Любовница группенфюрера

Глава 11

Я была в уже хорошо знакомой мне гестаповской тюрьме, в том же самом подвале РСХА, где я уже неоднократно бывала. Только в этот раз я совершенно не боялась, а напротив, ждала моего дознавателя, сидя на крышке стола вместо стула. Когда доктор Кальтенбруннер открыл дверь в мою камеру, я удовлетворённо улыбнулась, оглядев его с головы до ног и в сотый раз отметив, как же ему чертовски шла эта новая форма СД. Он неспешно подошёл ко мне вплотную, и я раздвинула ноги, чтобы он мог встать между ними.

Он привычно ухмыльнулся, приподнял мой подбородок и накрыл мой рот своим, целуя меня с жадностью изголодавшегося человека, и я вцепилась в него в ответ с такой же силой, прижимаясь грудью к его. Группенфюрер Кальтенбруннер ласкал мои ноги, которыми я обнимала его, поднимаясь всё выше, пока одним решительным движением не задрал мне юбку выше бёдер и притянул меня к себе ещё ближе. У меня всё тело горело от его прикосновений, и я уже тоже начала раздевать его с такой же жадностью, с какой он на меня сейчас смотрел, когда я стянула с него китель и вытянула его рубашку из-под пояса галифе, запустив под неё руки. Мне нравилось трогать его под одеждой, как он это делал со мной уже не раз, только в этот раз я совсем не хотела сопротивляться; в этот раз я сама тянулась за его поцелуями.

Совсем не романтичным, а уже каким-то собственническим, хозяйским жестом группенфюрер Кальтенбруннер сунул руки мне под юбку и стянул с меня нижнее бельё, бросив уже ненужную деталь одежды куда-то на пол, поверх своего кителя. Я потянула его на себя за плечи, пока мы оба не опустились на холодную крышку стола, только мы оба уже ничего не чувствовали. Я так безумно хотела его, что едва могла дождаться, чтобы он расстегнул свои галифе и занялся со мной любовью. Он поймал губами мой самый первый полувздох, полувскрик, а потом только смеялся едва слышно куда-то мне в шею всем тем глупостям, что я ему нашёптывала, а затем уже вслух, всё громче и громче, пока не выгнулась в его руках и не выкрикнула его имя:

— Эрнст!

Я услышала свой собственный голос как будто со стороны. Я открыла глаза и поняла, что лежала в своей кровати, посреди влажных простыней. Я быстро села и потёрла глаза, стряхивая остатки самого невозможного сна, какой только можно было себе вообразить. Я всё ещё прерывисто дышала, с рукой на влажной от пота груди. Я вся была насквозь мокрой, будто и не спала вовсе, а действительно провела всю ночь, занимаясь любовью со своим бывшим начальником.

«Да что со мной такое происходит? Как мне вообще подобное могло присниться? Да я же ненавижу его. Терпеть не могу. Он извращенец и садист. Насильник. После того, что он со мной учинил два дня назад, я его ненавижу сильнее, чем Гейдриха даже!»

Только вот глубоко в душе я понимала, что мои возмущённые мысли расходились с фактами в совершенно разные стороны. Не ненавидела я его как Гейдриха. Гейдрих мне был физически отвратителен, а вот доктор Кальтенбруннер совсем наоборот. Если уж совсем начистоту, меня к нему тянуло совсем нехорошим образом, непонятно почему и как, но меня в дрожь бросало, стоило ему едва руки моей коснуться, и сама иррациональность и необъяснимость этого притяжения мне всё меньше начинала нравиться.

Звон телефона оторвал меня от моих мыслей. Я протянула руку к прикроватному столику и подняла трубку.

— Да?

— Как там моя красавица-жена?

— Генрих?

— У тебя в моё отсутствие появился другой муж? — Пошутил он. Мне почему-то совсем не хотелось смеяться.

— Нет, конечно, что за глупости. — Я улыбнулась в трубку. — Просто не узнала твой голос.

— Да, извини, здесь совершенно ужасная связь. У тебя всё хорошо? Макс сказал мне, что ты вчера не вышла на работу, и я начал беспокоиться, что что-то случилось, но когда у меня выдалась минутка позвонить, было уже очень поздно, и я не хотел тебя разбудить.

— Нет, нет, не волнуйся, всё в порядке. Просто небольшая простуда. — Я кашлянула несколько раз для убедительности, и тут же почувствовала укол совести за то, что так бесстыдно лгала собственному мужу. Проблема была в том, что я до сих пор не придумала, как обьяснить ему своё увольнение. — Не о чем беспокоиться.

— Ты уверена? Хочешь, чтобы я позвонил нашему доктору и попросил его тебя проведать?

— Да нет же, Генрих, это совсем не обязательно, не стоит его дёргать по таким пустякам. Я в порядке, правда.

— Ну ладно. Мне пора бежать, прости, что не получается поговорить подольше. Я просто хотел услышать твой голос и убедиться, что у тебя всё хорошо.

— Ничего, любимый. Спасибо, что позвонил. Я соскучилась.

— Я тоже безумно по тебе скучаю, родная. Я постараюсь позвонить вечерком, если получится. Люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю, родной.

Я повесила трубку и пошла в душ. Долгое время я просто стояла под бегущей водой, смывая с себя свои постыдные мысли, ещё сильнее душившие меня после звонка Генриха и моего более чем нежданного и совсем непрошеного сна. Если я сама себе не хотела признаваться в том, что меня тянуло к доктору Кальтенбруннеру ничуть не меньше, чем его ко мне, то моё подсознание только что ткнуло меня носом в уродливую правду. Я менялась, когда он находился рядом, я всегда кожей чувствовала его присутствие, когда он стоял и молча наблюдал за тем, как я печатала его письма; меня смущало, злило, но одновременно так приятно волновало, когда он скользил по мне взглядом, будто раздевая меня своими тёмными глазами. Я не любила, когда он бывал пьян или груб, но как бы я отреагировала, если бы он повёл себя по другому? Если бы держал меня в руках осторожно, пусть и неприлично близко, как тем вечером, когда мы танцевали в первый раз? Я бы и тогда ему отказала? Я должно быть была ужасным, совершенно ужасным человеком и ещё более ужасной женой, потому что я совсем не была уверена в правильном ответе.

Погружённая в свои мысли, я вытерлась мягким полотенцем, надела шёлковую комбинацию и халат поверх неё; я собиралась провести весь день дома, а наряжаться для Магды и собак мне что-то было лень. Я только уселась перед зеркалом, чтобы расчесать волосы, как пугающий крик, доносящийся с моего заднего двора, заставил меня вздрогнуть. Ни секунды не медля, я вскочила на ноги и бросилась к окну.

Кричала Магда. Она стояла на ступенях, ведущих к заднему ходу кухни, и смотрела на что-то на земле, чего я никак не могла разобрать. Хоть девушка и была одна, я всё равно схватила пистолет из-под подушки, где он провёл всю ночь, и бросилась вниз. Она столкнулась со мной посреди холла, и судя по её лицу, я сразу поняла, что случилось что-то страшное.

— Фрау Фридманн… Это Мило. Это…совершенно ужасно! — Она цеплялась за мои рукава трясущимися руками, рыдая в голос. — Не ходите туда! Давайте лучше вызовем полицию, умоляю вас!

— Мило?

Я оттолкнула всхлипывающую горничную и побежала к двери, чувствуя нарастающий холод в груди. Но когда я распахнула заднюю дверь, мне и самой пришлось прикрыть рот рукой, чтобы не закричать. К такому чудовищному зрелищу я никак не была готова: на земле у самой лестницы лежало безжизненное тело моего старого, доброго Мило, с красным от залившей его и ступени крови от огромного разреза на его шее. И рядом с ним, на мраморной колонне, кто-то подписался его же кровью: «Твой черёд скоро придёт. Р».

Я отступила назад, не в силах отвести глаз от страшной картины, и медленно опустилась на пол. Горячие слёзы струились по моим щекам, и я в бессилии сжимала и разжимала свой пистолет. У меня в голове не укладывалось, кто мог сделать что-то настолько бездушное, омерзительное с несчастным, ни в чём не повинным животным, только чтобы нацарапать кровавое послание…кому? Генриху? Мне? Нам обоим?

Я подтянула колени к груди, обняла их руками и дала волю слезам, когда не могла больше себя сдерживать. Лучше бы они меня сразу так зарезали, чем мою бедную собаку, моего родного, верного Мило. Он был добрейшей, самой дружелюбной собакой на свете, он был так предан нашей семье с первых дней, как я притащила его в дом крохотным беспородным щенком, и оставался единственным напоминанием о прежних, беспечных временах, когда мы жили все вместе одной семьёй, когда мой брат был ещё жив, и теперь эта последняя частичка той прежней жизни оказалась навеки вырвана из моего сердца, оставив взамен только уродливую, кровоточащую рану.

— Фрау Фридманн… Что, если они ещё здесь? — Магда никак не могла перестать судорожно всхлипывать. — Что если…они вернутся? Давайте вызовем полицию, прошу вас, фрау! Мне правда очень, очень страшно!

Да мне хотелось даже, чтобы они вернулись, чтобы я могла выпустить все пули в их ничтожные тела. Но Магда была права, полицию всё равно нужно было вызвать. В конце концов, нам с Генрихом оставили вполне реальную угрозу, и к тому же, больше всего на свете я хотела найти выродков, что сделали это, и тогда все гестаповские пытки покажутся им прогулкой в парке после того, что я над ними учиню. Я заставила себя подняться с пола, оттолкнула от себя Рольфа, прибежавшего вслед за мной со второго этажа и тихо поскуливающего при виде его убитого собрата. Я велела Магде запереть его в одной из комнат, чтобы не мешался у нас под ногами, и пошла к телефону.

Крипо — обычная криминальная полиция — прибыла вместе с гестапо, скорее всего потому, что я упомянула, что работала вместе с мужем в РСХА, что переводило дело под их юрисдикцию. Едва оглядев место преступления, люди в чёрных кожаных пальто и вовсе распустили обычных полицейских, взяв расследование под свой личный контроль. Я была не против, если это означало, что тайная полиция быстрее найдёт мерзавцев, что убили мою собаку.

Они засыпали меня вопросами: слышала ли я какой-либо подозрительный шум, получала ли я или мой муж какие-либо письма или звонки с угрозами в последнее время, были ли у нас враги или недоброжелатели, у кого мог бы быть мотив нам навредить. Я только качала головой в ответ, пребывая в такой же растерянности, что и следователи. Если не брать в расчёт нашу контрразведывательную деятельность, которая давала повод убить нас обоих этому же самому гестапо, мне на ум не приходило, кто ещё был способен на что-то настолько хладнокровное. Но гестапо посланий, пусть даже и кровавых, не оставляло, они убивали людей сразу и без ненужных прелюдий.

Что означала подпись «Р».? Чьё-то имя? Фамилия? Прозвище? Организация? Просто обычная буква, чтобы сбить нас с толку и запутать расследование? Гестаповцев очень интересовала эта кровавая «Р». Они попросили меня составить для них список людей, чьё имя начиналось с Р, и у кого был мотив убить меня или Генриха.

Где-то через час, в течение которого люди в кожаном делали снимки и снимали отпечатки пальцев, прибыл неожиданный визитёр: сам шеф гестапо Мюллер личной персоной. Казалось, он был искренне расстроен произошедшим и продолжал трясти головой и поджимать тонкие губы, осматривая сцену преступления.

— А они нас называют мучителями и убийцами! Мы боремся с врагами рейха, и только! Да мои люди в жизни бы и пальцем не тронули невинное животное! Это должно быть эти, из сопротивления, Resistance, голову даю на отсечение, сукины дети! — Он быстро вспомнил, что я стояла рядом и поспешил извиниться. — Я прошу прощения за свой язык, фрау Фридманн. У меня и самого две овчарки, я и представить не могу, как вам сейчас должно быть тяжело. Да я бы голыми руками разорвал то ничтожество, что совершило такую гнусность с моей собакой.

— Поверьте мне, я тоже, герр группенфюрер.

— Не волнуйтесь, мы их обязательно найдём. Никому ещё с рук не сходило угрожать такой преданной рейху семье, как ваша, и уйти безнаказанным. — Группенфюрер Мюллер сочувственно потрепал меня по плечу. — Ваш муж всё ещё в отъезде, не так ли?

— Да, он всё ещё в Италии.

— Я оставлю четверых агентов, чтобы охраняли ваш дом круглые сутки. Так вы будете в абсолютной безопасности до его приезда.

— Благодарю вас, герр группенфюрер. Это было бы очень кстати.

— Не стоит благодарности, фрау Фридманн. Я просто исполняю свой долг. — Он салютовал мне, но уже в дверях развернулся и сказал, — И не беспокойтесь о вашем шефе, я ему сам всё объясню. Я уверен, он даст вам увольнительную на несколько дней. До свидания.

Я только было открыла рот, но он уже развернулся и ушёл.

Я сама сделала себе кофе, потому как Магда по-прежнему пребывала в состоянии шока с самого утра, и я решила отпустить её домой. Проходя через холл, я отодвинула занавеску у окна и увидела одного из людей Мюллера, одетого в гражданское, который неспешно наслаждался сигаретой, прогуливаясь под моими окнами. Другого я видела раньше из окна библиотеки, в то время как ещё два агента расположились на заднем дворе. Впервые в жизни я была рада присутствию гестапо в такой непосредственной близости.

Теперь, когда первый шок и гнев немного поутихли, я отнесла свой кофе в кабинет Генриха, села за его стол и принялась думать. Кто мог желать нам вреда? Или только мне? Я всё больше склонялась к версии, что послание предназначалось именно мне, основываясь на тех фактах, что если они какое-то время следили за домом, чтобы проникнуть на задний двор незамеченными, они должны были знать, что Генрих был в отъезде. И они убили Мило, мою старую собаку, а не Рольфа, которого мы с Генрихом купили, как только поженились. Кто-то объявил на меня охоту. «Р».

Кто был этот «Р».? Предположение группенфюрера Мюллера о том, что это были люди из сопротивления, я сразу же отмела. Шеф гестапо решил, что их мотив был явно политическим, потому как мы с Генрихом оба работали на РСХА. Только вот герр Мюллер и понятия не имел, что мы и с сопротивлением находились в тесном контакте, а они вряд ли стали бы рубить сук, на котором сидели.

Первое имя, которое пришло мне на ум, было Ульрих Райнхарт. Он никогда не скрывал своей ко мне ненависти за то, что я так сильно «навредила его карьере» после того, как он напал на меня в театре, и я рассказала обо всём моему будущему мужу. Он даже в открытую поклялся «уничтожить» меня, а уж если это не угроза, то я не знаю, что ещё. Только вот меня смущало одно: стал бы он тайком пробираться на мой задний двор, чтобы убить мою собаку? Это было совсем не в его духе: он бы скорее пробрался ко мне прямиком в спальню, и зарезал меня вместо животного.

Спустя десять минут, проведённых в пустом разглядывании чистого листа бумаги, на котором я должна была составить список людей, имена которых начинались с Р, я поняла, что у меня не было ни одного кандидата, хотя бы отдалённо подходящего по критериям. Если, конечно, не рассматривать вариант того, что Рейнхард Гейдрих восстал из мёртвых и решил отомстить мне за организованное на него покушение. Я даже хихикнула от этой мысли, но затем вдруг сразу посерьёзнела. А что если кто-то узнал? Кто-то достаточно близкий к нему, кто хотел отмстить за его смерть, но не мог сделать это в открытую? Жена? Да нет, полнейший абсурд. Во-первых, женщина на такое не способна. Кто-то из членов семьи? Может, брат? Да нет же. Откуда ему было бы об этом узнать? О покушении знали только двое, группенфюрер Кальтенбруннер и я. А что, если он кому-то рассказал? Напился и похвастался о том, как убил бывшего шефа РСХА одной из своих подружек? Это тоже вряд ли, своей собственной жизнью он так рисковать не стал бы. Кто же тогда?

Громкий, настойчивый стук в дверь заставил меня едва ли не подпрыгнуть на стуле, но я быстро взяла себя в руки и пошла открыть её. Убийцы никогда не стучат, а к тому же, у меня вокруг дома разгуливало четверо гестаповцев, чьим любимым времяпрепровождением было стрелять по живым мишеням. Если уж они кого-то пропустили, то я была в полной безопасности. Я решила, что это должно был быть Макс, который обещал моему перепуганному до полусмерти мужу прийти и навестить меня после работы.

Но это оказался совсем не Макс, а доктор Кальтенбруннер, и он впустил себя в дом, не дожидаясь моего приглашения.

— Простите, что не мог прийти раньше, я был в Рейхканцелярии весь день, и Мюллер только сообщил мне о том, что случилось, когда я заехал в офис за бумагами. У вас всё в порядке?

— Кто-то перерезал горло моей собаке и написал кровью «Твой черёд скоро придёт» рядом с трупом. Если это можно назвать «порядком,» то да.

— Простите. Я совсем не это имел в виду. — Он опустил глаза в пол. — Я только хотел спросить, не тронул ли кто вас.

— Кроме вас и тех синяков, что вы мне на руках оставили? Нет, никто.

У меня рука чесалась ещё раз ему хорошенько дать по лицу, но я решила, что моего сарказма пока будет достаточно. Он, похоже, всё-таки искренне за меня переживал.

— Я и передать не могу, как я сожалею о произошедшем, фрау Фридманн. — Он посмотрел на мои руки, скрещенные на груди, но всё же воздержался от того, чтобы взять их в свои и осмотреть едва заметные следы, что он на них оставил. — Я бы никогда вас не обидел. Вы слишком мне дороги. Я всегда хотел только одного: защитить вас от других.

Я отвела взгляд. Вообще-то, как мне не хотелось это признавать, он был прав. Сначала от гестапо, когда те хотели отправить меня прямиком в лагерь после того, как моя бывшая коллега увидела мой кулон со Звездой Давида; затем от того же гестапо, когда они чуть не поймали меня с радио в Польше, затем от Ульриха Райнхарта, когда тот пытался угрожать мне в тёмном коридоре РСХА; он помог мне организовать покушение на Гейдриха…

— Только вот от себя я вас защитить не могу. — Доктор Кальтенбруннер вынул бумагу из внутреннего кармана пальто и протянул её мне. — Я подписал вашу просьбу об увольнении, но вы по-прежнему будете получать месячное жалование отставного сотрудника, пока я буду занимать пост шефа.

— Это совсем не обязательно.

— Нет, вы это заслужили. Это меньшее из того, что я могу для вас сделать после всего, что вы для меня сделали. Шелленберг был прав, когда говорил, какой вы незаменимый помощник. А я взял и сам всё испортил.

— Не буду спорить.

— Простите. За всё, и… Что ж, я не буду дольше вас задерживать, я знаю, что вам неприятно моё присутствие и… Я это заслужил. Я только остановился, чтобы убедиться, что вас надёжно охраняют. Я уже проинструктировал группенфюрера Мюллера о важности этого дела, и сам лично буду следить за его ходом. И примите мои соболезнования по поводу вашего маленького четвероногого друга. Мне правда очень жаль.

Я пыталась сохранять непроницаемое лицо, но его печальные глаза и тихий голос делали это почти невозможным. Это не циничный, жестокий шеф РСХА стоял сейчас передо мной, а настоящий доктор Кальтенбруннер, мягкий и интеллигентный человек, каким бы он был, если бы не эта война и его позиция в СС, так сильно его изменившие.

Он в последний раз склонил передо мной голову и направился к двери.

— Постойте! — «Дьявол, что я делаю?» — Если хотите, то можете остаться на пару минут, чтобы мы могли обсудить мои предположения о том, кто мог это сделать… О расследовании… Если вам интересно.

Он принял моё приглашение с явным удовольствием.

— Безусловно, фрау Фридманн.

Пара минут превратилась в пару часов, в течение которых мы выпили достаточное количество кофе, которое могло бы убить здоровую лошадь (я предложила группенфюреру Кальтенбруннеру бренди или коньяк, но он вежливо отказался), но в плане списка не продвинулись ни на йоту. Макс, который зашёл позже, как и обещал, не мог скрыть своего удивления, увидев сидящего в моей гостиной шефа РСХА, и мудро решил оставить нас одних. Наверное, подумал, что если уж сам начальник был здесь, то за меня можно было не волноваться.

Когда доктор Кальтенбруннер всё же собрался уходить, он тепло поблагодарил меня за кофе и моё гостеприимство, и сказал уже в дверях:

— Не зацикливайтесь на этом «Р,» фрау Фридманн. Это мог быть кто угодно. Но ни о чём не беспокойтесь, здесь вы в полной безопасности. Хотя на всякий случай возьмите это. — Он вынул из кармана небольшой блокнот, что всегда носил с собой, и нацарапал что-то, вырвав после этого лист и протянув его мне. — Это мой домашний номер. Вы можете звонить мне в любое время, если вам вдруг станет страшно. Я сразу же приеду.

Я взяла листок и кивнула.

— Благодарю вас, герр группенфюрер.

Он улыбнулся мне на прощанье и вышел на улицу. Агент гестапо, дежуривший у передней двери, вытянутся перед начальником, когда тот проходил мимо и отозвался громким «Так точно, группенфюрер!» когда тот что-то тихо ему сказал. Я закрыла дверь.

— Бедняга Мило! Я так к нему привязался. Но эта малышка просто чудо! — Генрих поднял с пола и усадил к себе на колени маленького щенка мальтийской болонки, с шеи которой мы так и не сняли розового банта. — Признаюсь, я от него такого не ожидал.

— Я тоже. Поэтому было вдвойне приятно.

За день до возвращения моего мужа, группенфюрер Кальтенбруннер зашёл проведать меня и рассказать мне о ходе расследования. За окном лило, как из ведра, когда я открыла ему дверь, и заметила, что он держал что-то под промокшим пальто.

— Я тут подумал, что вам должно быть очень грустно после смерти вашего маленького четвероногого друга… И решил подарить вам нового. — Он улыбнулся и вынул из пальто маленького белого щенка с розовым бантом.

— Ой! — Она казалась такой крохотной в его руках, и я осторожно взяла её в свои. — Она просто чудо! Как её зовут?

— У неё пока нет имени. Вам придётся самой его выбрать.

Я прижала к груди её крохотное дрожащее тельце и почесала щенка за розовым ушком.

— Ты такая сладкая девочка, разве нет? У такой сладкой маленькой девочки и имя должно быть сладкое. Как насчёт Сахарок? Тебе нравится? — Щенок лизнул меня в руку. — Я так понимаю, что это да? А что добрый герр группенфюрер, который тебя принёс, думает по этому поводу?

— Я думаю, что это замечательное имя. — Группенфюрер Кальтенбруннер снова улыбнулся мне.

На следующий день Ганс и я поехали встречать Генриха с военного аэродрома, и я взяла моего Сахарочка с собой. Мой муж влюбился в неё с первого взгляда, и с тех пор они были почти неразлучны. Сахарку даже разрешалось спать с нами в одной кровати, потому что Генрих заявил не терпящим возражений тоном, что на улице был только апрель, и малышка замёрзла бы насмерть в её кроватке на полу.

Генрих так ничего и не узнал ни о том, что произошло между мной и доктором Кальтенбруннером, ни о моём прошении об увольнении, которое я сожгла, тщательно всё взвесив. В конце концов, я работала на контрразведку, и моя позиция в РСХА давала мне неограниченный доступ к секретной информации. Я не могла просто так взять и лишить этого доступа людей, которые на меня рассчитывали. Что касалось моего начальника, то мне оставалось только надеяться, что подобного больше не повторится. Хоть Урсула и продолжала укоризненно качать головой, я решила вернуться на работу.

— Как ты можешь раз за разом его прощать? Он начнёт думать, что ему всё с рук сойдёт и станет только ещё хуже к тебе приставать.

На все её укоры я только отводила взгляд и пожимала одним плечом. Даже если бы я попыталась объяснить ей свои мысли на его счёт, вряд ли бы она поняла. Проблема доктора Кальтенбруннера была в том, что он слишком привык к тому, что женщины сами бросались к его ногам после первых же десяти минут знакомства, а когда одна из них — я — вежливо отклонила его ухаживания, он не совсем понял, как на это реагировать. В конце концов он просто потерял терпение и попытался взять силой то, что не давалось другим образом.

— Урсула, я знаю, что в это трудно поверить, но в его действиях не было никакого по-настоящему злого умысла. — Я немного виновато улыбнулась подруге. — Он как один из тех задиристых ребят из класса, которые начинают дёргать девочек за косички и задирать им юбки, потому что хотят привлечь их внимание, но не знают как.

— Ты действительно пытаешься его оправдать? Этого злодея?

— Нет, просто говорю, что он вовсе не злодей. Упрямый до невозможности, нетерпеливый и очень, очень испорченный женским вниманием, но не злодей.

— Это называется «оправдывать».

— Он был пьян. Он извинился.

— Оправдываешь ещё больше.

— Он подарил мне щенка. Ему стыдно. Настоящим злодеям стыдно не бывает.

— Это твоё отношение тебя ни к чему хорошему не приведёт.

Генрих прочистил горло, отвлекая меня от моих размышлений.

— Надо сегодня пораньше лечь спать. Наш самолёт улетает ровно в семь. Не думаю, что твой шеф обрадуется, если мы опоздаем. — Генрих скормил ещё один кусочек бисквита Сахарку, в то время как Рольф, также сидящий рядом, обиженно заскулил, давая понять, что он тоже член семьи и любит бисквиты. — А ты уже большой мальчик, большие мальчики бисквиты не едят.

Я улыбнулась при виде моего мужа, беседующего с собаками, и подумала, какой из него замечательный выйдет однажды отец. Какой из него замечательный был бы отец, если бы мы не потеряли нашего ребёнка. Было уже не так больно думать об этом, как год назад, но в глубине души я знала, что подобные раны никогда полностью не излечиваются. Я тряхнула головой, избавляясь от непрошеных мыслей.

— Не знаю, как мой шеф вообще так рано встанет. Судя по тому, во сколько он каждое утро приходит на работу, он не ранняя пташка.

— Я до сих пор не могу понять, почему он вдруг решил мне это доверить. Мой департамент совсем другим занимается.

Я пожала плечами, будто и вправду понятия не имела, почему вдруг доктор Кальтенбруннер решил взять моего мужа с нами в Польшу, чтобы помочь ему разобраться с ситуацией в варшавском гетто. На самом же деле, это было частью нашего нового уговора: я возвращаюсь на работу и даже сопровождаю доктора Кальтенбруннера во все его поездки, как я это делала с Шелленбергом, а он в ответ держит свои руки при себе и берёт с собой Генриха, если это конечно не будет мешать его непосредственным обязанностям в департаменте. Так мне было бы намного спокойнее в обществе группенфюрера Кальтенбруннера. Следующим утром мы вылетали в Варшаву.