Линни: Во имя любви

Глава тридцать третья

Возвращаясь в клуб от Нани Меера, а затем домой с Малти, раскачиваясь в паланкине, я остро чувствовала, как уходит время. Время было моим врагом, ведь я знала — со дня на день Сомерс мог объявить мне, что уезжает на несколько недель на охоту, и тогда мой план обречен на провал. Я должна была действовать сегодня же, сразу после обеда.

Я вошла в столовую, когда Сомерс как раз доедал десерт. Держа в руках небольшой поднос с наполненным на треть стаканом, я подошла к нему. Сомерс отодвинулся от стола.

— Китматгар приготовил для тебя бренди, — сказала я, протягивая ему стакан.

Узкие брюки туго обтягивали его промежность. Я знала, что должна сделать, чтобы пробудить к жизни то, что за ними скрывалось. В моем горле словно образовался тяжелый комок, сотканный из боязни ожидавшей меня физической боли, в случае если Сомерс отреагирует так, как мне нужно… и страха, что он вообще не отреагирует. Он взял стакан, пристально глядя на меня.

— Теперь ты ведешь себя как прислуга?

Я с досадой прищелкнула языком.

— Я встретила китматгара в холле. Я всего лишь пытаюсь исправиться, Сомерс.

Он сделал большой глоток.

— Что ты пытаешься сделать? Играть роль образцовой жены? Раньше ты себя этим не утруждала.

Это будет просто, теперь я была уверена. У него просто руки чесались избить меня со дня моего возвращения из Симлы.

— Ты идиот, — сказала я, уперевшись руками в бока и выпуская на свободу позабытую шлюху из Ливерпуля. — Ты никогда не давал мне шанса, ведь так? Да ты просто надменный дурак, который ворчит на меня, как бы я ни старалась.

Сомерс осушил стакан и со стуком поставил его обратно на стол. Его глаза загорелись, в них появился огонек, совсем как у Нила, когда я брала в руки его любимый мячик.

— Да как ты смеешь? Ты что, забыла, откуда пришла? Забыла, что я для тебя сделал?

Он отбросил со лба упавшую прядь, пригладил усы. Его рука дрожала. Неужели зелье подействовало так быстро?

— Я устала от твоих угроз, Сомерс, от указаний, что я должна делать и чего не должна. Впредь я буду поступать так, как мне нравится.

Я снова говорила как шлюха с Парадайз-стрит.

Он сузил глаза, но я успела заметить расширенные зрачки. Да, зелье подействовало. Сомерс сжал кулаки.

— Не прикасайся ко мне, — сказала я, самодовольно улыбаясь. — Не смей ко мне притрагиваться.

Этот вызов возымел действие. Я попятилась к двери и бросилась через холл к своей спальне, захлопнула дверь и придерживала ее изнутри.

— Вон! — рявкнула я на мальчика, раскачивающего панкха, и тот выбежал на веранду.

В дверь вломился Сомерс. Сила удара сбила меня с ног. Он возвышался надо мной.

— Неблагодарная сука! — прошептал мой муж.

Затем он сбросил пиджак и повесил его на спинку стула. Снял свое золотое кольцо, спрятал его в карман жилета и закатил рукава. Сомерс подошел ко мне, мимоходом подобрав возле туалетного столика длинный кожаный поводок Нила.

Я заставила себя вскрикнуть.

— Нет, Сомерс! Не бей меня!

Он намотал конец поводка на ладонь. В этот момент я бросилась к кровати, упав на нее лицом вниз. Раздался свист разрезающего воздух поводка. Сомерс что-то бормотал, но я не смогла разобрать слов. Он хлестнул меня сзади по бедрам. Одежда немного смягчила удар. Чем сильнее я кричала и умоляла его прекратить, тем яростнее становились удары. Наконец Сомерс резко перевернул меня на спину, и я увидела, что брюки у него расстегнуты. В следующий миг он заставил меня раздвинуть колени, задрал вверх нижние юбки и сорочку и сорвал с меня панталоны. Затем, зажав в руке свой член, он со странным выражением, в котором в равных долях сочетались удивление, триумф и похоть, с силой направил его в меня. Мне показалось, что моя плоть разорвалась.

— Так тебе нравится? — спросил Сомерс, прижимая меня за плечи к кровати и ритмично работая бедрами. — Именно этого ты хотела с тех самых пор, как только положила на меня глаз, я прав, шлюха?

Он закрыл глаза и запрокинул голову, вонзаясь в меня с такой яростью, что я забеспокоилась о ребенке, — но мне нельзя было его останавливать. Как и предсказывала Нани Меера, Сомерс, казалось, не знал усталости, руки, поддерживавшие на весу его тело, дрожали. Я закрыла глаза, желая, чтобы все поскорее закончилось, и пытаясь скрыться в том укромном уголке моего сознания, в котором я пряталась все годы работы на улице. Но я больше не могла найти это место. Я не могла заставить себя не воспринимать действительность. Исчезла невидимая броня, помогавшая мне сохранять рассудок и жить дальше, когда я была ребенком, а затем и молодой женщиной.

Теперь я знала, каким может быть половой акт между мужчиной и женщиной. Я познала нежность и разделила радость любви с Даудом. Звериная же похоть Сомерса обернулась жестоким насилием. С того дня, когда меня впервые изнасиловал мистер Якобс, я ни разу не чувствовала себя такой оскверненной, словно любовь Дауда снова сделала меня чистой и изгнала прочь все ужасные воспоминания. Я кусала губы, пока не почувствовала вкус крови, терпя неистовое насилие Сомерса, которое, кажется, продолжалось целую вечность. Наконец он напрягся всем телом, а затем со стоном рухнул на меня, содрогаясь и хрипло дыша мне в ухо. Вскоре он затих, его дыхание стало ровным и успокоилось. И вдруг совсем исчезло.

Я попыталась выползти из-под него, но Сомерс словно стал тяжелее. Его тело казалось странно безвольным, хотя я все еще чувствовала его внутри себя. Что, если он умер? Что, если Нани Меера добавила в снадобье слишком много дурмана и я его убила?

— Сомерс, — сказала я, пытаясь оттолкнуть его. — Сомерс!

Толчок вышел достаточно сильным, и он скатился с меня. Сомерс лежал на боку. Я сильно ударила его по лицу, и тогда он издал слабый звук. Его веки затрепетали.

— Поднимайся, — тихо и холодно произнесла я. — Вставай и выметайся отсюда.

— Что? — пробормотал он и открыл глаза. Его зрачки казались огромными и черными, лицо неестественно покраснело. Поводок был по-прежнему намотан на ладонь.

— Ты получил удовольствие. Теперь уходи.

Сомерс сел, глядя на мое платье и нижние юбки, задравшиеся выше бедер, на порванные панталоны, свисающие с одной ноги. Мои волосы, мокрые от пота, прилипли к щекам.

Сомерс с трудом встал с кровати, рывками размотал поводок и выронил его. Затем натянул кальсоны и брюки, застегнул их дрожащими пальцами. Он попытался заговорить, облизнул губы и прокашлялся.

— И все-таки ты не железная, — сказал он. — Я довел тебя до слез.

Я прикоснулась к лицу, оно было мокрым. На губах ощущался соленый привкус.

— Не следует злить меня, Линни, — продолжал мой муж. — Может быть, в конце концов ты это поймешь.

Я одернула платье и повернулась на бок.

— Мне нужна Малти, — тихо произнесла я. — Пришли ее ко мне. Мне необходимо помыться, чтобы избавиться от твоего семени.

Сомерс ушел и появился только вечером следующего дня, осунувшийся и помятый. Мы не разговаривали целую неделю.

В первых числах сентября я уже сидела в растрескавшемся кожаном кресле в кабинете доктора Хаверлока. Доктор оказался стариком со слезящимися глазами, на его пиджаке и на галстуке виднелись жирные пятна. Очень насыщенный цвет лица свидетельствовал о предрасположенности к апоплексии. Доктор чистил ногти небольшим скальпелем. Он проработал здесь уже больше двадцати лет, о чем мне сообщила миссис Уотертоун, когда я созналась ей, что должна показаться врачу.

Она с сияющим лицом схватила меня за руки.

— Так значит, это?..

— Полагаю, что да, — ответила я.

Ее очень обрадовала эта новость. По правде говоря, она единственная из всех женщин по-прежнему приглашала меня к себе в гости. Я думаю, несмотря на все неудобства, которые я ей причинила, она испытывала ко мне симпатию.

— Я уже начала о вас беспокоиться. Этот климат создает определенные трудности… Вы должны проявлять осторожность и ни в коем случае не перетруждать себя. На вашем месте я легла бы в постель и оставалась там до окончания срока.

Доктор Хаверлок откинулся на спинку своего потертого кресла.

— Чем я могу вам помочь?

— Я уже довольно продолжительное время плохо себя чувствую по утрам, — сказала я дрожащим голосом, глядя в пол. — И иногда совсем без причин у меня начинает ужасно кружиться голова. А сегодня утром, когда я почувствовала запах бекона, который мой муж ел на завтрак, я…

— Довольно, — прервал меня мистер Хаверлок. — Полагаю, вы ждете ребенка.

Он взял солидную щепоть нюхательного табака из небольшой лакированной табакерки, стоявшей на столе, и шумно втянул ее носом.

— Это ваш первенец?

Я кивнула.

— Еще есть вопросы?

На этот раз я покачала головой.

— Но… но вам же не придется меня… осматривать? — спросила я, старательно изображая на лице смущение.

— В этом нет никакой необходимости. Симптомы вполне ясны. Нужно только подсчитать, когда ваш ребенок появится на свет. Когда у вас последний раз были месячные?

— В начале июля, — опустив глаза, солгала я.

Доктор принялся изучать засаленный календарь.

— Значит, ребенка ожидайте в последних числах марта.

Мистер Хаверлок встал, выпрямился и достал из кармана жилета круглые серебряные часы. Он щелчком открыл крышку и посмотрел на циферблат.

— Ну вот и все, миссис… как вы назвались?

— Инграм. Миссис Сомерс Инграм.

Лицо доктора Хаверлока прояснилось, и он впервые взглянул на меня с интересом. Он отряхнул с рукава табачные крошки.

— Ах да, Сомерс Инграм. Ну… Ну тогда, полагаю, эта новость сделает вашего мужа счастливым.

— Да.

Я забрала перчатки и ридикюль и направилась к двери. Доктор Хаверлок последовал за мной.

— Если у вас возникнут какие-либо неприятные ощущения, сразу же обращайтесь ко мне.

Теперь, после упоминания имени Сомерса, голос доктора потеплел.

— Старайтесь как можно больше отдыхать. Не ешьте острого, и никаких расстройств или истерик. Через семь с половиной месяцев все закончится.

Он по-отцовски улыбнулся, похлопав меня по плечу.

— Роды — это довольно грязное дело, но без этого, боюсь, не обойтись.

Я заставила себя улыбнуться.

— Спасибо вам, доктор Хаверлок.

Он открыл передо мной дверь.

— Миссис Инграм, когда начнутся схватки, пошлите за помощью к одной из наших женщин, не доверяйте этим индийским повитухам.

— Ну конечно же, доктор Хаверлок, — ответила я сладким голосом. Но как только за спиной тяжело захлопнулась дверь, моя улыбка исчезла.

* * *

Вечером, когда я рассказала обо всем Сомерсу, его лицо отразило целую бурю эмоций: удивление, испуг, подозрение.

— Как это? Ты ждешь ребенка?

— Разве ты забыл, Сомерс? Та ночь, поводок Нила, когда ты…

Он поднял вверх ладонь.

— Хорошо, хорошо. Проклятье! Я не хочу ребенка, Линни. Я же сказал тебе, что у нас не будет детей.

— Ты также сказал, что никогда ко мне не притронешься.

Он сел, вытянув ноги.

— Я совсем не заинтересован в том, чтобы становиться отцом.

Я ждала.

— Ладно, — произнес Сомерс наконец, — все равно теперь с этим уже ничего нельзя поделать. Может, хоть это тебя наконец успокоит.

Я кивнула.

— Возможно.

18 сентября 1832 года

Милый Шейкер,

мои поздравления вам с Селиной.Я очень обрадовалась, узнав о вашей помолвке.Ты не написал, когда вы собираетесь пожениться. Надеюсь, скоро?

Я возвратилась из Симлы намного раньше, чем предполагалось.Уверена, новость о трагической смерти Фейт уже дошла до Ливерпуля.Это так ужасно, Шейкер, и я не уверена, что когда-нибудь сумею оправиться от этого удара.Я вспоминаю о ней каждый день.Я говорила с ее мужем.Я все время молюсь за него, ведь он добрый и хороший человек, который очень любил Фейт и теперь убит горем.

Как здорово, что ты можешь отправиться в Лондон, чтобы брать некоторое время уроки у известного доктора Фредерика Квина[42].Я с нетерпением буду ждать известий о его гомеопатической практике на Кинг-стрит (насколько я помню, она начинается уже в этом месяце) и о том, чему ты там научишься.

Несмотря на окутывающий меня саван печали —и, я уверена, Селина чувствует себя так же, —из-за смерти Фейт, я не сомневаюсь, что бедняжка желала бы нам счастья.Кажется, тебя заинтересовали и порадовали новые возможности медицины, а Селина станет для тебя чудесной спутницей жизни.У меня тоже есть маленькая радостная новость.Я жду ребенка и очень счастлива по этому поводу.

С наилучшими пожеланиями,

Линни

P. S. Настойка, приготавливаемая из листьев асаганда —скромного кустарника, известного в Англии как физалис, или песья вишня, —используется при лихорадках и как успокоительное средство при волнениях.

Мы с Сомерсом никогда не говорили о моей беременности, хотя порой я замечала, как он с тревогой смотрит на мой растущий живот. Я послала Малти с запиской к Нани Меера, попросив помочь мне, когда придет время рожать, и предложив ей временно переехать к нам, правда, конечно, в одну из хижин для прислуги. Именно здесь, в одной из маленьких чистых комнат, она ощупывала меня теплыми сухими руками и говорила, что беременность протекает хорошо. Я рассказала ей, что уже рожала однажды, и Нани Меера уверила меня, что в таком случае на этот раз все пройдет гораздо легче.

Шли месяцы. Я чувствовала небывалое умиротворение. Я отсылала обратно приглашения, которые приходили нам с Сомерсом, — он часто посещал званые вечера один, — принося свои извинения и ссылаясь на беременность. Почти все время я проводила сидя на веранде. Сумерки в Калькутте наступали быстро, и я, ожидая, когда первое дуновение ночного ветра потревожит листья, слушала стрекот сверчков, кваканье лягушек и размышляла над тем, слышно ли все это ребенку. Когда с началом Прохладного сезона жара спала и иголка уже не выскальзывала из потных пальцев, я с помощью Малти принялась за шитье. Я готовила приданое для ребенка: крошечные распашонки, шапочки и белье.

Нил всегда был рядом. Мы сидели втроем — Малти, Нил и я, и я радовалась первым движениям и толчкам ребенка, свидетельствующим о том, что дитя, зачатое мной и Даудом, растет. Я отказывалась даже думать о том, что случится, если ребенок родится со слишком темной кожей. Моя память до сих пор хранила воспоминание о коже Дауда, которая была ничуть не темнее, чем у Сомерса, о его ровных белых зубах, умелых руках, крепком мускулистом теле. Я знала, что, если черты ребенка выкажут мой обман, мне придется забрать его и бежать. Как и куда — этого я не знала и предпочитала над этим не задумываться.

В то время как воздух становился все прохладнее, я становилась все толще и неповоротливее и приказала дарзи сшить мне новую, удобную одежду — развевающуюся и свободную.

Сомерс терпеть ее не мог, повторяя, что я отвратительно выгляжу, разгуливая по дому без корсета в просторных халатах. Он запретил мне так одеваться, но я продолжала носить просторные одеяния, когда Сомерса не было дома.

Однажды утром, когда до Нового года оставалось несколько дней, мой муж наблюдал за тем, как я пытаюсь приподняться из глубокого кресла и взять к себе на колени Нила.

— МакДугласы пригласили нас к себе на праздник. Я сказал им, что приду один, потому что ты сейчас совсем не выходишь из дому. Ты такая огромная, — проворчал он. — Тебе еще осталось… Сколько? Три месяца? Доктор Хаверлок действительно сказал, что ребенок родится в конце марта?

Я принялась разглядывать ухо Нила.

— Да. Но малыш, скорее всего, появится на свет раньше. Доктор заверил меня, что здесь, в Индии, практически невозможно доносить ребенка весь положенный срок, все это из-за ужасного климата. Я довольно хрупкая, поэтому и кажусь больше.

Я замолчала. Сомерс никогда не был глупцом. Я не могла позволить, чтобы он решил, будто я оправдываюсь.

Утром 26 февраля 1833 года я подождала, пока Сомерс уйдет на работу, и велела Малти позвать Нани Меера.

— Это хороший день для рождения ребенка, — улыбнулась Малти. — Когда я проснулась сегодня утром, то увидела в небе стаю из семи гусей. Это знак того, что родится мальчик.

Она всплеснула руками.

— Я сообщу всем слугам и велю им всем помолиться за вас.

Милая Малти. Она была моим единственным верным союзником и всегда выполняла то, о чем я ее просила. Когда она ушла, я легла, напуганная воспоминаниями о резкой боли.

Когда час спустя в комнату поспешно вошли Нани Меера и Йали, я вскрикнула от облегчения. Вскоре Йали уже втирала мне в виски что-то прохладное и остро пахнущее, а Нани Меера готовила чистую одежду, острый нож и различные масла и травы. Утро еще не успело закончиться, а я уже вытолкнула своего сына прямо в ее руки.

— Это здоровый мальчик, — сказала она, осторожно перерезав пуповину и поднимая мокрого, блестящего ребенка. — Судя по его крику, он будет таким же храбрым и упрямым, как и его мать.

Я подняла голову и внимательно осмотрела своего сына, боясь того, что могу увидеть. Но малыш ничем не отличался от других новорожденных: с красной кожей, скривившимся в недовольной гримасе личиком, он тоненько хныкал, словно жаловался на неприятное путешествие. Его мокрые слипшиеся волосы блестели темным золотом.

Малти захлопала в ладоши, рассмеявшись, когда первый плач ребенка перерос в негодующий крик, пока Йали тщательно вытирала его тканью, смоченной в теплой воде.

— Только послушайте, как он кричит, — сказала Малти. — С ним никто не сможет поспорить.

Она взяла младенца, завернутого в мягкую фланель, из рук Йали, и, когда Нани Меера помогла мне переодеться и я села, опираясь на подушки, Малти дала ребенка мне в руки.

Пока Малти убирала испачканное постельное белье, а Йали собирала сумку, Нани Меера пододвинула к кровати стул и погладила влажную головку ребенка.

— У него светлые волосы, как у тебя, — сказала она. — Посмотри только, они уже сияют, словно первые лучи солнца.

Я взяла ее за руку.

— Спасибо, тебе, Нани, — произнесла я. — Ты дала мне и ему, — я коснулась губами шелковистого лобика младенца, — возможность быть счастливыми.

Она пожала мою руку.

— Я ничего тебе не давала, Линни. Ты сама хозяйка своей судьбы.

Йали положила маленький сверточек на столик у кровати.

— Разведи это в воде и выпей сегодня вечером, — сказала Нани Меера. — Роды не принесли тебе никакого вреда. Не слушай этих надоедливых английских мэм-саиб, которые придут тебя проведать, распираемые всевозможными советами. Они скажут, что ты должна как можно дольше оставаться в постели, но это только ослабит тебя. Они скажут, что ребенка нужно как можно реже брать на руки, но это тоже неправильно. Ребенок еще не знает ничего, кроме тепла твоего тела и стука твоего сердца. Потерять все это — огромное потрясение, тем более для такого крохи. Я знаю, у вас это принято, но, возможно, это как раз и является объяснением того, почему среди англичан так редко встречаются отзывчивые люди, почему, случайно прикоснувшись друг к другу, они отскакивают, словно от ожога. Обнимай своего сына, Линни. Прижимай его к себе покрепче. Укачивай его и пой ему колыбельные. Дай ему почувствовать, как сильно ты его любишь. Я поступала так с Йали и с Чарлзом, и они не боятся проявлять свою любовь и симпатию.

Ребенок зашевелился и повернул головку к моей груди.

— Ты уже наняла кормилицу?

— Нет.

Нани Меера улыбнулась.

— Я так и думала. Еще один повод для сплетен среди английских леди.

— Мне все равно.

— Прекрасно. Ты должна быть сильной с этими сороками. Йали расскажет Малти, как готовить для тебя отвар с тмином и ползучей спаржей, который ты должна пить ежедневно. От него у тебя прибудет молоко, — произнесла она. — А теперь ты должна сделать еще одну вещь, которая потребует от тебя немало сил.

Я взглянула на Нани.

— Ты должна помочь своему мужу поверить, что это его ребенок. Это может оказаться нелегкой задачей, ведь каждый раз, глядя на сына, ты будешь думать о его отце.

Она снова коснулась головки ребенка, затем положила ладонь мне на лоб.

— Могу я произнести благословение?

Я кивнула.

— Она осветила свой дом, как алое пламя горящей масляной лампы. Она родила сына, та, чьи руки сотканы дождем из цветов.

У меня на глаза навернулись слезы. Я прислонилась к ее теплой ладони.

— Это древнее сказание — Айнкурунуру, — объяснила Нани Меера, не убирая ладони, и я почувствовала, как в мое тело вливаются тепло и сила. — Ты уже выбрала имя для своего сына?

Я взяла крошечный, слабый кулачок младенца и поцеловала его.

— Дэвид. Я назову его Дэвид.