Ложь

Глава 24

Первый глоток пива сестра сделала в тринадцать лет у меня дома. Первую сигарету, вернее сигару, крепкую настолько, что мне даже стало ее жаль, попробовала тоже при мне и это отвернуло ее от курения раз и навсегда. Я вместо мамы обсуждала с ней месячные, контрацепцию и первый секс. Ни раз, ни два и ни пять уточняла в разных формах — «это» должно случиться только если ты действительно хочешь. Именно ты, а не только твой парень.

Я придумала «правило квартета». Два бокала легкого спиртного и два стакана воды — то, что имеешь право выпить за один вечер, если хочешь быть девушкой, а не пьяной бабой. Я говорила, что нельзя пить никаких коктейлей в незнакомой компании и нельзя оставлять свой напиток в ней же без присмотра. Я говорила, что если кавалер не провожает домой со свидания, то оно тут же должно стать последним. Я показывала, как защищаться и говорила, в какой момент физическое воздействие оправдано…. Я столько всего говорила.

И именно поэтому она позвонила Коле, а не мне. Потому, что решила будто разочаровала меня. Так сказал Борис Анатольевич, Ирин знакомый психотерапевт. А еще он сказал, что случай, когда жертва изнасилования решала попросить помощи у мужчины, а тем более к того, которого видела чуть ли не один единственный раз в жизни, на тысячу один. Ей, моей младшей сестре было проще рядом с совершенно чужим человеком, нежели со мной…

Оля не получила серьезных физических травм. Сотрясение легкое, а синяки и ссадины скоро заживут. Всю необходимую профилактику провели и проводят, а значит она должна поправится. Физически.

А морально…. Что делать, как облегчить боль, которую нельзя унять таблетками и перевязками? Как стереть из памяти сестры кошмар, не дающий ей жить, а не существовать на успокоительных.

Она не сказала, кто. Не сказала даже, где была этой ночью. Но мы искали. В полицейской базе такого…. генетического материала нет, потому оставалось надеяться на наших людей. Но уже пятые сутки, а ни одной зацепки. Видели машину, из которой ее выкинули, но ни марки, ни номеров….

Мама. Она плакала не переставая. Будто за нас двоих потому, что я не могла проронить ни слезинки. Будто пустыня внутри. Так что же чувствовала она? Какого это — знать, что постигло твоего ребенка? Часть тебя? Папа внешне само спокойствие. Словно запрограммированный биоробот. Это хуже маминых слез. Потому, что они рано или поздно иссякнут. Придет момент и часть горя и боли покинет наконец вместе с ними душу. А вот если не давать им выход, то когда-то они переполнят и разорвут на куски. Знаем-плавали.

Столо закрыть глаза, и я вновь видела синяки на лице и шее сестры. Разодранную и забрызганную кровью одежду. Вновь видела мрак и отчаяние на дне потухших глаз. Ее боль выворачивала меня наизнанку. Если бы не Артем, вряд ли смогла бы держаться как держусь.

Оля… оказалась на окраине одного из спальных районов. Прохожие в редкий раз не прошли мимо, а помогли. Иначе бы… Иначе.

Сколько различных вариантов этого «иначе». Тогда и сейчас. В ее палате всегда кто-то есть, потому, что мы все боялись. Того, чего не способны произнести вслух. Боялись, что она попытается покончить с собой.

— Вика, мы обязательно найдем эту мразь. Найдем и уничтожим, — суровое лицо Артема полно решимости.

— Сделайте это так, что б на нас даже тень не упала, — первый раз в жизни я полностью осознала, что искренне желаю кому-то смерти. Более того, ощущала себя способной убить, — Пообещай мне, что…

— Не упадет, Вик, — тусклый свет фонарей выхватил из темноты фигуру Коли, — Ваши люди его найдут, а остальное я сам…

— Да ну, — Артем с угрозой навис над ним. Коля почти безвылазно в больнице вместе с нами. И в светло карих глазах такое же выражение, какое бывало у Артема, когда мне мстил Дерек. И вопреки всему я радовалась, что у сестры появился человек, способный не то что защитить, а порвать за нее на куски, — Неужели нарушишь свой любимый закон? За погоны не страшно?

— Не страшно, — прорычал в ответ Коля.

— Думаешь, шанс так заслужить?!

Услышала чей-то истеричный смех. Он разорвал наступившую тишину, привлек внимание мужчин, готовых вцепиться друг-другу в глотки словно пара бойцовских псов.

Коля отвел взгляд. А Артем наоборот смотрел мне в лицо так пристально, будто там мелким шрифтом напечатан ответ.

Оля ведь для него все еще ребенок. Младшая сестра любимой девушки, ростом ему по пояс, которую катаешь на шее и водишь в парк аттракционов. Мы водили и не раз. Она так смеялась…Тогда и сейчас. До того, как….

— Ты че решил подкатить к семнадцатилетней девчонке? — взвился Артем, — Еще и теперь… Охренел вообще?

Ухватил его за воротник пальто и впечатал в стену.

— Я, может, люблю ее, — горько выплюнул Коля. Не сопротивлялся. Просто прямо смотрел в разъяренные глаза Артема.

— Артем, отпусти его, — дернула его за плечо, — Отпусти!

Он не охотно подчинился. Одернув воротник, Коля просто ушел внутрь.

— Пусть только подойдет к ней, — Артем обнял меня.

— Он хороший парень, Тема? Скажи?

— Неплохой, — немного помявшись ответил.

— Тогда, если он и дальше будет «неплохим» и если Оля… Если она выберет его, я против не буду. А ты не цепляйся к нему без причин. И, раз он хочет… Помочь. Пусть это сделает. Позволь ему, пожалуйста.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мы вернулись обратно. Поднялись на нужный этаж. Мысленно я вновь заставляла себя в который раз переступить порог палаты и попытаться поговорить с сестрой. Это посоветовал психотерапевт. Это нужно мне, нужно ей… Вот только я не могла.

Не в силах вновь ощутить ту практически осязаемую ненависть, что выплескивалась в те три раза, что я пробовала. Такое поведение Оли объяснимо. Оно — часть реакции психики на травмировавший ее фактор. Просто так вышло, что это чувство направлено именно на меня.

— Я же говорила тебе! Я столько раз просила тебя не шляться ночами! А ты не слушала! Ты никогда меня не слушала! И посмотри, что теперь…, - мамин голос из палаты.

Переглянувшись, бросились туда. Оля плакала навзрыд, закрыв разбитое лицо руками. Мама продолжала орать.

— Что вы несете?! Прекратите, — обхватив за талию, Артем вытащил рыдающую женщину в коридор. Дверь оглушительно хлопнула.

Мы с Олей вздрогнули. Она не отнимала рук от лица, не прекращала плакать. А я чувствовала, как вместе с ней плакало мое сердце. Как оно обливалось кровавыми слезами, скорбя о ее разрушенной вдребезги жизни.

Нет! Не разрушенной. Это жизнь того урода разрушена. Более того, жизни этой не так-то и много осталось.

Едва передвигая ноги подошла к койке. Села на краешек в изножье.

— Оль, ты не виновата. Ни в чем не виновата, слышишь? Можешь и дальше ненавидеть меня, можешь делать что угодно, только не смей винить себя в том, что случилось.

Плачь действительно чуть стих или просто голоса за дверью смешались с ним, давая возможность представить желаемую иллюзию.

Оля не двигалась. Застыла на расстоянии чуть больше вытянутой руки, закрывая ладонями лицо.

— Вика, прости меня, — горестный шепот из-под подрагивающих рук.

Нельзя вот так сразу обнимать человека, пережившего насилие. Нужно начать с легкого касания к плечу и, если увидишь, что это неприятно тут же отстраниться… А я забыла об этом.

— Оля, ТЫ НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТА, — почти закричала я.

Забралась в кровать напротив нее и прижала девушку к себе. Она обняла тоже. И горько-горько заплакала на моем плече.

— Я… я же почти не пила, Вик, — донеслось сквозь всхлипы, — А все вдруг как в тумане стало. Потом эта машина. В ней почти темно и так воняло чем-то. Травой, может, не знаю. А он такой тяжелый. Такой сильный. Я пошевелиться не могла! Дышать не… Я забыла все, чему ты меня учила. Ничего не смогла…

— Мы не всегда можем, Оль. Не всегда. То, что ты не смогла сопротивляться скорее всего спасло тебе жизнь. Это самое главное. То, что ты жива.

— Что же делать? Что мне теперь…

— Скажи мне кто это был?

— Я не буду писать заявление! Я не смогу! Все же узнают. Все! В университете…

Ее вновь начало трясти. Сильно настолько, что клацали зубы.

— И не нужно. Никакого заявления не нужно, — торопливо сказала, — Ложись-ка. Тебе нужно поспать.

— Не уходи, пожалуйста. Поспи со мной как в детстве.

— Конечно, — легла рядом и обняла сестру. Начала тихо мурлыкать колыбельные. Те, которые столько раз пела, укладывая ее спать и воображая себя мамой. В детстве. Нашем с ней, которое ушло безвозвратно у нас обеих одновременно в ту жуткую ночь.

В палату заглянул папа. Я покачала головой, и он ушел. Продолжила петь. И вскоре Оля уснула. Я прислушивалась к ее медленному и глубокому дыханию, изредка прерываемому всхлипами и в какой-то момент уснула сама.