильно она зависит от меня. У нее слабое здоровье, а в нашей семье кроме меня только два брата.

Я мысленно вернулась к событиям в доме Фейт, вспоминая ее бледную, обрюзгшую мать.

— Думаю, мама надеется, что я буду ухаживать за ней до тех пор, пока она будет во мне нуждаться, — а я чувствую, что нуждаться во мне она будет до последнего вздоха. Конечно, ею движут только благие намерения, и я действительно всем своим сердцем беспокоюсь о ней — но перспектива остаться старой девой и провести остаток жизни в родительском доме меня совсем не прельщает. Я хочу, чтобы у меня был свой собственный дом, Линни.

Фейт замолчала, и мне показалось, что в тишине я услышала недосказанное: «Пока еще не слишком поздно».

— В Индии на одну англичанку приходится по трое английских джентльменов, — продолжала она. — Там проводятся различные светские мероприятия — званые ленчи и обеды, балы и вечера. Там просто невозможно не найти себе жениха. Индия, конечно, не совсем то место, где хочется прожить всю жизнь, но ведь всегда можно вернуться в Англию. Пожалуйста, Линни, скажи мне, что ты подумаешь над моим предложением!

Она потянулась ко мне через столик, и я взяла ее за руку.

Фейт снова заговорила шепотом.

— Я ни в коем случае не хочу тебя оскорбить, — произнесла она. — Так что, пожалуйста, не обижайся. Мне нетрудно понять твою ситуацию, я уверена — если ты согласишься поехать со мной, отец заплатит и за твой билет, и за подходящий гардероб, и за все, что тебе может понадобиться в дороге. Он обсудит все с твоим кузеном, поскольку тот является твоим опекуном, и получит его согласие. Как только мы прибудем в Калькутту, нас примут в своем доме мистер и миссис Уотертоун. Они будут очень рады присутствию двух юных леди, которые привезут с собой кучу новостей с родины.

Фейт сделала вдох, затем затараторила дальше:

— Я разузнала о путешествии все. Оно длится четыре-пять месяцев, в зависимости от погоды. Это, должно быть, захватывающе — проплыть вдоль побережья Африки! А сколько всего можно будет увидеть! Иногда корабли, сбиваясь с курса, бросают якорь в очень странных местах. Последняя остановка перед Калькуттой — порт Аден. Ты знаешь, что у всех коренных жителей Адена на голове шапки из красных или желтых волос? Интересно почему?

Она снова повысила голос.

Обедающие за соседними столиками украдкой наблюдали за нами, некоторые из них переговаривались, не спуская глаз с Фейт.

— А в теплых водах Индийского океана полно китов и дельфинов, которые выпрыгивают из воды рядом с кораблем, словно исполняя представление для его пассажиров. Ты только представь себе, Линни!

В следующую секунду она прикрыла рот ладошкой.

— Ой, мне так жаль, — произнесла Фейт из-под ладони. — Но по выражению твоего лица я вижу, что действительно обидела тебя, слишком прямо заговорив о деньгах. Я знаю, что иногда бываю довольно бестактной. Отец считает, что именно поэтому никто так… — она умолкла.

Но Фейт неправильно истолковала мою реакцию.

Впервые в жизни я поняла, что такое искушение. Если Фейт намеревалась соблазнить меня своими словами, то ей это удалось. Она воскресила мою прежнюю мечту, так тщательно похороненную несколько месяцев назад вместе с моей малышкой Фрэнсис. Фейт задела меня за живое. То, что Фейт истолковала как обиду, было на самом деле пробуждением той мечты и жаждой перемен.

Главным препятствием к отъезду из Ливерпуля и, наверное, самым сложным поступком, который мне пришлось совершить в своей взрослой жизни, оказался разговор с Шейкером. В одно солнечное воскресенье, через несколько дней после беседы с Фейт, я попросила его прогуляться со мной. Мы с Шейкером брели по широкой пыльной дороге за окраиной Эвертона. Возле дороги рос огромный раскидистый куст бузины. Я стала в его тени и рассказала Шейкеру о предложении Фейт и о том, что собираюсь уехать. Я сказала ему, что мистер Веспри возьмет на себя все необходимые приготовления к нашему путешествию в Индию и позаботится о нашем проживании, если только Шейкер даст мне разрешение уехать.

Тот был обескуражен.

— Ты уезжаешь? — спросил он. — Бросаешь Ливерпуль? Бросаешь Англию?

Я практически услышала его отчаянное: «Бросаешь меня?», хотя эти слова так и остались невысказанными.

— Да. Корабль «Марджери Элен» отплывает всего через три недели. Мы проплывем на нем вдоль африканского побережья и высадимся в Калькутте.

— Но такие путешествия длятся несколько месяцев. И к тому же Индия полна опасностей. Что ты будешь делать, когда попадешь туда? И когда ты собираешься вернуться?

— Я не знаю, что меня там ждет, но я просто не могу упустить такую возможность. Мысли об Индии воскресили во мне то старое чувство, о котором я тебе говорила: желание бросить все и уплыть. Я мечтала об этом, еще когда работала на улице.

Шейкер молчал. Затем что-то в его лице изменилось.

— Это путешествие «Поймай последний шанс», не так ли? — спросил он, стиснув зубы.

— Я не понимаю.

Мне было трудно смотреть ему в лицо — сейчас оно выражало столько эмоций! Я читала в его душе как в открытой книге, и оттого испытывала неловкость — словно Шейкер стоял сейчас передо мной в чем мать родила.

— Никто не говорит об этом вслух, но все понимают, Линни. Отчаявшиеся девушки отправляются в длительное путешествие, чтобы найти кого-нибудь и выйти за него замуж.

— Ну, именно этим Фейт и собирается заняться, я же просто составлю ей компанию на время путешествия.

— А ты, Линни? Разве ты не собираешься использовать все, чему научилась за последнее время, пока жила у нас, чтобы найти себе мужа? — В его голосе слышалась непривычная жестокость.

— Шейкер, ты что, и впрямь мог обо мне такое подумать?

Он отвернулся в сторону, так что мне стал виден его профиль.

— А что еще я должен думать? Разве тебе тут плохо живется? Ты хочешь чего-нибудь еще?

Нет, в его голосе звучала боль, а не жестокость.

— Нет. — Мне стало стыдно. — Ты дал мне больше, чем я могла ожидать: крышу над головой, положение в обществе, уверенность в завтрашнем дне. И ты ничего не просишь взамен. Но, Шейкер, мне так хочется поехать! Извини меня, пожалуйста. Ты дал мне все, но тем не менее…

— Линни, я могу дать тебе больше. — Он повернулся ко мне.

Мое сердце екнуло, так как я догадалась, что он сейчас скажет.

— Выходи за меня замуж, — произнес Шейкер. — Пожалуйста. Ты заставила меня испытать чувства, которых я никогда не знал, о которых я даже не мечтал.

Он взял меня за руку, его ладонь была влажной от пота.

— Я люблю тебя, Линни. Ты должна это знать.

Я взглянула на наши сомкнутые, дрожащие руки.

— Я не уверена, что ты меня любишь, Шейкер. Я думаю, что я… возможно, я возбуждаю тебя, ведь тебе известно, кем я была. Потому что ты видел меня такой, какой я была раньше, и знаешь, чем я занималась. — Я очень осторожно выбирала слова, пытаясь объяснить ему, что если бы он мог взять меня столько раз, сколько захочет, то выбросил бы эти мысли из головы. Разве мог человек, всю свою жизнь делавший только добро, полюбить меня, с таким грязным прошлым?

— То, кем ты была раньше, не имеет никакого отношения к моим чувствам, — возразил Шейкер. — Все дело в том, какие переживания ты во мне вызываешь. За эти девять месяцев ты помогла победить мою нелюбовь к самому себе. Ты доказала, что я могу чувствовать себя мужчиной.

Затем он неожиданно отпустил мою руку и отступил на шаг. Теперь его лицо стало мертвенно бледным.

— Конечно, я говорил только о своих чувствах, но никогда не придавал значения тому, какие чувства я вызываю у тебя. Теперь я понимаю, что ты испытывала ко мне только жалость.

— Как ты можешь такое говорить? Возможно, я жалела тебя, когда мы только познакомились, но это давно прошло. Я видела, какой ты в общении не только со мной, но и с матерью. Я видела тебя в кругу друзей, на работе, на званых вечерах и даже в магазинах. Да я могу только восхищаться тобой!

— И как только я мог все это время не замечать, что каждый раз, когда ты мне улыбалась, когда заботилась обо мне — все это было всего лишь проявлением благодарности, смешанной с жалостью? — Шейкер попятился.

Я не нашла слов, чтобы возразить.

— Я был так увлечен собственными чувствами, Линни, что даже не принял во внимание твои. Прости меня.

Он развернулся и зашагал в сторону густой рощи, что росла рядом с пыльной дорогой. Достоинство, с которым он держал голову, не могло не вызывать восхищения.

Шейкер вернулся домой уже после того, как мы с его матерью легли спать. Я не могла заснуть и беспокоилась, что он сейчас бродит где-то в темноте, пока не услышала наконец его шаги на лестнице. Он ступал медленно и тяжело и остановился на лестничной площадке. Я затаила дыхание, думая, что Шейкер вот-вот откроет дверь, и не зная, каких слов и поступков сейчас от него можно ожидать. Но тут тихо скрипнула, открываясь, и захлопнулась дверь в его собственную комнату, и больше не раздалось ни звука.

На следующий день Шейкер не пошел вместе со мной на работу. Его мать спустилась вниз и сказала, что Шейкер просил меня передать мистеру Эббингтону, что он простудился.

— Раньше он никогда не пропускал ни одного рабочего дня. Никогда.

Беспокойство за сына придало лицу миссис Смолпис более человечное выражение, чем обычно. Я словно на миг увидела эту женщину такой, какой она была когда-то.

— Мне подняться к нему, вдруг ему что-нибудь понадобится? — спросила я, вставая из-за стола.

— Нет. Он просил, чтобы его не беспокоили, — ответила миссис Смолпис, и я снова опустилась на стул и отодвинула стоящую передо мной тарелку — мне вдруг стало трудно глотать.

Рабочий день прошел в беспокойстве за Шейкера, но когда я вернулась на Уайтфилд-лейн и вышла из экипажа, то увидела, что он ждет меня на улице. Сердце учащенно забилось от облегчения. Небо было низким и серым. Недавно прошел дождь, и теперь с крыш ритмично срывались тяжелые капли.

— Ты уже лучше себя чувствуешь? — спросила я, хотя, конечно, знала, что его недомогание никак не связано с физическим состоянием.

— Пойдем со мной, — сказал Шейкер и взял меня под руку с решительностью, которая раньше была ему не свойственна.

Он был бледен, но уверенно завел меня в расположенную неподалеку закусочную, в углу которой стояло несколько столиков. Это место оказалось чистым — пол просто сверкал, а вся медная утварь была начищена до блеска, — но практически безлюдным. Мы заказали чай и ореховый пирог.

— За последние двадцать четыре часа у меня было время все обдумать, — начал Шейкер, как только мы сели за стол. — Я хочу извиниться за то, как вел себя вчера. Мне очень стыдно за себя.

Я на миг закрыла глаза, пытаясь взять себя в руки.

— Пожалуйста, Шейкер… Стыдно должно быть не тебе, а мне. Мне так жаль. Я просто… ничего не чувствую и не думаю, что способна когда-нибудь испытать какие-либо чувства. Наверное, я вообще никогда не смогу полюбить мужчину.

Я попыталась собраться с мыслями, чтобы описать то, что творится в моей душе, но не смогла подобрать слова.

— Линни, люди редко женятся по любви. Они вступают в брак, чтобы не быть одинокими, ради финансового благополучия, ради уверенности в завтрашнем дне. Это своего рода сделка. Я не уверен, что все они придают большое значение любви.

Я ждала, что Шейкер еще что-нибудь скажет, но его губы сомкнулись в тонкую линию. Стало тихо, лишь из-за занавешенного прохода в кухню доносился тихий стук деревянной ложки, которой что-то взбивали в миске.

— Я поеду в Индию, Шейкер, — тихо произнесла я. — Думаю, что я действительно люблю тебя. Но не так, как жена любит мужа. И я также думаю, что если бы я была способна полюбить мужчину, то этим мужчиной стал бы ты.

Он сглотнул.

— Значит, я должен принять эти слова и удовлетвориться ими?

Мы молча сидели, не притрагиваясь к остывающему чаю.

— Но ты можешь пообещать мне кое-что? Дай слово, что, если в Индии дела у тебя пойдут не так, как ты рассчитываешь, и ты решишь вернуться в Англию, ты вернешься ко мне.

— Я же сказала тебе, что не могу…

Шейкер не дал мне закончить.

— Не для того, чтобы выйти за меня замуж, я ведь понимаю тебя, Линни. Ты рассказала мне о своих чувствах, и я больше не буду ни о чем просить тебя. Но если тебе когда-нибудь понадобится крыша над головой или дружеская поддержка, я сделаю все от меня зависящее, чтобы тебе помочь.

Я привстала и погладила его по щеке.

— Однажды ты встретишь женщину, гораздо лучше меня, которая сможет полюбить тебя так, как я не могу. И ты забудешь обо мне, ведь так и должно быть.

Мы так и не притронулись к пирогу. Словно по молчаливому согласию, мы оставили недопитый чай и вышли на улицу. Небо посветлело, облака поднялись выше, воздух был свеж и по-летнему ароматен. До нас донеслись веселые крики детей, играющих неподалеку. Я взяла Шейкера под руку, а он прикрыл мою ладонь своей, и мы медленно молча зашагали к дому на Уайтфилд-лейн.

Той ночью я поднялась в его комнату. Он лежал с открытыми глазами, повернувшись лицом к двери, словно ждал, когда я ее открою. Мне пришло в голову, что, возможно, он ждал меня и в другие ночи, хотя, когда я в первый раз предложила себя Шейкеру, чтобы отблагодарить его единственно доступным мне способом, он повел себя так, словно счел мое поведение унизительным.

Я опустилась на колени перед кроватью, одетая только в тонкую ночную сорочку, и погладила его по голове. На этот раз Шейкер не отвернулся: вместо этого он сел на кровати и откинул одеяло в сторону. Сначала я подумала, что никогда не перестану быть шлюхой, всегда готовой предложить свое тело. Но потом испытала замешательство — я вдруг поняла, что собираюсь отдаться Шейкеру не только из благодарности, но и желая ему помочь.

Я сняла сорочку через голову, позволяя Шейкеру увидеть меня при свете луны. Он сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Когда я села рядом с ним, Шейкер выдохнул. Мы легли лицом друг к другу и теперь дышали в унисон. Его рубашка пахла карболовым мылом. Поцеловав Шейкера в губы, я ощутила слабый, приятный аромат петрушки. Как только не использовали мой рот, но я никогда раньше не целовалась. Прикосновение чужих губ оказалось приятным.

Медленно, осторожно Шейкер обнял меня, и его губы шевельнулись, отвечая на поцелуй. Он весь дрожал, и я почувствовала, что ему хватило одного-единственного нежного прикосновения, чтобы испытать возбуждение.

Я легла на спину, увлекая Шейкера за собой, и своей рукой — его руки слишком сильно дрожали — направила его внутрь себя. Я лежала не двигаясь, обхватив его бедра коленями. Через некоторое время неконтролируемая дрожь утихла, и мы неторопливо и слаженно, словно уже не в первый раз, вместе начали двигаться. Его щека, касавшаяся моей, была мокрой от слез.

Когда все закончилось, Шейкер лежал совсем неподвижно. Казалось, его дрожь ушла из его тела вместе с семенем. У меня стоял комок в горле, когда я смотрела, как он со все еще влажными ресницами спит на моей изуродованной груди. Шейкер был порядочным человеком, ему можно было довериться. С ним я была бы как за каменной стеной.

Но я также с печальной уверенностью знала, что надежность — не единственное, чего я хочу от жизни.