Линни: Во имя любви

Глава тридцать шестая Жаркий сезон 1838 года

Я смотрела на спящего Дэвида и тихо напевала «Нини, баба, нини» — «Спи, малыш, усни».

Он беспокойно метался во сне, золотистые волосы прилипли к лобику. Я откинула их назад, вытерла ему лицо влажной тканью и снова начала: «Нини, баба, ни…»

— Линни! Немедленно прекрати эти глупости!

Сомерс стоял, прислонившись к дверному косяку, его волосы были влажными от пота, а на рубашке спереди выступило мокрое пятно. Я встала, опустила сетку над кроватью Дэвида и кивнула мальчику с панкха, который заработал еще энергичнее.

— Не буди его, — прошептала я, как только оказалась в коридоре. — Ему тяжело заснуть в такой жаре.

Сомерс покачал головой.

— Поешь ему эти чертовы индийские колыбельные, словно он еще младенец. Плохо уже то, что Малти его балует.

— Сомерс, все айи балуют своих подопечных. На то они и айи.

— И поэтому чертовски хорошо, что дети не могут оставаться с ними дольше пяти или шести лет. Дэвиду это не на пользу.

Я отвернулась. Из уст Сомерса эти слова прозвучали как оскорбление.

— Он уже большой, взрослый парень, ему пошел шестой год, и относиться к нему нужно соответственно. Лучше всего будет, если он уедет домой в течение года.

У меня перехватило дыхание. Я отказывалась думать о такой возможности. Это было слишком. Я не вынесла бы разлуки с Дэвидом, но сомневалась, что Сомерс позволит мне уехать с сыном в Англию. Он ясно дал понять, что я должна всегда оставаться под его надзором. Ни о какой свободе не могло быть и речи.

— Да, — продолжал Сомерс, — Дэвид должен получить приличное образование и научиться вести себя в обществе. То, что ты позволяешь ему бегать босиком и играть с детьми слуг, более чем прискорбно. И ты разрешаешь ему говорить на хинди… Язык туземцев полон непристойностей и аморальных мыслей. Я не знаю, сколько еще смогу мириться с его недостойным поведением.

Да как он осмеливался говорить о чьей-либо аморальности, скотина, получающая удовольствие, причиняя боль мальчикам, почти еще детям, и без каких-либо угрызений совести поднимающая на меня руку?

— По крайней мере, Дэвид здоровый и крепкий, — возразила я. — Разве не это самое главное? Все индийские кладбища переполнены могилами детей англичан.

Я вспомнила слова Малти, произнесенные только вчера, после того как мы закончили срезать цветы в саду и вместе смотрели на Дэвида, увлеченно болтающего с семилетней дочкой мали.

— Мой Дэвид-баба совсем не похож на англичанина, — сказала Малти, следя за каждым его движением.

Дэвид потемнел от загара — он часто забывал надевать ненавистный ему пробковый шлем, однако совсем не обгорал на солнце. Его голову покрывала шапка блестящих золотых кудрей, а черные глаза горели, пока он взволнованно рассказывал на хинди об огромной жабе, которую они с девочкой поймали в саду. Дочка мали крепко держала обеими руками вырывающуюся тварь, пока Дэвид ее трогал.

— Да, Дэвид-баба больше похож на маленького туземца, крепкого и бесстрашного, разве не так, мэм Линни? Он не подвержен болезням, которые свойственны здешним английским детям, и совсем не такой вялый и нервный, как они. Иди ко мне, мой малыш, — позвала она. — Иди, поцелуй свою айю.

Дэвид нахмурился.

— Я уже не маленький, Малти. Скажи ей, мама. Я воин и должен скакать на своем коне в бой. Жаба — это наш пленник, китайский император!

Они с девочкой убежали, а я в который раз подумала о том, как же он похож на своего отца — прямой, гордый и с добрым сердцем.

Теперь я моргала, глядя на Сомерса в темном коридоре. Мой муж очень сильно изменился за эти семь лет. Он утратил былую привлекательность: набрал лишний вес от переедания, его лицо стало одутловатым от постоянного пьянства, а кроме того, Сомерс отрастил бороду, которая заметно его старила.

Что теперь станет с Дэвидом… и со мной?

— Мэм Линни, — тихо позвала Малти у двери спальни. — Ваши леди уже пришли.

Я открыла дверь.

— Ты отвела их в гостиную?

— Конечно. Вы сегодня так хорошо выглядите, мэм, — сказала Малти, глядя на мое платье с оборками. — Вы должны чаще так красиво одеваться.

Я сделала глубокий вдох, изобразила на лице улыбку и вошла в гостиную.

— Хильда и Джессика, как я рада вас видеть!

Мои гостьи поднялись со своих мест, чтобы по очереди поцеловать меня в щеку. Это были жены мужчин, работавших с Сомерсом в компании; нам приходилось вести утомительную игру, обмениваясь визитами, только потому, что наши мужья работали вместе.

— Вы уже лучше себя чувствуете, моя милая? — поинтересовалась Хильда, озабоченно поджав губы. — На прошлой неделе Сомерс говорил, что вам нездоровится. Нам так жаль, что вы не присутствовали на музыкальном вечере у Сойеров. Там было весело, хотя, конечно, Фредерик Джевитт довольно пискляво брал верхние ноты на виолончели.

— Со мной все в порядке, спасибо, — сказала я, пытаясь вспомнить день, когда Сойеры устраивали вечер, и все, что я о нем слышала. Сомерс больше не говорил со мной о светских приемах и предпочитал ходить туда один. Я знала, что он появлялся там, а затем вскоре уходил, мотивируя это моим плохим самочувствием, хотя на самом деле редко сразу же шел домой.

— Должна сказать, Линни, что я бы не возражала против болезни, если бы это только помогло мне похудеть. Как вам удается сохранять такую тонкую талию? Никакому корсету такое не под силу.

— Она родила только одного ребенка. В этом все дело, Хильда, — заметила Джессика. — Поверь мне, после шестых родов о тонкой талии приходится забыть.

Она грустно посмотрела на свой огромный живот, а затем в качестве утешения взяла со стоявшего рядом с ней подноса булочку с кремом.

— Ну, Линни, тебе пора подарить Дэвиду маленького братика или сестричку, — сказала Хильда, хлопая меня по колену сложенным веером. Затем она вытащила из сумочки пудреницу с маленьким зеркальцем и придирчиво изучила торчащие над высоким лбом оранжевые кудри.

— Ему сейчас… уже пять? Прежде чем ты успеешь опомниться, его отошлют домой, а тебе придется рожать других детей, чтобы не чувствовать себя одинокой.

Она захлопнула пудреницу и положила ее в сумочку.

— Когда Флоренция и Сара уехали, я сошла бы с ума, если бы не маленькая Люси. А к тому времени, когда ей тоже придется уезжать, к нам уже вернется Сара.

— Да, — согласилась я, качая головой на предложенный мне китматгаром стакан лимонада.

— Вы слышали, что произошло вчера на майдане? — спросила Джессика.

Обрадовавшись тому, что тема разговора изменилась, я подалась вперед.

— Это было нечто совсем уж странное, — продолжила она, слизав липкий белый крем с пальцев. — Этот… темный мужчина, заметьте, не индиец, но все равно темный, на огромной лошади ездил кругами вокруг майдана. Некоторые говорят, что он высматривал какую-то англичанку. Я сама этого не видела, но вы можете себе такое представить? Это довольно прискорбно.

Хильда ее перебила.

— Я была там, — торжествующе сказала она, так, словно совершила геройский поступок. — Никто из нас понятия не имел, кого он искал. Этому головорезу хватило нахальства проявить к нам интерес. Полагаю, он вдоволь насмотрелся на женщин своего племени, и теперь его заинтересовали белые женщины. Я так перепугалась, когда он посмотрел в мою сторону.

Хильда кокетливо поправила свои волосы.

— Конечно, его сразу же увели, но… Ох, что это с тобой, Линни?

Я встала, прижав дрожащие руки к животу.

— Полагаю, я еще не совсем оправилась от недавней болезни.

— Сядь, Линни. Дыши глубже. Хильда, закончи историю.

— Ну, он вел себя очень нахально, совсем не как джентльмен — ну конечно же нет. В конце концов, он из иноземного племени. И он сидел на лошади так, словно являлся владельцем всей площади.

Они обе посмотрели на меня.

— Уверена, вы извините меня за это. — Я поспешила из комнаты. Сразу за дверью у меня закружилась голова, и я прислонилась к стене.

— Она долго здесь не протянет, — донесся до меня голос Хильды. — Таких нервных и хрупких никогда не хватает надолго. Исхудала, как щепка. И глаза какие-то странные, ты так не думаешь? У нее большие зрачки. Слишком большие.

— А мне жаль ее мужа. Она, должно быть, совсем никуда с ним не выходит из-за постоянного плохого самочувствия. Неудивительно, что у них больше нет детей. Он, скорее всего, знает, что еще один ребенок ее убьет. Бедняга.

Я пришла в себя и направилась в спальню. Когда это я успела стать одной из этих несчастных жертв Индии, слабых, нервных женщин? Так можно было бы сказать о Фейт. Или о женщине, в которую теперь превратилась Мэг…

Тем вечером, уложив Дэвида в кровать, я вышла в сад. Я медленно приблизилась к акации у ворот, потрогала шишковатую кору. В воздухе едва слышно пахло дождем. Неужели скоро настанет Сезон дождей?

Неожиданно из темноты донесся лай шакала, и сразу же зашелестели крылья. Подняв голову, я увидела, как крупные, с ворону, летучие мыши взлетели с акации, разрезая темнеющее небо черными перепончатыми крыльями. Опершись о дерево, я смотрела на пустынную улицу и прислушивалась — не раздастся ли цокот копыт. Однако через Калькутту проезжало много патанов. Это ничего не значило.

Я стояла там, не спуская глаз с улицы, ведущей на майдан. Наконец небо стало совсем темным и хмурым, в воздухе заплясали огоньки светлячков. Луна казалась совсем неподвижной. Из-за двери раздался резкий голос Сомерса. Он приказывал мне вернуться в дом.

Следующим утром я сидела на веранде, перечитывая одну и ту же страницу книги. Мне удалось заснуть всего на пару часов, и теперь голова невыносимо болела. Вернулась Малти с покупками. Ее лицо потемнело от беспокойства, и она что-то ворчала себе под нос, ставя новый пузырек с чернилами на секретер.

— Что-то случилось? — спросила я, входя в спальню.

Она мельком взглянула на меня.

— Ничего, мэм Линни, — ответила Малти, раскладывая бумаги, перья и книги на столе.

Затем она остановилась и снова посмотрела на меня

— Нет, что-то произошло, Малти. Ты должна рассказать мне. — Я облизнула губы. — Ты сегодня… что-нибудь заметила? Что-нибудь… необычное?

— Я ничего не видела, — резко ответила она.

— Тогда, может, появились какие-то новые сплетни?

Малти нервно двигала чернильницей по полированной древесине стола.

— Обычно вы не расспрашиваете меня, о чем люди треплют языками на площади.

— Однако сегодня я спрашиваю тебя об этом. Ты что-то слышала?

— Это не стоит пересказывать, мэм. Многие айи распускают языки не хуже своих хозяек. Им просто нечем заняться, вот они и придумывают всякую ерунду.

Я опустилась в кресло у стола.

— И о чем они говорили, Малти?

На ее добром лице отразилась боль.

— Это всего лишь новые сплетни о том мужчине с северо-западной границы, мэм Линни. Айи говорят, что он продолжает ездить вокруг майдана, вглядываясь в лица белых леди. Говорят, что он называет имя. — Она покачала головой и нахмурилась. — Вы можете себе представить такую бессмыслицу? Его скоро арестуют. Такое поведение недопустимо… Мэм Линни, что случилось? — Она смотрела вниз, и я, последовав ее примеру, осознала, что крепко держу ее за руки.

— Ему кто-нибудь говорил, где я живу? Он знает, где я?

— О, мэм Линни, успокойтесь. Тише, тише. Не волнуйтесь так. Вы так испугались, потому что вспомнили об ужасных вещах, случившихся в Симле. Ну и, конечно, эти злобные курицы мечтают раздуть проблему своими сплетнями, чтобы… Мэм Линни? Что вы делаете?

Я подбежала к туалетному столику, закалывая шпильками длинные пряди выбившихся волос. Мои руки дрожали, и шпильки рассыпались по полу. Застегнув воротничок платья, я повернулась к Малти.

— Я хорошо выгляжу?

На ее лице застыло бесстрастное выражение.

— Конечно, мэм Линни. Как всегда. — Она осторожно подбирала слова. — Но, пожалуйста, присядьте. Я приготовлю вашу трубку. Это вас успокоит. А затем я принесу вам чашку вашего любимого чая.

— Мне не нужна трубка. На это нет времени. Пойдем… пойдем со мной. Дэвид… Где Дэвид?

— Он играет с детьми Вилтонов, мэм Линни. Вы забыли?

— Возьми мою сумочку, Малти, и следуй за мной.

Я сбежала по лестнице в холл, все время поторапливая Малти. Она шла медленно, прижимая небольшую серую сумочку к груди. Когда я подошла к входной двери, возле нее возник чапраси, готовый ее открыть. Он положил руку на медную ручку.

— Пожалуйста, Малти! Мы можем опоздать. Ты можешь идти быстрее?

Я кивнула чапраси, но, прежде чем он успел открыть дверь, она сама распахнулась.

Я задержала дыхание. Вход преградила массивная туша Сомерса.

— Здравствуй, Линни.

Он был очень спокоен.

Я попятилась, налетев на Малти, которая выронила сумочку.

Сумка привлекла внимание моего мужа.

— Ты собиралась на улицу, Линни?

Сомерс не сдвинулся с места, продолжая загораживать дверь.

— Нет… Вообще-то да. Мы с Малти собирались пойти на майдан… Мы часто туда ходим в это время, правда, Малти?

Я повернулась к ней.

Малти застыла с распахнутым ртом.

Сомерс вошел в дом, не закрывая дверь.

— Ты собиралась на прогулку в самое жаркое время дня, без солнцезащитного шлема и даже без зонтика — в этом наряде?

Его щеки горели нездоровым румянцем.

Я посмотрела на свое обвисшее платье — на одном из рукавов красовалось жирное пятно, на талии не хватало одной пуговицы.

— Почему… почему ты дома?

— Лихорадка, — коротко ответил Сомерс.

Значит, его старый враг, малярия…

— Я пойду лягу в кровать. Малти, не позволяй своей хозяйке выходить из дома. Ты поняла?

Я схватила его за рукав.

— Но, Сомерс, я только хотела…

Он тряхнул рукой, сбрасывая мою ладонь, и больно схватил меня за нос. Перед моими глазами замелькали разноцветные пятна.

— Я запрещаю тебе! Ты не выставишь меня на посмешище, разгуливая по городу, одетая как шлюха, каковой ты на самом деле и являешься.

Я услышала вздох Малти и шорох одежд чапраси.

— Меня тошнит от твоего вида! Шлюха!

Мне хотелось плюнуть Сомерсу в лицо, гордо поднять голову и сказать, что да, я действительно шлюха. Я испытывала соблазн крикнуть ему, что Дэвид не его сын. Что я всегда оставалась той, кем он меня считал. Что я соединилась с мужчиной с радостью, для собственного удовольствия, и что Дэвид был плодом этой любви, а не его грубого изнасилования. Но, конечно, я промолчала. То, что я скрывала шесть лет, являлось моей козырной картой. Я тряхнула головой, чтобы опомниться и удержать язык за зубами, и попыталась обойти Сомерса.

Он схватил меня за платье и изо всех сил потянул к себе. Послышался громкий треск рвущейся ткани. Я изумленно остановилась. Сомерс смотрел на лоскуты поплина и батиста, оставшиеся в его руке, — он порвал даже мою нижнюю сорочку. Затем он перевел взгляд на меня. Его внимание привлекла моя обнаженная грудь. От лица Сомерса отхлынула вся кровь, оно сделалось белым как полотно. Он попятился и споткнулся, чапраси еле успел его поймать.

Малти встала передо мной, пытаясь прикрыть мою наготу своим шарфом, сорванным с головы.

Сомерс выронил лоскуты ткани и дрожащим пальцем указал в мою сторону.

— Что такое, Сомерс? — прошипела я, отталкивая Малти в сторону и выпрямляясь перед ним, чтобы показать свой шрам. — Разве тебе не понравилось увиденное? А я-то думала, что ты знаешь обо мне абсолютно все.

— Мэм Линни! Мэм Линни! — закричала Малти. — Пожалуйста! Не злите его! Пожалуйста!

Она расплакалась, закрыв лицо руками.

Сомерс стряхнул с себя чапраси и выпрямился. Его лицо по-прежнему было бледным, на лбу бисером блестел пот.

— Что это? — прошептал он.

— А на что это похоже? На подарок от старого любовника? — Я больше не обращала внимания на свой тон и на слова. Меня переполняла ненависть к мужу.

Но я не дождалась ответа — Сомерс вдруг застонал и согнулся. Чапраси потащил его через холл к спальне. Я проскользнула в открытую дверь и что было духу бросилась бежать по улице. Под ногами хрустели ракушки. Я тяжело дышала, с непривычки у меня закололо в груди. Я даже не успела добежать до конца улицы, когда меня сзади обхватили большие руки в перчатках.

Это был чапраси, несомненно, посланный Сомерсом, чтобы меня вернуть. Я вырывалась из его цепких рук.

— Отпусти меня! — бормотала я. — Ты должен выполнять мои приказы!

Но он продолжал крепко меня держать. Взглянув через плечо, я увидела, что его лицо не выражает никаких чувств. Я изворачивалась, словно беспомощный котенок. Малти была рядом. Все еще плача, она протягивала руку, чтобы стереть слюну с моего подбородка, пыталась прикрыть мое тело остатками платья, успокаивала, пока чапраси тащил меня домой.

Этот небольшой всплеск активности лишил меня последних сил: я больше не могла сопротивляться и побежденно приникла к чапраси, который отвел меня в дом и уложил в кровать.

Позже, лежа в спальне, я отослала мальчика с опахалом и Малти.

— Я не хочу уходить, мэм Линни, — сказала моя айя. — Вам нельзя оставаться одной. Вы огорчены.

Но в конце концов я убедила ее, что собираюсь поспать, и Малти вышла, оставив дверь приоткрытой. Я уверена, что она осталась в коридоре, прислушиваясь к каждому моему движению. Я сидела перед туалетным столиком, оснащенным зеркалом, глядя на свои руки, лежащие на коленях, белые и неподвижные, словно мертвые голуби.

Неужели Дауд в самом деле был здесь, в Калькутте, и искал меня? Мне необходимо было это узнать. Я пойду на майдан, что бы ни говорил и ни делал Сомерс. Я как-нибудь выберусь из дома и, если будет необходимо, пройду весь путь пешком. Глубоко вдохнув, я посмотрела в зеркало.

Длинные пряди тусклых волос падали мне на плечи. Теперь я увидела, насколько исхудало мое лицо. Нос был багровым и распух от удара Сомерса. Кожа, обтягивающая кости, казалась прозрачной и туго натянутой, словно ее было недостаточно, чтобы прикрыть ноздри. Неожиданно я с ужасом осознала, что мое лицо напоминает череп. Губы стали тонкими и обветренными, под глазами висели бесцветные мешки. Я вспомнила свое отражение, увиденное в зеркале Шейкера девять долгих лет назад. Тогда я и вполовину не была так потрясена, как сейчас.

О чем я думала? Ну конечно же, это был не Дауд. О чем я мечтала? О том, что он посадит меня на коня и мы вместе уедем отсюда? Я была дурой, полной дурой. Здесь мой Дэвид, мой ребенок, моя жизнь. Мои фантазии о Дауде оставались лишь фантазиями. Я знала его всего один месяц, и с того времени прошло уже шесть лет. Он принадлежал, как я сказала тогда Нани Меера, к другому миру — к миру, который никогда не станет моим.

Я снова посмотрела на себя в зеркало. Во мне больше не было той яркой надежды, которая привела меня в Индию. Во мне не осталось ничего от той женщины, которую звали Линни Гау.

Я приготовила трубку и курила ее так долго, как только могла.