Я рассылала радиограммы в офисы рейхсфюрера и группенфюрера Мюллера, надиктованные мне доктором Кальтенбруннером ещё в машине. Я была совсем одна в его временном офисе здесь, в Варшаве: ни он, ни Генрих так и не поднялись сюда после того, как один из агентов гестапо поспешил моему шефу навстречу, как только мы прибыли и что-то ему доложил приглушённым голосом. группенфюрер Кальтенбруннер нахмурился и последовал за ним, оставив меня, Генриха и Георга без каких-либо дальнейших объяснений. Мужчины только беспечно пожали плечами и удобно устроились в плюшевых креслах в приёмной на первом этаже, сразу же пустившись в обсуждение только что проведённой инспекции гетто. Я решила не тратить время попусту и пошла наверх отослать радиограммы. Георг вручил мне ключи от кабинета доктора Кальтенбруннера и тут же снова вернулся к разговору.
С радиограммами я разобралась меньше, чем за десять минут. Прошло ещё полчаса, и я невольно задумалась, а не забыли ли вовсе обо мне мои дорогие мужчины и не ушли ли они на ланч без меня, хоть и знала, что Генрих обязательно бы за мной поднялся. Я могла бы пойти вниз и ждать вместе с ними, только вот все их разговоры о том, какое оружие будет самым эффективным при взятии гетто под контроль, и что потом делать с повстанцами, мне что-то совсем не хотелось слушать. Не знаю, как Генриху всегда удавалось сохранять такое непроницаемое лицо, но он всё же занимался разведкой куда дольше меня, и давно уже научился быть прекрасным актёром.
Я сидела, подперев голову рукой и играя с карандашом со скуки, когда услышала шаги доктора Кальтенбруннера в приёмной. Я тут же выпрямилась и в сотый раз поправила стопки с ответными радиограммами из офисов рейхсфюрера и группенфюрера Мюллера, ожидая, чтобы мой шеф вошёл и дал мне дальнейшие инструкции. Однако, когда он открыл дверь в свой кабинет, я едва сдержала испуганный вскрик: шеф РСХА был покрыт брызгами крови, оставившими тёмные пятна на его серой униформе, белом вороте рубашки и даже на его лице. Но самым страшным в этой картине были его руки, с белоснежными рукавами рубашки, насквозь пропитанными красным. Увидев меня, он замер на пороге как преступник, пойманный на месте преступления с поличным.
— Что с вами такое случилось? — Я вскочила со стула и бросилась к нему, но он остановил меня жестом вытянутой перед собой руки.
— Ничего. Что вы здесь делаете? Почему вы не внизу, вместе со всеми?
Не дождавшись моего ответа, доктор Кальтенбруннер быстро прошёл мимо меня в ванную. Я пошла следом за ним.
— Вы что, поранились?
— Нет. Сказал же, идите вниз.
Я проигнорировала его повторный приказ и осталась стоять за его спиной. Он пытался отмыть руки, всё больше пачкая белоснежную фарфоровую раковину кровавыми подтёками. Я протиснулась между раковиной и стеной, пытаясь разглядеть ту рану, которая могла вызвать такое кровотечение, но кроме нескольких ссадин на его костяшках ничего не увидела. Я попыталась взять его руки в свои, чтобы получше их рассмотреть, но он резко их отдёрнул и закричал:
— Да уйдите же вы отсюда!!! Сколько раз повторять?!
— Я только хочу посмотреть, что случилось. Я прошла курсы первой помощи при подготовке в женские СС, я могу перевязать любую рану или даже наложить швы…
— Аннализа, это не моя кровь, — наконец проговорил он сквозь стиснутые зубы.
Я впервые подняла глаза к его и только сейчас заметила, как они изменили свой цвет из обычного янтарно-карего до почти чёрного. Это были не человеческие глаза, а глаза хищника, только что разорвавшего свою жертву. Холодок пробежал у меня по спине, постепенно сменяясь каким-то необъяснимым животным страхом, будто я стояла и не с человеком вовсе, а с диким волком, скалящим на меня свои окровавленные клыки.
Он пристально смотрел, как я медленно отступила назад, шаг за шагом, пока не вышла из ванной, и только тогда повернулся обратно к раковине и продолжил мыть руки. Я едва ли не выбежала из его кабинета.
Как только я спустилась вниз, уже знакомая компания, состоящая из Генриха, Георга и агента гестапо, сразу же оборвала их разговор, уставившись на меня.
— Что произошло? — спросила я, кивая в сторону, откуда только что пришла.
Мужчины обменялись взглядами, будто решая, стоило ли мне что-то рассказывать. Наконец гестаповец заговорил:
— Мы арестовали одного из повстанцев из гетто, но прежде чем нам удалось его схватить, он застрелил двух наших офицеров из СС. Герр группенфюрер… немного расстроился по этому поводу.
Георг удивлённо вскинул брови.
— А я-то думал, он избил его, потому что тот отказался говорить.
— Да чёрт его знает, почему. — Гестаповец безразлично пожал плечами. — Вы же знаете, какой он, наш доктор Кальтенбруннер: только шутил о чём-то в допросной, а через секунду уже выстрелил кому-то в голову.
Георг вдруг рассмеялся.
— Ну, вы преувеличиваете! С выстрелом в голову, это было всего один раз, и у него были все на то причины. Этот идиот из СОИ сказал ему, куда идти, да ещё и плюнул в него! Ну и что он ожидал в ответ? Гуманного обращения? Кальтенбруннер и так-то терпением не отличается, а британец уж совсем все границы перешёл. Я бы на его месте сделал то же самое.
Оба рассмеялись, пока я стояла, молча их слушая.
— Мы возвращаемся в гетто? — Генрих подал голос, меняя тему.
— Нет, едем навестить поляков, которые снабжали их оружием. Мои люди уже ждут снаружи. Как только группенфюрер вернётся, можем ехать.
— Еврей ему всё-таки всё рассказал? — Георг усмехнулся.
— Ему всегда все всё рассказывают. Сначала строят из себя не весть что, но как только им начинают ломать пальцы голыми руками, они начинают петь, как соловьи! — Гестаповец, похоже, являлся большим поклонником методов допроса группенфюрера.
— Но этого он всё равно убил.
— Жид убил двоих наших офицеров. Герр группенфюрер очень трепетно относится к рядовым солдатам, а тем более офицерскому составу. Я бы удивился, если бы он его отпустил.
— Как именно он его убил? — Я задала свой первый вопрос.
— Трудно сказать, от чего тот умер; группенфюрер бил его хороших двадцать минут без перерыва. — Гестаповец вынул сигарету из портсигара и зажёг её. — Я полагаю, либо у того сердце сдало, либо он ему голову размозжил. Он его швырнул о бетонную стену пару раз, так что… Думаю, это его и прикончило. Хотя, утверждать ничего не могу. Я всё же не врач.
Он слегка сощурил глаза, оглядев меня с головы до ног, и улыбнулся, снова затягиваясь.
— А вы сильная, для женщины. Большинство из тех, кого я знаю, лежали бы вон на том диване в полуобмороке. А вы увидели его руки и даже не моргнули.
— Мне не жаль врагов рейха. Только кровь наших солдат меня пугает, не этих крыс, — ответила я, глядя ему прямо в глаза.
Агент удовлетворённо кивнул и снова улыбнулся.
— Теперь я вижу, почему он именно вас сюда привёз.
Мы ехали в машине в полной тишине. Я заставила Генриха сесть между мной и группенфюрером Кальтенбруннером, а сама устроилась у окна, стараясь сосредоточиться только на пейзаже снаружи, и ни о чём больше не думать.
— Фрау Фридманн? — группенфюрер Кальтенбруннер всё-таки нарушил тишину.
Я повернулась к нему.
— Да, герр группенфюрер?
— Как вы думаете, сможете мне достать новую форму здесь, в Польше?
— Я посмотрю, что можно сделать.
— Спасибо.
— Не за что.
Я снова отвернулась к окну.
Следующим утром, сидя в спальне дома, что мы временно занимали, я нашивала его старые погоны и другие знаки отличия на новый китель, только что доставленный кем-то из СС. Когда мой шеф появился в дверях и нерешительно переступил с ноги на ногу, наблюдая за моей работой, я сказала, не поднимая глаз:
— Почти всё. Ещё две минуты.
— Не торопитесь и не обращайте на меня внимания. Я подожду.
Он прошёл к зеркалу и начал возиться со своим галстуком, время от времени тихо бормоча проклятья себе под нос о самом галстуке и людях, которые его изобрели. Я откусила последнюю нитку, вздохнула и подошла к нему.
— Вы и понятия не имеете, что делаете, верно? — Я покачала головой на то, что должно было быть правильно завязанным узлом, полностью его развязала и начала завязывать, как следует.
— Не совсем, — смущённо признался доктор Кальтенбруннер с виноватой улыбкой.
— Ну вот и всё. Вот ваш новый китель, и очень вас прошу, этот хотя бы не испортите, ваш размер очень трудно найти.
Я подала ему новый форменный пиджак и пошла обратно к софе, чтобы убрать швейный набор.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Группенфюрер Кальтенбруннер помолчал какое-то время, а затем спросил:
— Вы злитесь на меня?
— С чего мне на вас злиться?
— За вчерашнее.
Я немного раздражённо дёрнула плечом. Нет, я не злилась, я была ужасно разочарована, но и об этом ему говорить не хотела.
— Нет. Вы мне не муж, не член моей семьи и даже не друг. Вы — мой начальник, а я — ваша подчинённая, и только. Мне абсолютно всё равно, чем вы занимаетесь. Если вам так нравится людям головы о стены разбивать — валяйте, я и слова не скажу.
— Простите, что вам пришлось это увидеть. Я ведь ненарочно… Просто всё как-то вышло из-под контроля.
— У вас всегда всё выходит из-под контроля.
— Он застрелил двух наших офицеров! Еврей! Это же война, в конце-то концов!
— Нет, герр группенфюрер, никакая это не война. Войну вы ведёте с русскими, с британцами, с американцами… С евреями, это не война. Это хладнокровное истребление, вот это что.
— Но… Он убил двух арийцев…еврей! — Казалось, он пытался объяснить мне свои причины; я чуть не рассмеялась в ответ.
— А сколько евреев вы уже убили? Два миллиона? Один наконец-то решил постоять за себя, и за это он заслуживает умереть страшной смертью? Это ваша логика?
— Но он же еврей…
— И?
— А мы — арийцы…
— И как именно мы отличаемся друг от друга?
— Ну конечно, мы отличаемся! Мы даже выглядим по-другому.
— Если мы так по-разному выглядим, зачем тогда заставлять их носить нашитые звёзды на груди или рукавах? Это вы как объясните? Если так легко отличить арийца от еврея, зачем принимать такой закон?
Он только молча моргнул несколько раз. Я и так знала, что ответа на этот вопрос у него не было, да и не задавал он его себе никогда.
— Мы едем обратно в гетто? — спросила я. — Вот и прекрасно. Я вам покажу кое-что, что вы найдёте весьма интересным.
Солдаты СС не спускали рук со своих автоматов, хотя большинство согнанных сюда обитателей гетто были женщинами с детьми, до смерти напуганными и держащими руки над головой на всякий случай, чтобы ненароком не спровоцировать немцев. Как только мы вышли из машины, я поотстала от мужчин и, убедившись что никто меня не заметил, свернула в соседний переулок, где несколько трупов так и остались лежать после недавней зачистки этого сектора.
Мне пришлось закрыть нос и рот носовым платком, во-первых потому что запах был совершенно невыносимым, а во-вторых из-за свирепствующей в гетто эпидемии тифа. Я зашла в один из домов, стены которого были испещрены следами от пуль — свидетельством того, сколько повстанцев погибло здесь, сражаясь за своё право жить. Внутри тел, однако, не было: СС должно быть вытащили всех наружу, чтобы тщательно обыскать трупы на наличие спрятанных ценностей или золотых зубов. Потом тела отправятся в одну из заранее заготовленных канав на окраине гетто. Я хорошо знала протокол, я же всё-таки работала в РСХА.
Я толкнула незапертую дверь в одну из опустевших квартир и осмотрелась. Обшарпанная мебель и отставшие обои только усиливали впечатление безысходности и пропитывали воздух запахом смерти. Чьё-то пальто по-прежнему лежало на кровати, забытое в спешке эвакуации. Я подобрала его, стряхнула, и надела поверх своей униформы. На правом рукаве всё ещё держалась повязка с голубой Звездой Давида. Очень хорошо. Я сняла свою пилотку SS-Helferin и спрятала её в карман, после чего застегнула мешковатое пальто на несколько верхних пуговиц, чтобы никто не смог разглядеть моей униформы.
Уже собравшись уходить, я окинула себя взглядом в осколок разбитого зеркала на стене и криво ухмыльнулась отражению: я выглядела почти совсем, как они. Чтобы сделать сходство безупречным, я покрыла голову платком и завязала его концы под пучком на шее.
Спустившись вниз, я осторожно выглянула наружу. Отсюда я прекрасно видела окружённых людей в конце улицы. Теперь всё, что мне оставалось, так это проникнуть в их ряды незамеченной. К счастью для меня, охранявшие их эсэсовцы были слишком заняты тем, что в почти священном трепете разглядывали большого и страшного шефа РСХА, наверняка чтобы позже написать домой о том, как они своими глазами видели самого герра группенфюрера. Я скользнула в толпу жавшихся друг к другу евреек совершенно незамеченной.
Медленно, стараясь не привлекать лишнего внимания, я протиснулась в первый ряд, и стояла теперь едва ли в каких-то двадцати шагах от группенфюрера Кальтенбруннера и Генриха, который продолжал хмуриться и оглядываться по сторонам, должно быть заметив моё отсутствие. Георг стоял ближе всех ко мне, держа в руках карту перед своим шефом, который что-то ему разъяснял. Я улыбнулась; моя маскировка сделала меня для них абсолютно невидимой.
— Продолжайте двигаться по кругу, какой мы наметили раньше. Судя по результатам, это наилучшая тактика, — группенфюрер Кальтенбруннер обвёл круг на карте, обращаясь к стоящему рядом командиру СС.
— Слушаюсь, герр группенфюрер, — офицер щёлкнул каблуками и мотнул головой в нашу сторону. — А с этими что? Расстрелять их прямо здесь?
Окружавшие меня женщины отозвались коллективным вскриком, услышав слова командира, и крепче прижали к себе детей, обмениваясь паническими взглядами. Солдаты переложили автоматы в более удобную позицию, готовясь к дальнейшим приказам.
— Нет, зачем же? — группенфюрер Кальтенбруннер нахмурился. — Мы же обещали, что пощадим их, если они сдадутся добровольно.
— Отослать их в Треблинку в таком случае?
— Сделайте запрос в департамент по управлению лагерями и спросите, кому нужны свежие люди. Я этим не занимаюсь.
— Так точно. — Командир СС снова щёлкнул каблуками. — Разрешите их хотя бы отсортировать, герр группенфюрер? Половина из них слишком стары или же больны, они и так еле на ногах держатся, зачем на них лишний транспорт тратить? Они всё равно по дороге умрут.
— Разрешаю.
— А с детьми что? Их тоже налево?
Это был лагерный слэнг, неизвестный для стоявших рядом со мной людей. Налево означало немедленную смерть; направо — возможность прожить чуть дольше, но только чтобы понемногу умирать каждый день, от непосильной работы, от голода и болезней.
— Этим мой офис тоже не занимается. Звоните в департамент по лагерям, пусть вам Поль говорит, что с детьми делать.
Офицер салютовал шефу РСХА, повернулся к нам и начал отдавать команды громким, резким голосом:
— Всем встать в одну линию по краю бордюра, плечом к плечу. Детей с рук снять и поставить рядом с собой. Все личные вещи оставить за спинами. Ну, пошли, schnell, schnell, schnell!
Меньше чем через десять секунд мы все стояли в одну линию плечом к плечу, в то время как командир эсэсовцев начал свой путь от начала бордюра, расталкивая людей в две разные стороны своей дубинкой: направо, налево, направо, направо, налево, направо, налево, налево, налево, направо… Наконец он дошёл и до меня и гавкнул, коротко оглядев меня с головы до ног:
— Направо!
— А что, если я хочу налево? — громко спросила я, так что все головы немедленно повернулись в мою сторону.
— Что ты сказала, жидовка? — Офицер сощурил на меня глаза, явно не ожидая, что кто-то из нас вообще смел подать голос, а тем более в такой наглой манере. Но я смотрела не на него, а на группенфюрера Кальтенбруннера, который застыл на месте с открытым ртом, вместе с моим мужем и Георгом.
— Я спросила, что если я хочу налево? — повторила я с прежним нахальством.
— Я тебе сейчас покажу «налево»! — Офицер убрал дубинку и полез в кобуру за пистолетом.
— Отставить!!! — Два голоса, крикнувших команду в унисон, совершенно сбили командира СС с толку. Оба Генрих и группенфюрер Кальтенбруннер уже стояли рядом с ним, наскоро его обезоружив.
— Что я сделал не так, герр группенфюрер? Эта жидовка посмела мне возразить!
— Она не жидовка! — Генрих сдёрнул платок у меня с головы.
— Какого дьявола вам в голову взбрело?! — Мой начальник присоединился к нему. — Вы хоть понимаете, что вас могли застрелить?!
Пока эсэсовцы обменивались непонимающими взглядами с их командиром, я выступила вперёд.
— А это приводит нас к ранее состоявшемуся между нами разговору, герр группенфюрер. — Я снова повернулась к командиру СС. — Так значит, я жидовка, да?
Он перевёл взгляд с меня на доктора Кальтенбруннера и обратно, явно не понимая, что происходит и как ему на это реагировать.
— А теперь? — Я расстегнула пальто и сняла его, оставшись в униформе СС. — Всё ещё жидовка? Уже нет, не так ли?
Я снова надела пальто и запахнула его.
— Ой, глядите-ка, я снова жидовка!
— Ну хватит уже! — Группенфюрер Кальтенбруннер сдёрнул с меня пальто, бросил его на землю и брезгливо вытер руки в кожаных перчатках носовым платком. — На кой чёрт вы вообще эту дрянь на себя надели? Тиф хотите подцепить?!
— Не меняйте тему, герр группенфюрер. Всё это время вы стояли в нескольких шагах от меня, смотрели сквозь толпу и ни разу даже не увидели моего лица. А что, если бы я ничего не сказала? Я бы уже была по дороге в лагерь через каких-нибудь полчаса!
Он только нахмурился, но ничего не ответил.
— Герр офицер, — я снова обратилась к его сконфуженному подчинённому. — Как вы отличаете арийцев от евреев?
— Что ж… Согласно официальной доктрине, представители арийской расы обладают определённым набором физических характеристик…
— Вы можете их перечислить?
— Конечно. Арийцы в большинстве своём высокие, худощавые, преобладающий нордический тип отличается светлой кожей, голубыми глазами, у них продолговатые черепа с высокими скулами, прямым носами и хорошо очерченной линией подбородка.
Я кивнула.
— Чего из вышеперечисленного во мне нет?
Он открыл и закрыл рот несколько раз, не зная, что мне ответить: я идеально подходила под описание типичной арийки.
— Дайте-ка проясню: я выгляжу как типичная представительница арийской расы с постера министерства пропаганды, но вам это не помешало назвать меня жидовкой и едва не расстрелять? Почему? Вас эта небольшая повязка со звездой на моём рукаве с толку сбила? А что, если я на вас её надену? Вас это тоже сделает евреем?
— К чему вы ведёте весь этот разговор, фрау Фридманн? — Группенфюрер Кальтенбруннер нетерпеливо повёл плечом.
— К тому, герр группенфюрер, что половина этих женщин выглядит точно так же, как я. А что, если кого-то из них удочерили, когда они были совсем маленькими? Что, если их немецкие родители не могли больше о них заботиться в годы голода после Великой Войны, или и вовсе погибли, и тех детей взяли к себе семьи польских евреев? В те годы было множество таких случаев, и вам как никому другому должно быть это известно. Они могут и не подозревать о своём настоящем происхождении, а вы возьмёте и убьёте ни в чём не повинных ариек, просто потому что они носят эти повязки?
— Я сильно сомневаюсь, что все эти женщины были в своё время взяты в польские семьи.
— Конечно, не все. Но что говорится в вашей доктрине? Что жизнь даже одного арийца дорога партии. А что, если вы, сами того не зная, отправляете этих арийцев на смерть?
— И как вы мне предлагаете отличить их от евреев?
— А-а, так вы всё-таки не можете их различить? А только утром утверждали, что можете. — Я хитро ухмыльнулась австрийцу, ловко его подловив на его же собственных словах.
— Ну и что вы мне предлагаете? Отпустить всех тех, кто выглядят, как арийцы?
— Ну, отпустить вам их Гиммлер вряд ли позволит, а вот отправить их в Германию для переориентации и дальнейшей работы — почему бы и нет? Я уверена, что они предпочтут жить католиками или протестантами и следовать политике партии, чем погибнуть евреями.
Некоторые из женщин, стоящих поблизости, с готовностью закивали.
— Вот видите? Они более чем рады вернуться на свою Родину.
— Я всё же не совсем уверен, что рейхсфюрер одобрит такую идею, — проговорил группенфюрер Кальтенбруннер, всё ещё сомневаясь.
— Рейхсфюрер сам лично во время одного из расстрелов, за которым он наблюдал, вытянул светловолосого мальчика из толпы. Я думаю, что он более чем одобрит вашу инициативу. К тому же, это женщины, не повстанцы, от них не будет никаких проблем; вы можете отправить их работать горничными после переориентации, чтобы немецкие домохозяйки могли больше времени уделять своим детям и мужьям вместо домашней работы.
— А это отличная идея, группенфюрер! — Генрих, похоже, понял наконец, что я пыталась сделать и ступил вперёд, стараясь помочь мне убедить шефа РСХА. — Если подумать, из них выйдут отличные домработницы. И немецким семьям не придётся им платить, они просто будут получать рационные карточки, и только. Я более чем уверен, что рейхсфюрер будет в восторге от этой идеи. А если ему что-то не понравится, вы всегда можете сказать, что это была моя инициатива.
Доктор Кальтенбруннер наконец повернулся к командиру СС и отдал ему его личное оружие.
— Переделайте отбор. Отделите тех, кто выглядят как арийцы и задокументируйте их как рабочую силу, затем отошлите на переориентацию в Германию. Сделайте это через четвёртый отдел, как и со всеми остальными, кто сдадутся при последующих зачистках.
— Слушаюсь, герр группенфюрер!
Позже той ночью, когда я забралась под одеяло к Генриху, он притянул меня к себе и зарылся лицом мне в волосы.
— То, что ты сделала сегодня было очень храброй идеей. Но прошу тебя, никогда больше так не рискуй, ладно? У меня чуть сердце не остановилось, когда он вынул пистолет.
— Подумаешь, погибла бы там, где мне и место, — пошутила я.
Он не рассмеялся, только спросил позже, не страшно ли мне было. Нет, совсем не страшно. Но кроме того, чтобы спасти тех женщин, у меня был другой, скрытый мотив, о котором я не хотела ему говорить. Я хотела, чтобы доктор Кальтенбруннер своими глазами увидел, насколько необоснованной и жутко глупой была вся эта расовая теория, которую его партия так усиленно вбивала ему в голову все эти годы, и заставить его наконец начать смотреть правде в глаза и задавать себе вопросы, которые партия строго запрещала задавать.
Они внушили ему, что нацистская идеология была непоколебима и единственно правильная, и он научился убивать во имя этой идеологии. Этим утром я пообещала себе, что изменю его, научу его снова быть хорошим, потому что искренне верила, что не всё ещё было для него потеряно. Он не был убийцей, как Гейдрих; просто не знал, что можно жить как-то по-другому. Он был как один из тех детей, что прыгают с моста в середину реки, рискуя разбиться о камни или утонуть, но спроси его, зачем он прыгает, и он не сможет ничего ответить. «Все прыгнули, и я прыгнул». Не знаю, почему для меня это было так важно, но я отчаянно хотела спасти его от этих других детей, пока они не утащили его с собой на самое дно.