Любовница группенфюрера

Глава 15

Я старалась притвориться как можно более невидимой посреди празднества пьяных австрийцев во главе с их предводителем обергруппенфюрером Кальтенбруннером и Отто Скорцени в качестве его правой руки. Последний только что выполнил неслыханную по своей дерзости и безупречно исполненную операцию по спасению итальянского диктатора Бенито Муссолини из плена, и даже получил рыцарский крест и похвалу самого фюрера, который немедленно повысил его до звания Штурмбаннфюрера и провозгласил его «самым опасным человеком в Европе».

Мне было искренне жаль дом того банкира, который имел неосторожность пригласить австрийцев в свою «скромную обитель,» и кроме того, предоставить им неограниченный доступ к своему винному погребу, пытаясь таким образом войти в доверие к высокопоставленным эсэсовцам. Бедняга явно не взял в расчёт то, что в то время как пруссаки мирно задрёмывали в каком-нибудь кресле, напившись, то наши южные собратья едва ли не пускались в пляс на столах и не разбивали бутылки друг другу о головы, просто ради шутки.

«Дикое племя, а не СС!» — думала я, в ужасе наблюдая за попоищем из своего угла в обширной гостиной. «И взгляните только на их предводителя, многоуважаемого доктора юриспруденции обергруппенфюрера Кальтенбруннера в распахнутом кителе, с непонятно где потерянным галстуком и с чёлкой, обычно опрятно зачёсанной назад, сейчас падающей на один глаз; и он обнимает за пояс и поднимает в воздух этого здоровенного Отто, как будто тот и не весит больше ста килограмм».

— Я требую, чтобы все подняли свой бокал за этого парня! — Уже заметно пьяный шеф РСХА грубовато взлохматил волосы диверсанта и похлопал его по щеке. — Да к чёрту бокал, поднимите всю бутылку, он самый опасный человек во всём рейхе! Во всей Европе! Да мы с ним одним выиграем эту войну! За победу!

— За победу! — Ответный рёв австрийцев потряс комнату, как гром.

Тут я решила встать, незаметно покинуть зал и спрятаться от неконтролируемых южан в библиотеке — последней комнате, в которую бы они забрели. В относительной тишине и полутьме я устроилась в одном из кресел и подобрала под себя ноги. Можно было, конечно, подняться в спальню, щедро предоставленную нам с Генрихом хозяином на время нашего двухдневного визита, но Генрих тоже был посреди празднующей толпы (чтобы не вызвать ни у кого подозрений, оставаясь трезвым по такому знаменательному случаю), а одна идти спать я боялась.

Когда старинные часы у стены пробили два ночи, я больше не могла бороться с собственным организмом и незаметно для себя уснула прямо в кресле. Разбудило меня чьё-то мягкое прикосновение к моей щеке, и я улыбнулась сквозь сон, думая, что это был мой муж. Но когда я открыла глаза, то увидела, что это был обергруппенфюрер Кальтенбруннер, едва стоящий на ногах и склонившийся над моим креслом.

— Ты такая красивая, когда спишь… — Он снова провёл пальцами по моей щеке. — Как ангел…

«Так, это мы уже проходили, и закончилось это не очень хорошо,» промелькнуло у меня в голове. Надо было бы вскочить из кресла и броситься мимо него прямиком в мою комнату к моему спящему (или как я на то надеялась) мужу, но только вот мой начальник полностью блокировал мне единственный путь к спасению, держась одной рукой за спинку моего кресла — единственное, что помогало ему сохранять равновесие, судя по всему.

— Я так долго смотрел на тебя, пока ты спала… Да нет же, быть не может.

«Чего быть не может? О чём это он?»

— Вы чего-то хотели, герр обергруппенфюрер?

Он ничего не ответил, но затем вдруг схватил меня за подбородок и задрал мне голову, приблизившись ко мне почти вплотную и хмурясь.

— Герр обергруппенфюрер…что вы делаете? — Тихо прошептала я, пока он смотрел на меня почти что с ненавистью в глазах. Такой же тёмный, немигающий взгляд у него был после того, как он насмерть забил повстанца из варшавского гетто; можно и не объяснять, как мне стало страшно.

— Ты веришь в победу Великой Германии? — вдруг спросил он грозным голосом, по-прежнему высоко держа мою голову, как на допросе.

— Конечно, верю, — меня бросило в холодный пот. В этот момент он меня не на шутку пугал.

— Ты готова отдать жизнь за свою страну?

— Да…

— А за фюрера?

— Конечно… Почему вы меня об этом спрашиваете?

Он наклонился ещё ближе.

— Ты мне врёшь?

— Что?

— Ты врёшь мне, спрашиваю, да или нет?!

— Нет, конечно же нет. Я бы никогда…

Я медленно протянула руки к его лицу, осторожно провела ладонями по его щекам и отвела чёлку с его лба. Всё это время, пока я пыталась его успокоить мягкими поглаживаниями, я не могла избавиться от навязчивого ощущения, что гладила дикое животное, от которого не знала, что ожидать: то ли он лизнёт меня в руку, то ли вцепится в неё зубами. Он наконец отпустил мой подбородок.

— Если ты и вправду мне врёшь, я тебя убью, — проговорил он тихо и с какой-то пугающей ласковостью; затем одним резким движением вдруг притянул моё лицо к себе, с силой прижался губами к моим, затем отпустил меня так же неожиданно, развернулся и ушёл. Я так и осталась сидеть в кресле, совершенно ничего не поняв.

На следующее утро, пока мы летели на частном самолёте обратно в Берлин, доктор Кальтенбруннер даже не говорил ни с кем вокруг из-за жуткого похмелья. Он завернулся с головой в снятый китель, чтобы спрятаться от света, и на все вопросы Георга бормотал одну единственную фразу: «Иди к чёрту и оставь меня уже в покое!» Генрих выглядел немногим лучше, и мне только оставалось качать на них головой.

Сойдя с трапа самолёта, шеф РСХА сразу же объявил, что рейхсфюрер может его на месте расстрелять, но ни в какой офис он сегодня не поедет, забрался на заднее сиденье служебной машины и уснул ещё до того, как его водитель завёл мотор. Генрих, Георг и я обменялись взглядами, решая, а не последовать ли нам его примеру, но затем пришли к выводу, что рейхсфюрер вряд ли отнесётся к нам с таким же пониманием, как к эксцентричному австрийцу, и сказали водителю везти нас на Принц-Альбрехтштрассе.

Следующим утром, когда Генрих уехал в очередную командировку по делам своего отдела, как следует отдохнувший и улыбающийся доктор Кальтенбруннер появился на пороге своего кабинета даже раньше, чем обычно. В течение дня я продолжала бросать на него вопросительные взгляды, ожидая хоть какого-то объяснения его более чем странному поведению днём ранее, но когда поняла, что взгляды на него не действуют, решила спросить напрямую. Я дождалась, пока он попросит меня принести ему кофе, и прикрыла за собой дверь, войдя в его кабинет.

— Что вы имели в виду, когда спрашивали, не вру ли я вам? — задала я давно мучивший меня вопрос, передавая доктору Кальтенбруннеру его чашку.

— Что? — он казался искренне удивлённым.

— Той ночью в библиотеке, когда вы спрашивали меня, не вру ли я вам, — я решила освежить его память.

— В какой библиотеке? О чём вы? — Похоже, я его только ещё больше запутала. Или же он был отменным актёром…

— Вы что, ничего не помните?

— Нет… — он покачал головой с немного виноватой улыбкой. — А что произошло?

— Я задремала в кресле, когда вы разбудили меня и начали задавать все эти странные вопросы: готова ли я отдать жизнь за мою страну и за фюрера, и не врала ли я вам.

— Врали о чём?

— Это и есть мой вопрос, какой я пыталась только что вам задать, — улыбнулась я.

Обергруппенфюрер Кальтенбруннер расхохотался.

— Простите, фрау Фридманн. Вы и понятия не имеете, сколько я выпил той ночью. У меня ни малейшего представления нет, о чём я мог с вами говорить.

— Я так и подумала, — усмехнулась я.

Доктор Кальтенбруннер перестал смеяться и посерьёзнел.

— Я ведь не… Я вас не беспокоил?

Я покачала головой, решив не упоминать сцену с весьма неожиданным поцелуем. Похоже, он действительно ничего не помнил.

— Что ж, это уже большое облегчение! — Он снова рассмеялся и подмигнул мне. Я вышла из его кабинета, думая, что у него и вправду с головой было что-то не так.

Рабочий день подходил к концу, и мой шеф любезно предложил мне услуги своего личного водителя, когда пришло время идти домой.

— Я знаю, что ваш муж в отъезде, и не могу позволить вам добираться домой самой.

Жест был приятной неожиданностью, но в то же время он всегда был самой учтивостью, когда не напивался. Мы шли к припаркованной у входа в здание РСХА машине доктора Кальтенбруннера, я впереди, в то время как он читал доклад, сунутый ему в спешке кем-то из подчинённых. До сих пор не знаю, как мне удалось заметить странную женщину, быстро шагающую нам навстречу в какой-то подозрительной манере, но дальше всё случилось как в замедленной съёмке. Вот она опускает руку в карман и вынимает пистолет. Вот поднимает оружие и целится… Думать у меня времени не было; всё, что оставалось, так это положиться на инстинкт. Я резко развернулась и изо всех сил врезалась плечом в следовавшего за мной обергруппенфюрера Кальтенбруннера, который, занятый докладом, даже не заметил женщину. На удивление, мне всё же удалось сбить его с ног как раз в тот момент, как несколько выстрелов пронзили воздух прямо над нашими головами.

— Сдохни, убийца!!! — Закричала она, продолжая разряжать обойму.

Доктор Кальтенбруннер среагировал молниеносно, как только мы упали на землю; схватив меня за шиворот формы, он затащил меня за машину и упал сверху, полностью закрыв меня своим телом. Эсесовцы, стоявшие на страже у входа, сразу же открыли встречный огонь по нападавшей, в то время как один из них бросился к машине, чтобы убедиться, не задела ли одна из пуль шефа РСХА. Как только выстрелы стихли, доктор Кальтенбруннер поднялся на колени и принялся меня осматривать с паникой в глазах.

— Аннализа, всё хорошо? Вы не ранены? О господи, у вас кровь! — Он тут же дёрнул за рукав стоящего рядом в совершенной растерянности эсэсовца. — Что ты стоишь, как столб?! Ну-ка сейчас же сюда врача!

— Всё хорошо, я в порядке, я просто оцарапала руки, когда упала, — я поспешила заверить доктора Кальтенбруннера, пока он весь Берлин на уши не поднял.

Он наконец увидел, что мои раны на ладонях были совсем неопасными, и тут же стиснул меня в такой медвежьей хватке, что чуть не переломал мне все рёбра, каким-то чудом оставшиеся невредимыми при падении.

— Герр обергруппенфюрер…я не могу дышать…

Он нервно рассмеялся.

— Простите меня… Простите, — он немного отстранился, но рук с моих плеч не отпустил. — Вы уверены, что вы в порядке?

— Да, уверена. — Я провела руками по его груди, теперь уже сама осматривая его форму. — А вы? Вы не ранены?

— Нет, но только благодаря вам. — Доктор Кальтенбруннер тепло мне улыбнулся и помог мне подняться.

Мы, наверное, так и стояли бы, держа друг друга в объятьях и глядя друг другу в глаза, если бы сотрудники РСХА не начали выбегать из здания с оружием наизготове, с явным намерением расстрелять возможных террористов на месте.

Пять минут спустя сцена преступления и вовсе представляла собой полнейший хаос, с группенфюрером Мюллером отдающим приказы своим людям, пока остальные сотрудники РСХА толпились рядом, стараясь получше разглядеть труп и строя различные гипотезы о её личности и причинах покушения.

— Герр обергруппенфюрер, прикажите им разойтись, я же не могу в таких условиях нормально работать! — Не выдержав, Мюллер обратился к доктору Кальтенбруннеру.

Громкий командный тон последнего за минуту разогнал всех любопытных, оставив только агентов четвёртого отдела заниматься расследованием.

— Вы её знали? — Мюллер спросил доктора Кальтенбруннера, махнув рукой в сторону трупа с многочисленными ранениями на груди и животе.

— Нет. Первый раз её вижу.

— Но она-то, похоже, хорошо вас знала, если кричала: «Сдохни, убийца!» — прежде чем её застрелили, — усмехнулся собственной шутке шеф гестапо.

Только я не смеялась, стоя над трупом мертвой девушки. Как только я увидела её застывшее лицо с остекленевшим взглядом, я поняла, что вовсе не доктор Кальтенбруннер был её жертвой, а я. Это была Ребека, бывшая подруга бывшего лидера сопротивления Йозефа. Йозефа, которого мы с Генрихом убили, чтобы спасти Адама, моих родителей и наши собственные жизни. Я была больше чем уверена, что больше не получу ни одной записки с угрозами, подписанной загадочной «Р».

— Спорить готов, она одна из этих, террористов из сопротивления, — заметил Мюллер. — Скорее всего, у нас даже есть на неё открытое дело. Мы снимем отпечатки с трупа, и я думаю, что уже завтра смогу вам сказать, кто она такая.

Я опасливо переступила с ноги на ногу. Меньше всего мне хотелось, чтобы гестапо начали копаться в её деле. Всё, на что мне оставалось надеяться, так это что Мюллер откроет и закроет дело как политическое покушение, и не станет докапываться, кто был её настоящей жертвой.

Мы сидели за массивным столом из красного дерева в одной из загородных резиденций рейхсфюрера, больше похожей на замок, чем на обычную виллу. Он бесспорно совершил весьма впечатляющий подъем по карьерной лестнице из обычного учителя до второго лица в государстве всего за каких-то двадцать лет. Немногие удостаивались чести обедать в обществе не любящего многолюдных сборищ рейхсфюрера, и мы с Генрихом никогда бы не были приглашены сюда, если бы обергруппенфюрер Кальтенбруннер не объявил в шутку, что я была его личным телохранителем, и что без меня поблизости он больше шагу не ступит.

— Вы совершили по-настоящему героический поступок, — заметил Гиммлер, одобрительно мне кивая после того, как мой начальник закончил рассказывать о произошедшем гостям. — Я обязательно поговорю о вас с фюрером. Вас нужно наградить за вашу храбрость; вы — пример для всех членов СС, чей священный долг жизнью защищать своих командиров.

— Благодарю вас, герр рейхсфюрер, но мне ничего не нужно, — тихо ответила я под самодовольным взглядом моего шефа с одной стороны, и обиженным сопением мужа с другой. — Любой на моём месте поступил бы также.

За столом говорили о войне, но приглушёнными голосами. Наши армии не очень-то хорошо справлялись с ситуацией на восточном фронте (и это если говорить мягко), но присутствующие всё же питали надежду, что «военный гений» Гитлера каким-то образом заменит собой нехватку амуниции, солдат, и всё же повернёт исход войны в нашу пользу.

Доктор Кальтенбруннер, однако, не участвовал в обсуждении военных действий. Вместо этого он продолжал разглядывать меня с загадочной улыбкой, в то время как я усиленно притворялась крайне заинтересованной в содержимом моей тарелки. И тогда, чтобы привлечь моё внимание, австриец вытянул свою длинную ногу под столом и слегка коснулся моей лодыжки сапогом. Я подняла на него глаза, и он улыбнулся ещё шире.

— Сотрите это самодовольное выражение с вашего лица, герр обергруппенфюрер. Гейдрих был этим знаменит; не отнимайте у покойника его лавры, — сказала я ему позже у окна, где я любовалась закатом, пока мой муж разговаривал где-то с рейхсфюрером.

— Вы можете говорить, что хотите, но я теперь знаю ваш маленький секрет, — он почти промурлыкал последнее слово мне на ушко своим мягким южным акцентом. — Вы готовы за меня умереть.

Его рука, которую он положил мне на спину до неприличия низко, жгла сквозь шёлк платья раскалённым железом.

— И что? — я повернулась к нему. — Вы меня укрыли своим телом, так значит, вы тоже готовы были за меня умереть.

Я ожидала какой-нибудь двусмысленной шутки о том, как он предпочёл бы «укрыть меня своим телом» в более интимной обстановке, но доктор Кальтенбруннер почти не пил тем вечером, а потому он просто ответил после паузы:

— Да, готов.

А потом он провёл рукой по моей щеке, и я поспешила уйти, пока он не поцеловал меня прямо при всех, а я знала, что он на такое был вполне способен.

Он всё равно ходил за мной следом весь вечер, совершенно игнорируя все нормы этикета. Он принёс мне бокал янтарного аперитива и уговорил принять его, ссылаясь на то, что это было какое-то особое амаретто из Италии, и что никто, кроме фюрера, рейхсфюрера и рейхсмаршалла Геринга не могли его достать. Воспользовавшись тем, что Гиммлер куда-то увёл Генриха для приватного разговора, он наотрез отказался оставлять меня в одиночестве и устроился рядом на маленькой софе, где я сидела, и так близко, что касался моей ноги коленом каждый раз, как тянулся к пепельнице, что стояла на кофейном столике рядом со мной.

— Прекратите это делать, — наконец не выдержала я, замечая всё больше любопытных взглядов со стороны немногочисленных гостей рейхсфюрера.

— Делать что? — он невинно поднял брови, снова наклоняясь через меня к столику, но теперь уже открыто прижимаясь ко мне всем телом, пока стряхивал пепел со своей сигареты куда дольше, чем требовалось.

— Вот это. — Я слегка отодвинулась под его прехитрым взглядом; его это всё, очевидно, весьма забавляло. — Люди смотрят.

— Вас беспокоят люди? А может, вас больше беспокоит это? — С этими словами он опустил руку между нами и незаметно для всех слегка погладил моё бедро сквозь тонкий материал платья.

— Ну-ка перестаньте сейчас же! — я зашипела на совсем потерявшего всю совесть шефа РСХА, едва сдержав себя от того, чтобы не стукнуть его по руке.

— Не могу… Вы спасли мне жизнь, и я хочу выразить вам свою признательность. Вы не окажете мне честь и не проследуете со мной в одну из спален для гостей, чтобы мы могли навеки скрепить наш союз?

— Знаете что?! У меня для вас слов нет! — Я вскочила с софы и расправила платье. — Я уже начинаю жалеть, что спасла вас!

Я услышала его смех за спиной, когда развернулась и пошла на веранду глотнуть свежего воздуха. У меня и вправду не было слов, только лёгкий румянец на лице и по какой-то совершенно непонятной причине колотящееся сердце.

Когда Генрих только услышал обо всём и спросил меня, зачем мне было рисковать своей жизнью, чтобы спасти его, я впервые не нашлась, что ответить. «Потому что я не думала в тот момент? Потому что просто сделала то, что сделала… Потому что он значил для меня куда больше, чем я хотела это признать, и я не хотела, чтобы он погиб?» Что мне было ответить своему мужу, когда я сама ничего не понимала?

Позже той ночью, в нашей спальне в Берлине, Генрих уснул, крепко прижав меня к себе и даже забросив на меня одну ногу. Когда я попыталась осторожно высвободиться из его объятий, он только притянул меня ещё ближе.

— Нет, не уходи… Ты моя.

— Конечно, твоя, глупый. Просто ты не даёшь мне дышать.

— Нет. Ты моя, — снова пробормотал он сквозь сон, отказываясь выпускать меня из рук. — Я не дам ему тебя забрать.

— Он вовсе не собирается меня забирать.

— Собирается. Я видел, как он на тебя смотрит. Но ты моя.

— Твоя, твоя…

Я оставила свои попытки выпутаться, и так и провела бессонную ночь посреди душных простыней и его рук, уставившись на полную луну за окном.

Мне снова пришлось ехать в Цюрих, но на этот раз я не отпускала своего водителя от себя ни на шаг. Только это всё равно не спасло меня от американца, стоящего на противоположной от банка стороне улицы. Я забралась в машину, и он, невидимый для остальных, постучал по циферблату своих наручных часов несколько раз с нехорошей ухмылкой. «Время идёт, миссис Фридманн. Тик-так».

Несколькими днями позже после мучительных раздумий я поняла, что выбора у меня особого не было, и отправилась к Рудольфу, чтобы обсудить с ним возможные варианты того, как можно было достать информацию, которую так отчаянно хотели американцы. После пары часов обсуждений мы пришли к выводу, что единственным способом было хорошенько напоить обергруппенфюрера Кальтенбруннера, и желательно подсыпать ему в напиток снотворного, чтобы он уж точно ничего не вспомнил на следующее утро.

— Мы едем в Польшу инспектировать завод по производству амуниции на следующей неделе. — Я задумчиво потёрла подбородок, размышляя, как бы убить двух зайцев одновременно: заставить моего шефа говорить, и в то же время обезопасить себя от его пьяных домогательств, которые почти наверняка последуют. — Мы остановимся в доме одного польского предпринимателя, и я попробую там всё устроить.

— Ты поняла, что делать с таблетками, верно? — Рудольф поставил передо мной маленькую коробочку с пилюлями. — Положи три, может, даже четыре ему в бокал. Да, думаю, четыре будет надёжнее; он здоровый, как бык, ему точно нужно больше, чем обычному человеку. И начни задавать ему вопросы, когда он уже начнёт засыпать, поняла? Но учти, что у тебя будет всего три, максимум пять минут, прежде чем он отключится.

Я вздохнула, но взяла пилюли со стола и положила их в сумочку. Мне оставалась только надеяться, что план сработает.