Линни: Во имя любви

Глава семнадцатая

Когда мы вышли из паланкина, я поняла, что нас доставили к одной из тех белых вилл в классическом стиле, которые я видела с корабля. Дом стоял на широкой улице, которая, как я позже выяснила, называлась Гарден-Рич. Вход в дом и портик перед ним были переоборудованы в подобие навеса. Под этой конструкцией мы сейчас и стояли, защищаемые от солнца ее крышей.

Фейт восторженно сжала мою руку.

— Ну разве это не самый чудесный дом на свете, Линни?

Я же была разочарована. Не знаю, чего я ожидала, но этот большой и элегантный одноэтажный дом ничем не отличался от многих зданий, виденных мною в Ливерпуле. Я обернулась и заметила, что мистер Уотертоун что-то ищет в кучке монет у себя на ладони. Между ним и одним из носильщиков паланкина возникли разногласия. Мужчина в обтрепанной набедренной повязке показывал пять пальцев, мистер Уотертоун качал головой и выставлял вперед три пальца. Носильщик говорил все громче и громче, под конец к нему присоединились пронзительные голоса остальных, подняв настоящий гвалт. Наконец мистер Уотертоун бросил несколько монет на землю и повернулся к шарящим в красной пыли людям спиной. Прошло всего двенадцать месяцев с тех пор, как мне самой приходилось ползать на коленях, подбирая свою плату с грязной мостовой.

— Нужно показывать им, кто здесь хозяин, — с самодовольным видом заявил мистер Уотертоун, вытирая руки большим платком, вынутым из внутреннего кармана жилета.

Затем он снял свой головной убор, почесал блестящий от пота лоб и взъерошил скудные остатки прямых каштановых волос.

— Вам, леди, тоже придется их носить, — сказал он, держа шлем в руках. — Нужно оберегать мозги — а не то они поджарятся на солнце и совсем размягчатся. Солнце здесь адское. У нас слишком тонкая кожа, она не приспособлена для жизни в этой стране.

Прибыл второй паланкин, с нашим багажом, и к тому времени, когда его разгрузили, из виллы показалась миссис Уотертоун с зонтиком в руках и с приветливой улыбкой пригласила нас, по ее словам, в «наш английский дом вдали от дома». Мы вошли внутрь, и она второпях показала нам, каким это здание было изнутри. У меня кружилась голова: я была в Индии, однако обстановка дома заставляла в этом усомниться. Он ничем не отличался от роскошно обставленных домов в Англии. Исключением являлись только коричневые слуги, в большом количестве слонявшиеся в коридорах и в каждой комнате, — одни из них неподвижно ожидали приказов, другие сновали вдоль стен, опустив глаза. Весь дом напоминал огромный, жужжащий, занятый своей работой улей. Судя по расширившимся глазам Фейт, она тоже была потрясена.

— Мои бедные девочки, — сказала миссис Уотертоун, — вы, должно быть, совсем выбились из сил. Уверена, шум и грязь доков вас расстроили. Я уже почти забыла, каково там. Я так давно нигде не была.

Она снова улыбнулась, но на этот раз улыбка вышла неприятная.

— Слишком давно нигде не была.

Скоро я поняла, что эта утомительная страсть к повторениям была особенностью ее речи.

— Уверена, что сегодняшний день лишил вас сил и напугал. Но не волнуйтесь. Вам больше не придется наблюдать подобные ужасные зрелища. Теперь вы в безопасности и вам ничто не угрожает. Пойдемте, я отведу вас в ваши комнаты. Там вы сможете помыться и отдохнуть с дороги, чтобы к обеду прийти в себя. У нас живет еще одна юная леди, она совсем недавно вышла замуж — миссис Листон. Ее пригласили на званый обед, поэтому вы познакомитесь с ней завтра утром, за завтраком. Теперь идите. Я пошлю за вами, когда обед будет готов.

Мы с Фейт кивнули.

После того как миссис Уотертоун оставила меня в моей комнате, расположенной рядом с комнатой Фейт, я, стоя спиной к закрытой двери, принялась разглядывать огромную двуспальную кровать с пологом на четырех столбиках, которая стояла в центре просторной комнаты с балками на потолке. На тонкую деревянную раму, прикрепленную к столбикам полога со всех сторон кровати, была натянута москитная сетка, сверху свешивалась ткань балдахина. У меня перед глазами промелькнули все те кровати, на которых я спала, — убогая постель на Бэк-Фиби-Анн-стрит, ложе, которое мне приходилось делить с двумя другими девушками на Джек-стрит, и набивной матрас в комнате на Уайтфилд-лейн. Я никогда не видела таких просторных мягких кроватей, даже в номерах лучших отелей Ливерпуля, в которых мне довелось побывать.

Кроме кровати в комнате стояли секретер розового дерева, большое трюмо, маленький туалетный столик, уставленный бутылочками с лосьонами и духами, умывальник с большим кувшином и тазиком, помещенный в стенную нишу платяной шкаф, комод и два мягких стула с цветастой обивкой. Открытое окно загораживали плетенные из травы циновки, спускающиеся на подоконник, за которыми невозможно было что-либо разглядеть.

Вверху, взбалтывая неподвижный воздух, качалась вверх и вниз большая прямоугольная рама из легкого дерева, обтянутая белой тканью.

Вздрогнув от неожиданности, я поняла, что эту конструкцию приводит в движение мальчишка, сидящий, скрестив ноги, в углу. Веревка от опахала была привязана к большому пальцу его ноги. В другом углу сидела на корточках маленькая женщина, одетая во все белое. Я посмотрела на них, открыла рот, но не нашлась, что сказать.

Женщина встала и молча подошла ко мне. Она расстегнула у меня на спине ряд пуговиц моего все еще влажного от пота платья. Затем сказала что-то мальчику, который отвязал веревку от пальца, раздвинул циновки на окне и выскользнул из комнаты. Женщина сняла с меня платье, корсет и нижние юбки. Когда я оказалась в одной сорочке, женщина взяла с умывальника губку, намочила ее в прохладной, пахнущей розовым маслом воде и принялась медленно, почти нежно обмывать мне лицо, шею, грудь и руки. Ко мне никогда так не прикасалась другая женщина, да и вообще никто, кроме того мужчины, которого я называла Средой. От неожиданности светлые волосы у меня на руках встали дыбом. В комнате было тепло и тихо, и я почувствовала, как меня одолевает сонливость. Затем женщина осторожно подтолкнула меня к кровати. Я послушно легла. Женщина укрыла меня тонкой муслиновой простынью, опустила москитную сетку, снова что-то сказала, и мальчик вернулся.

Я лежала на огромной кровати, слушая скрип опахала — я вспомнила, что здесь его называют панкха, — и тихий голос женщины, напевавшей что-то под нос.

Ни в одной из книг, прочитанных мною на корабле, не говорилось ни о роскоши, царившей на виллах англичан, ни о нищете, увиденной мною на пристани. У меня болела голова, и я закрыла глаза.

Обед оказался слишком долгим и утомительным. Направляясь в столовую вместе с Фейт — мы следовали за слугой, ранее осторожно постучавшим в наши двери, — я воспользовалась возможностью получше рассмотреть дом. Хотя обстановка в нем была английская, многое указывало на то, что мы не в Англии, — потолки не были закрытыми, на них виднелись балки. В каждой комнате находились панкха, а пол в основном был вымощен прохладным камнем. Я заметила маленький столик, ножки которого были сделаны из закрученных рогов какого-то большого животного. Везде стояли вазы с незнакомыми цветами. На полу лежали звериные шкуры, а на стенах висели охотничьи трофеи. Зонтики стояли в забавной подставке, оказавшейся на поверку ногой слона. Мы с Фейт вошли в мрачную столовую, заставленную тяжелой темной мебелью. Стол был накрыт плотной белой скатертью, посредине в качестве украшения были разложены листья папоротника и виноградная лоза. Вся еда, предназначенная для обеда, была подана на стол сразу же, высоким импозантным мужчиной в высоком тюрбане и с крашеной хной бородкой.

Увидев все то, что, как предполагалось, мы должны были съесть, я пала духом — там были баранья лопатка, мясо какой-то птицы, тонко нарезанное и плавающее в клейкой подливке, огромная миска чего-то, по консистенции напоминающего картофельное пюре, но отличающегося от него по цвету, три миски с не поддающимися определению овощами и толстые ломти темного, плотного хлеба. Я ощущала тяжесть в желудке, вызванную жарой и переменой климата, а головная боль так и не прошла. Услышав слабый шум, я украдкой посмотрела вверх и увидела, что под потолком натянута белая ткань. Сквозь тонкую материю вверху угадывалось какое-то движение, словно там что-то ползало.

— Вам удалось отдохнуть? — спросила миссис Уотертоун.

Ей ответила Фейт:

— Мне было непривычно лежать неподвижно после многих месяцев корабельной качки. Сейчас я испытываю такие же неудобства на земле, как когда-то на море.

— Как же вам, должно быть, трудно пришлось, — посочувствовала ей миссис Уотертоун, похлопав Фейт по руке. — Вам понадобится некоторое время, чтобы восстановить силы.

Она взглянула на меня.

— Вы кажетесь не такой измученной, мисс Смолпис.

— Путешествие далось мне легче, чем мисс Веспри, — сказала я, не зная, гордиться мне моей выносливостью или стыдиться ее.

— Я распорядилась устроить барра канэ — большой банкет — в честь вашего прибытия, мои юные гостьи, — улыбнулась миссис Уотертоун.

Затем ее улыбка исчезла.

— Должна предупредить вас, что эти бедные необразованные люди никогда не научатся хорошо готовить. У них чаще всего получается какая-то бурда. Сколько бы времени я ни тратила, чтобы растолковать нашему бобажи самые простые рецепты, его мозг просто не способен их понять. А у него, между прочим, были лучшие рекомендации. Это проклятие, с которым мы вынуждены смириться, — закончила миссис Уотертоун. — Это проклятие.

Она вздохнула.

Когда мы уселись, миссис Уотертоун кивнула величавому мужчине.

— Кит, — сказала она. — Суп.

Мужчина, которого она назвала «кит» — позже я поняла, что это было сокращенное название его должности — китматгар, — подошел к столу с большой серебряной супницей и наполнил наши миски жидким пряным супом. Как только мы покончили с супом, он убрал миски и положил нам в тарелки понемногу от каждого блюда. Затем китматгар порезал мясо и птицу для мистера Уотертоуна, но, пока я размышляла, следует ли нам также воспользоваться его помощью или можно сделать все самим, миссис Уотертоун взяла вилку и нож, и мы с Фейт последовали ее примеру. Во время еды сверху до меня все время доносились шорохи и царапанье, словно там за белой тканью копошились огромные насекомые или мелкие зверюшки, но ни мистер Уотертоун, ни его жена не придавали этому значения. Я догадалась, что ткань здесь натянули, чтобы вся ползающая по балкам живность не падала на стол. Хозяева дома также не обращали внимания на хлопья штукатурки, слетающие на стол с рамы качающейся панкха. Я поглядела на мальчика, сидевшего в углу и дергавшего за веревку, и мне стало интересно, был ли это тот же мальчик, которого я видела у себя в комнате.

Я съела сколько смогла (мне, конечно, не хотелось обижать Уотертоунов), но, когда я отложила в сторону прибор, гора еды на тарелке почти не уменьшилась. Моему желудку требовалось время, чтобы прийти в себя после нескольких месяцев скудного питания на корабле.

— Мои милые! — воскликнула миссис Уотертоун, глядя на меня и на Фейт, чья тарелка тоже выглядела так, словно к ней не притрагивались. — Вы должны хорошо питаться. Вы обе такие худенькие после путешествия. Давайте же, в этом деле нельзя лениться. Вы согласны со мной, мистер Уотертоун?

Мистер Уотертоун оторвался от тарелки, его губы блестели от бараньего жира. Он щелкнул пальцами. Китматгар подошел к нему, промокнул его губы белой салфеткой, налил мистеру Уотертоуну второй бокал вина и снова отошел.

Мистер Уотертоун пригубил вино.

— Думаю, они скоро привыкнут к обильному столу, — сказал он, отвечая на вопрос своей жены, но при этом глядя на нас с Фейт. — Полагаю, мисс Смолпис и мисс Веспри с нетерпением ждут начала светских развлечений.

— О да, мистер Уотертоун, с огромным нетерпением, — ответила Фейт.

Ее голос был тихим и надтреснутым, и я поняла, что она совсем выбилась из сил.

— Ну конечно.

Мистер Уотертоун не заметил или не придал значения отсутствию энтузиазма в ее голосе.

— Мы дадим вам несколько дней, чтобы освоиться. Да, два-три дня, пока вы отдохнете и к вам снова вернется аппетит. Торопиться некуда. Боже мой, вас ожидают по меньшей мере четыре месяца развлечений, пока не закончится сез…

Мистер Уотертоун умолк. Прямо в подливку упал большой кусок штукатурки.

— Впрочем, не будем загадывать так далеко наперед. Я уверен, таким красивым юным леди, как вы, найдется чем заняться.

За столом повисла неловкая тишина.

— Кои-хай! — резко выкрикнула миссис Уотертоун, и мальчик-слуга поспешил к столу, чтобы убрать тарелки.

— Десерт, — сказала она, и китматгар принес с длинного стола, стоявшего у стены, лакированный поднос с тарелками.

— В вашу честь я приказала приготовить кастел бран — простите, карамельный крем, — сообщила миссис Уотертоун. — На корабле вы, должно быть, мечтали о десерте. Вот чего мне всегда хочется, когда приходится плыть домой или возвращаться сюда. Сладкого.

Мы с Фейт проглотили столько, сколько смогли. Мистер Уотертоун отказался, он явно не разделял восторга своей жены по поводу крема. Слуга налил ему чашку чая, положил в нее сахар и размешал. Я было подумала, что сейчас он поднесет чашку к губам мистера Уотертоуна, но оказалось, что тот может справиться с этим самостоятельно.

В ту первую ночь я провалилась в крепкий сон без сновидений, как только коснулась головой подушки. Когда я открыла глаза и увидела яркие лучи солнца, пробивающиеся сквозь щели в циновках на окне, то не сразу вспоминала, где нахожусь, и в испуге села на кровати. Но женщина, которая, по словам миссис Уотертоун, теперь была моей айей, появилась словно ниоткуда, подняла москитные сетки и дала мне стакан чего-то молочного, сладкого и освежающего. После того как она помогла мне управиться с платьем и волосами, я почувствовала себя лучше и с нетерпением ждала, что принесет мне этот день.

Когда мы с Фейт встретились в столовой, она выглядела более свежей, чем вчера вечером, хотя под глазами все еще темнели круги. Стол снова ломился от угощений. Я пощипала сладкую булочку и съела банан. Как нам и было обещано, нас с Фейт познакомили с миссис Листон, и она мне понравилась. По-моему, миссис Листон была старше меня, но моложе Фейт. У нее были темно-русые волосы, все в кудряшках, и огромные зеленые глаза. Когда она смеялась, то широко открывала рот. К сожалению, когда-то ее лицо сильно пострадало от оспы и было все в отметинах. Миссис Листон родилась в Индии, затем еще ребенком уехала домой в Англию, а потом, три года назад, вернулась обратно, чтобы жить вместе с родителями. За все двенадцать лет, проведенных в Англии, она только три раза виделась с матерью, а с отцом вообще ни разу, что, по ее разумению, было вполне естественно.

— Естественно? — переспросила я. — Разве это естественно — увидеть мать только трижды за все эти годы?

— Мисс Смолпис, вы просто еще не привыкли к тому, как здесь живут англичане, — сказала мне миссис Уотертоун. — Здесь так принято. Мои собственные дети сейчас живут у родственников в Кембридже, где получают необходимое образование. Два года назад, когда моему младшему исполнилось пять лет, я отвезла его в Англию. Я стараюсь ездить туда каждые три года, но из-за длительности и непредсказуемости путешествия это, конечно, не всегда удается.

Мысленно я удивилась твердости характера этих женщин, которые соглашались на разлуку со своими детьми. Но это была только одна из жертв — хотя, возможно, и самая великая, — на которые шли англичанки, чтобы оказать поддержку своим мужьям.

— Как только вы освоитесь, вы увидите, что тут не бывает английских детей старше шести лет. Наших соотечественниц в Индии неминуемо ожидает разлука с детьми, — сказала миссис Листон. — Детям старше пяти-шести лет не разрешают здесь оставаться — они должны ехать домой, чтобы получить образование. Женщина должна сделать выбор: будет ли она сопровождать ребенка в путешествии или останется с мужем. Большинство решают остаться. Я все эти годы жила с дядей, тетей и тремя кузенами — и, боюсь, мои родители были неприятно удивлены, увидев, что из меня выросло. Я не оправдала их ожиданий.

На последней фразе она рассмеялась.

Я улыбнулась и посмотрела на миссис Уотертоун, которая сидела с крайне невозмутимым видом и все внимание уделяла гоголь-моголю — так она называла яичницу-болтунью. Я уже начала изучать местный жаргон.

— Мы с мистером Листоном женаты только два месяца. Он уехал, чтобы привести в порядок наш дом в Лакхнау, это на северо-востоке страны. Когда месяц назад отец уволился с гражданской службы в Ост-Индской компании и они с мамой уплыли в Англию, мистер и миссис Уотертоун проявили великодушие и позволили мне остаться у них, пока мистер Листон не вернется, чтобы меня забрать.

— А как вы познакомились с мужем? — спросила Фейт. Мне было приятно видеть, что к ней снова вернулся румянец и что она сделала себе очаровательную прическу. Платье цвета ржавчины выгодно оттеняло ее сливочного цвета кожу.

— О, через общих друзей, вскоре после моего приезда, но сначала в наших отношениях было мало романтики.

Миссис Уотертоун предупреждающе кашлянула, но миссис Листон, кажется, не придала этому значения.

— Нет, мы довольно долго были хорошими друзьями. Мы часто вместе отправлялись на прогулки верхом, с сопровождающими, разумеется, — добавила она, очевидно, специально для миссис Уотертоун. — Мы отправлялись за город, проезжали целые мили через поля, засеянные горчицей и еще какими-то бобами с чудесным запахом. По пути нам встречались павлины, а в деревнях под ноги лошадям с лаем бросались собаки. Селяне вели себя с нами вежливо и приветливо, предлагая отдых. Мой мистер Листон полон сюрпризов, и он предлагал мне всевозможные интересные и неожиданные приключения — от посещения храмов до забоя свиней. У меня никогда не лежала душа к большинству занятий, которые обычно нравятся молодым леди, — возможно, потому что я росла в сельской местности вместе со своими кузенами и никогда особенно не надеялась выйти замуж. Да ладно вам, миссис Уотертоун, — заметила миссис Листон, когда у хозяйки дома вырвался изумленный вздох, — не смотрите на меня так, вы же знаете, что это правда.

Миссис Листон улыбнулась мне.

— Я не умею играть ни на одном из музыкальных инструментов, от моего пения птицы с криками срываются с деревьев, а танцевать со мной — это все равно что волочить за собой пьяную гусыню.

Я не выдержала и рассмеялась.

— Карты так и остались для меня тайной за семью печатями, — продолжала она, — а музыкальные вечера, составление букетов и рассматривание безделушек на лотках воулле[22] — это все так скучно.

Миссис Листон снова повернулась к миссис Уотертоун.

— Ну же, миссис Уотертоун, поддержите меня. Согласитесь, что даже если я и не обладаю всеми ожидаемыми достоинствами, то это еще не конец света.

— Ну конечно же нет, милая, — пробормотала миссис Уотертоун, выказывая явное неодобрение по поводу увлечений миссис Листон и ее беззастенчивого признания.

— А что насчет вас, леди, вы уже приготовились к бесчисленным светским раутам Прохладного сезона? — задала вопрос миссис Листон, отправив в рот вилку с жареным бананом.

Она жевала и глотала с явным удовольствием, и мне нравился ее аппетит.

— Несомненно, что касается меня, — сказала Фейт, отрезая крошечный кусочек от колбаски, — после ужасных месяцев, проведенных на корабле, я с нетерпением жду возможности развеяться. И должна с сожалением признать, миссис Листон, что являюсь одной из тех молодых леди, которым действительно нравятся танцы, игры в карты и все остальные аспекты светской жизни.

В голосе Фейт, уже не таком усталом, как вчера, слышалось раздражение, которое очень меня удивило: я думала, что миссис Листон ей понравится. В действительности прямота и откровенность нашей новой знакомой напомнили мне ту Фейт, которую я знала в Ливерпуле. Меня поразила перемена, происшедшая с ней во время путешествия. Возможно, когда она отдохнет и к ней вернется интерес к жизни, Фейт снова будет вызывать у меня улыбку своими скандальными заявлениями и признаниями. Я притворилась, что намазываю апельсиновый джем на булочку, и следила за Фейт из-под ресниц.

— Я собираюсь хорошо провести время, — заявила она.

— Как пожелаешь, милая, — сказала миссис Уотертоун, улыбаясь, — как пожелаешь.

В первый же день я заметила, что миссис Уотертоун резко говорит со слугами и постоянно ворчит на них. Она не обращалась к ним по именам, а только по названию работы, которую они выполняли. В то же время она, кажется, испытывала к ним привязанность — а они в свою очередь относились к ней с величайшим почтением.

Я начинала разбираться в существующей иерархии. За все хозяйство отвечал кансане, или главный слуга, который следил за всеми остальными слугами. Следующим по старшинству был китматгар — величественный мужчина, прислуживающий нам за столом, у которого было несколько помощников. Затем шел повар — биваши, или, как его называла миссис Уотертоун, бобажи. Под его началом находилась целая армия поварят, которых хозяйка именовала просто — «мальчики бобажи». Еще здесь был чапраси, или посыльный, в красивой красной ливрее. Его работа заключалась в том, чтобы, стоя в дверях, впускать гостей и принимать записки и приглашения. В доме имелись дгоби, отвечающий за стирку и глажку, бисти, который носил воду, мали, в обязанности которого входила забота о саде, и ночной сторож, или човкидар. Дарзи, или портной, был общим для нескольких семей. В доме находилось огромное количество уборщиков, каждый из которых занимался только своим делом. Мальчик, который уносил посуду со стола, не мыл ее, этим занимался другой мальчик. Еще один чистил столовое серебро. В обязанности того, кто подметал в доме, не входило подметать веранду. Мальчик, вытирающий пыль, не имел права притронуться к посуде, и так далее. Самыми младшими слугами были мальчики, приводящие в движение панкха, и те, которые, стоя позади наших стульев, обмахивали нас метелками из конского хвоста, чтобы отогнать насекомых. Единственными служанками в доме являлись айи, по одной на каждую женщину в доме; айи помогали нам одеваться, причесываться и купаться.

Существовал целый перечень строгих правил, которые сначала казались бесчисленными. Я не раз обращалась с различными просьбами к слугам в доме, на веранде или в столовой, но натыкалась на пустой взгляд. Сначала я предположила, что они не понимают тех нескольких команд, которые я выучила, но затем поняла, что просто обращалась не к тем людям. Так как большинство слуг — за исключением китматгара и чапраси — носили одинаковые белые набедренные повязки, рубашки и тюрбаны и ходили босиком, мне было трудно различать их. Однако через несколько дней я научилась узнавать их в лицо, по росту и по походке.

Под конец третьего дня, проведенного в Калькутте, выяснилось, что нам здесь абсолютно нечем заняться. Мистер Уотертоун, как, впрочем, и каждый англичанин в Индии, состоял на службе в Ост-Индской компании. Он работал директором в Земельном ведомстве, уходил сразу после завтрака, возвращался домой к обеду и снова уходил на работу до ужина. Домашняя работа выполнялась сама по себе, или, вернее, под руководством кансане. По моим наблюдениям, обязанности миссис Уотертоун сводились к тому, чтобы каждое утро ходить к бобажи и обсуждать с ним сегодняшнее меню. Затем она проверяла, чисто ли прибраны комнаты. Еще миссис Уотертоун могла заняться составлением букетов из цветов, огромные охапки которых срезал и приносил в дом мали.

Иногда она совещалась с дарзи, когда ей нужно было починить что-либо из одежды. Время от времени к нам через заднюю дверь заходил воулле и раскладывал свои товары — от лент и тканей до сковородок и чайников. Миссис Уотертоун выбирала понравившуюся ей вещь и вручала необходимое количество рупий одному из слуг, который в свою очередь передавал их торговцу. Она писала записки или отвечала на них и на приглашения, сделанные соседями. Всем этим миссис Уотертоун занималась между завтраком и обедом.

Потом следовали обильная трапеза и послеобеденный сон. Днем к ней иногда заходили гости, а затем миссис Уотертоун отправлялась на званый ужин или, если ужинать приходилось дома, в «Калькутта Клаб» или на какой-нибудь светский раут.

* * *

— Миссис Уотертоун, — позвала я, отыскав хозяйку дома в гостиной, где она сидела возле небольшого столика, листая книгу с иллюстрациями, на которых были изображены сладости. — Можно мы пойдем прогуляемся?

Шел четвертый день нашего пребывания в Калькутте. Как и предсказывал мистер Уотертоун, я чувствовала себя отдохнувшей и теперь с нетерпением желала увидеть город за пределами этого дома. Фейт читала в своей комнате, но согласилась пойти со мной на прогулку, если только нас будут сопровождать.

— Ну конечно, милая. Просто погуляйте по тропинке в саду среди цветов. Там так красиво, — ответила миссис Уотертоун, не отрываясь от книги.

— Но я не имела в виду прогулку по саду.

Миссис Уотертоун посмотрела на меня, заложив книгу пальцем.

— Не по саду? А куда вы собрались прогуляться?

— Я… Я не знаю. Я просто хотела спросить, можем ли мы с Фейт, если, конечно, миссис Листон или вы сами составите нам компанию, пойти прогуляться.

— Ты хочешь сказать, по улицам? — На ее лице отчетливо проявился ужас. — Нет, нет, моя милая! Так здесь не принято. Леди не должны разгуливать по улицам Калькутты. Это вам не Лондон и не Челтнем. Здесь все не так просто, — повторила миссис Уотертоун.

— О, — сказала я, — простите. Я не знала…

— Ничего, вы и не могли знать. Это нормально. Скоро вы узнаете, как нужно здесь себя вести.

— Может, тогда мы могли бы куда-нибудь съездить?

Она закрыла книгу.

— Съездить? В это время дня?

Я посмотрела на качающийся маятник каминных часов. Неужели я показала себя полной невежей? Нужно было сначала посоветоваться с Фейт.

— О, сейчас еще только два часа дня. Я не…

— Ну, это, конечно, не вопиющее нарушение, но мне придется приказать чапраси послать за паланкином. Куда вы хотели поехать?

Я рассматривала ковер под ногами.

— Я не знаю, миссис Уотертоун. Но мне хотелось бы увидеть город.

Губы миссис Уотертоун сжались в тонкую линию.

— В нем нет ничего интересного. После ужина можно будет поехать на майдан, чтобы насладиться вечерней прохладой. Если вы настаиваете, это можно устроить и сейчас, но я сегодня не планировала выезжать из дома. У меня прибавилось забот с составлением меню, потому что теперь в доме больше людей, чем обычно. И еще мне нужно ответить на множество приглашений.

Ее тон, стальные нотки в голосе и замечание по поводу дополнительных гостей ясно давали понять, что мне не пристало спрашивать о таких фривольных вещах, как поездка в город.

— Конечно, миссис Уотертоун. Я все поняла. Пожалуйста, простите мне мое невежество. — Я попятилась из комнаты. — Я лучше погуляю по саду.

Она снова открыла книгу.

— Да. Так будет лучше, моя дорогая. Так будет лучше.

Значит, мне придется подождать немного дольше, прежде чем я познакомлюсь со страной, в которую приехала. Миссис Уотертоун, кажется, задалась целью полностью отгородиться от Индии, спрятавшись в своем собственном мирке.

На пятый день мы начали планировать нашу «общественную жизнь». Чапраси принес множество приглашений, и мы с Фейт и миссис Уотертоун вместе начали их читать. Здесь были приглашения на танцы, званые обеды и вечера с играми в карты. Миссис Уотертоун изучала наш гардероб, разглядывая платья и восхищаясь последней модой.

— У вас прекрасные наряды, но вам их понадобится значительно больше. Не пристало ходить в одном и том же платье на несколько приемов. Мы должны заказать материал, а затем дарзи сошьет вам новые платья, в точно таком же стиле. Они чудесно воспроизводят все до последнего стежка, эти индийские дарзи. Однако приходится быть осторожными — их усердие таково, что если платье было слегка порвано и зашито, то мой дарзи скопирует даже этот шов. Храни его Господь!

Подобострастие слуг вызывало у меня неловкость. Я старалась не смотреть, когда при мне высокий чапраси в красивой униформе падал на колени, чтобы почистить запыленную обувь мистера Уотертоуна, каждый раз, когда тот заходил в дом. Я заметила обожженную до волдырей руку дгоби — скорее всего, о горячий утюг — и догадывалась, как сильно она болит. Но он приветливо поздоровался, прежде чем принять еще одну кипу практически чистого белья из рук миссис Уотертоун. Когда я неожиданно вошла в свою комнату, то увидела, что по лицу моей айи катились слезы, пока она наводила порядок на моем туалетном столике. Но, заметив меня, она широко улыбнулась, словно рада была меня видеть. Я попыталась расспросить ее, почему она плакала, но она только тщательно вытерла слезы, не переставая улыбаться. Я заметила, что у одного из самых маленьких мальчиков, обмахивающих нас опахалами, не хватало двух пальцев на правой ноге и что их ему ампутировали совсем недавно — он осторожно касался раны, когда думал, что его никто не видит. Был ли он сыном кого-то из слуг? И были ли у него вообще родители? Я о многом задумывалась, но не осмеливалась заговаривать об этом ни с Фейт, ни даже с миссис Листон: они сочли бы странным, что я беспокоюсь о людях, на которых вообще не стоит обращать внимания.

Я хотела сказать дарзи, что у всех моих платьев должен быть неглубокий вырез, который прикрывал бы шрам на моей груди. Я попыталась говорить на хинди, но никак не могла вспомнить нужные слова. Наконец, оставшись в комнате наедине с ним и с моей айей, я показала ему шрам, а затем прикрыла его лоскутом ткани. Дарзи с ничего не выражающим лицом тихо сказал:

— Мисси саиб[23] хочет, чтобы ее платья скрывали это? Я так и сделаю.

— Вы говорите по-английски?! — радостно воскликнула я, но, увидев его лицо и то, как сильно он качает головой, прижала ладонь ко рту.

Дарзи еще раз покачал головой и приложил палец к губам, давая понять, что мне не следует никому рассказывать о том, что он знает наш язык.

В тот день миссис Уотертоун оставила меня на веранде наедине с миссис Листон, которая попросила меня обращаться к ней по имени Мэг. Ну, совсем наедине в Индии остаться невозможно. В одном углу, скрестив ноги, сидел дарзи и шил мне новое платье. Он зажимал ткань между пальцами ног, а в тюрбане у него торчало множество иголок с нитками различных цветов, которыми он пользовался по мере надобности. Рядом стоял посыльный, на случай если нам что-то понадобится, а два мальчика обмахивали нас опахалами.

Веранда была самым приятным местом в доме. Решетки из бамбука обвивали растения с оранжевыми цветами, превращая веранду в прохладную зеленую комнату. На полу лежали травяные циновки и стояли горшки с розовой геранью, белыми и красными бегониями и хрупкими фиалками. Вместо жестких, набитых конским волосом диванов и кресел, которые стояли в гостиной, здесь имелись плетенные из лозы или сделанные из бамбука стулья для дам и тяжелые стулья из темного тика, предназначенные для мужчин.

В те редкие моменты, когда я оказывалась здесь одна, я позволяла себе откинуться на спинку стула, заложив руки за голову, и наслаждалась запахом зелени. Миссис Уотертоун предупредила меня, что с первым дыханием Жаркого сезона все растения завянут и погибнут, сколько бы их ни поливали, так что я могу любоваться ими, пока у меня есть такая возможность.

— Мэг, сегодня дарзи заговорил со мной по-английски, но затем, кажется, испугался, что я расскажу об этом кому-нибудь, — тихо произнесла я, чтобы дарзи не услышал.

Она поморщилась.

— Ну конечно. Если слугу считают слишком глупым, его побьют и выгонят. Если же он проявит недюжинный ум — к примеру выучит английский язык, — то к нему будут относиться с подозрением и, скорее всего, тоже выгонят. Это нечестно, но они ведут эту игру, чтобы выжить. Разумеется, в Англии все происходит практически так же, но здесь разница между хозяином и слугой намного заметнее. Возможно потому, что это не наша страна. Наша страна — Англия, и все же… — Она замолчала, словно поняла, что и так сказала слишком много.

Мэг неожиданно встала, заставив мальчика с опахалом отпрыгнуть в сторону и уступить ей дорогу. Она подошла к одному из ящиков с цветами, чтобы отщипнуть увядшее соцветие.

— В любом случае я жду не дождусь, когда наконец можно будет уехать подальше от города, с его чопорностью и чересчур навязчивой любезностью. Мне они кажутся невыносимыми. В сельской местности отношения не настолько официальны.

Она окинула меня изучающим взглядом.

— Должна ли я опасаться, что вы расскажете кому-нибудь о моих крамольных взглядах?

Несмотря на серьезность вопроса, я видела, что Мэг надеется найти во мне союзника.

— Ну конечно же нет, — ответила я. — Но я так надеюсь, что вы не уедете слишком скоро.

— Думаю, я останусь здесь еще на две недели.

Она продолжала смотреть мне в глаза, и я почувствовала укол прежнего страха. Я давно перестала волноваться по поводу того, что Фейт может раскрыть мою тайну, — несмотря на то что она действительно уделяла мне много внимания, она не ставила перед собой цели узнать меня поближе. Я догадывалась, что просто отражаю ее мысли и чувства — мой внутренний мир ее не интересовал. Конечно, это было в моих интересах, но с другими людьми я постоянно была начеку, боясь выдать себя грубым словом или незнанием манер.

В глазах Мэг светилась проницательность, которая меня напугала.

— Расскажите мне о себе, мисс Линни Смолпис, — вдруг попросила она. — Мне хотелось бы узнать, где вы побывали и что видели. Вы производите впечатление особы, которая знает больше, чем говорит, в отличие от большинства людей, которые много рассуждают о вещах, в которых ничего не смыслят.

Я была не в состоянии придумать подходящий ответ. Мои ладони вспотели. Я спрятала их в складках своего муарового шелкового платья.

— Простите, я чем-то вас обидела? — спросила Мэг. — Мои тетя, дядя, кузены — как и мой муж — привыкли к моей прямолинейности. Они не только терпят мое вольномыслие, но, по-моему, им это даже нравится. Я порой забываю, что нахожусь в благовоспитанном обществе.

В благовоспитанном обществе… Молодая миссис Листон извиняется передо мной за то, что могла показаться мне грубой. Ситуация показалась мне довольно комичной, и я бы получила от нее большое удовольствие, если бы не была так напугана.

— Нет, что вы, я не обижаюсь, — сказала я. — Я просто… испытываю неловкость, рассказывая о себе.

— Ну конечно, вам неловко. Большинство благовоспитанных молодых леди именно так себя и чувствуют. Пожалуйста, не обращайте внимания на меня и на мою неуместную фамильярность. Еще раз прошу прощения. — Она улыбнулась.

— В этом нет необходимости, — улыбнулась я в ответ, почувствовав прилив благодарности.

Попросив у меня прощения и позволив мне простить ее, миссис Листон лишь укрепила мое доброжелательное отношение к ней.