Любовница группенфюрера

Глава 5

Я дошла до дома пешком, хоть и здание РСХА было от нас довольно далеко. Кажется, на улице моросил дождь, но я даже толком не заметила, настолько была погружена в свои мысли, чтобы обращать внимание на дождь или холод. На полпути к дому я наконец перестала вытирать слёзы и начала раздумывать, что же такого можно было придумать, чтобы предотвратить арест Йозефа. Только вот ничего мне на ум не приходило.

Я так и не забрала свои вещи из офиса, и теперь мне пришлось стучать в собственную дверь. Генрих, конечно же, не спал; услышав его поспешные шаги из гостиной, я поняла, что он там так и сидел всё это время — чтобы быть ближе и к двери, и к телефону. Должно быть, Макс сказал ему, что меня арестовали.

То, с каким ужасом он на меня посмотрел как только открыл дверь, дало мне примерное представление о моём внешнем виде. Не знаю, что его больше напугало: моя промокшая насквозь одежда, чёрные круги под глазами от растёкшейся туши или же растрёпанные волосы, прилипшие к лицу.

— Господи, Аннализа, ты в порядке? — Он осторожно взял в руки моё лицо, явно в поисках следов допроса. — Они что-то сделали тебе?

— Нет, ничего, не волнуйся. — Я устало обвила руками его шею и опустила голову ему на плечо. На меня вдруг навалилось такое дикое изнеможение, что всё, чего я хотела, так это оказаться в своей кровати и забыть про этот кошмарный день. — Ты не отнесёшь меня наверх? Я не думаю, что сама дойду. Ноги болят, прошла пол-Берлина…

— Ну конечно, родная.

Генрих с лёгкостью поднял меня на руки и понёс меня наверх, больше ничего не спрашивая. Он прекрасно знал, что гестапо делало с людьми, если не физически, то эмоционально так уж точно, и решил дать мне отдохнуть сначала. Меньше всего мне сейчас хотелось очередного допроса, и он, казалось, это понимал. Вместо лишних разговоров он молча снял с меня мокрую форму и укрыл меня одеялом. Уже почти в полудрёме я вынула капсулу, про которую почти забыла, изо рта и протянула ему.

— На, возьми, пока я её не проглотила случайно. В этот раз она мне не пригодилась.

Сразу после этого я провалилась в глубокий сон без сновидений.

Я проснулась от какого-то незапомнившегося кошмара и звука собственного колотящегося сердца. На улице по-прежнему стояла ночь. Я протянула руку на другую сторону кровати, но она оказалась заправленной там, где обычно спал Генрих. Я быстро села в постели, как только воспоминания последних нескольких часов снова накатили на меня неумолимой волной: гестапо, группенфюрер Кальтенбруннер, Адам, Йозеф и мой отец. Я потёрла глаза с обречённым стоном; а я-то понадеялась было, что мне всё это только приснилось.

— Любимая? Ты проснулась?

Я повернулась на голос Генриха и только сейчас разглядела его фигуру в кресле рядом с камином.

— А ты почему не в кровати?

— Не спалось. Принести тебе чего-нибудь?

— Да. Аспирин, бокал виски и пистолет, заряженный одной пулей.

Генрих тихонько рассмеялся.

— Давай-ка я пока принесу тебе первые две вещи, а ты мне потом расскажешь, для кого третья.

Однако, мне потребовалось два бокала, чтобы наконец рассказать ему всё, что случилось с момента, когда двое агентов гестапо остановились у моего стола. Ну или почти всё. Почему-то я всё же решила, что не стоило ему знать про то, как я целовалась с лидером австрийских СС или же про его весьма нестандартные методы допроса со мной в качестве живой приманки. Пусть мой муж и не действовал никогда на горячую голову, но он всё равно вполне мог пойти и пристрелить наглеца, который посмел вот таким недостойным образом оскорбить его жену. Только в таком случае и я скоро стала бы вдовой.

— Как мне не жаль это признавать, но для Адама мы пока ничего сделать не сможем. Попробуем вытащить его, как только они определят, в какой лагерь они его отправят. Сейчас же нам нужно сосредоточить свои усилия на том, чтобы найти этого Йозефа, прежде чем его найдёт гестапо. — Заключил Генрих после того, как я закончила свой рассказ. — Ингрид и Рудольф смогут вывезти твоих родителей из Швейцарии через наших агентов, но на это уйдёт слишком много времени, которого у нас сейчас нет.

— Как мы сможем опередить гестапо?

— У нас есть одно большое преимущество: его друзья-подпольщики, которые иногда и с нами работают, будут более чем рады указать нам на его местонахождение. Я сильно сомневаюсь, что они будут хотя бы в половину так общительны с гестаповцами, как с нами; но нельзя терять ни минуты — если мы хотим добраться до него первыми, то надо ехать прямо сейчас.

— Посреди ночи?

— Ночь — лучший друг шпиона. — Генрих подмигнул мне. — Одевайся во что-нибудь тёмное и пошли.

Пятнадцать минут спустя мы уже ехали по пустынным улицам Берлина. Генрих решил надеть обычный гражданский костюм вместо формы, но пистолет в карман всё же положил.

— Так какой у нас план? — спросила я его. — Как именно ты думаешь выйти на его след?

— Один из моих связных, что работает и с нами, и с подпольем, может что-то знать. Или знать кого-то, кто может знать Йозефа. С него-то и начнём.

— Допустим, мы его найдём. А потом что? Что, если он не захочет пойти с нами?

— У него не будет выбора. Ему придётся пойти с нами.

— Где мы его спрячем? Я имею в виду до тех пор, пока ты не придумаешь что-то, чтобы вывезти его из страны?

— Мы не станем его прятать. Слишком опасно.

— Я не понимаю…

— У нас попросту не будет времени вывезти его из страны. Ни времени, ни ресурсов, принимая во внимание то, что гестапо уже скорее всего сделали его номером один в своём розыскном листе особо опасных преступников. — Генрих повернулся ко мне. — Нам придётся его убить.

— Что? — я честно подумала, что не так что-то расслышала.

— Это наш единственный вариант.

— Нет! Генрих, это неправильно! Нельзя просто так взять и убить человека ни за что!

— Ты хочешь, чтобы твои родители и Адам остались в живых?

Я долгое время не отвечала, но наконец вымолвила едва слышно:

— Да, хочу.

Генрих вдруг усмехнулся.

— Я, по правде сказать, удивлён твоей непонятно откуда взявшейся сентиментальности. Разве не ты всего пару месяцев назад попросила Кальтенбруннера организовать покушение на Гейдриха?

— Это другое. — Я слегка нахмурилась. — Гейдрих заслуживает смерти. И к тому же, не я буду лично этим заниматься!

— Никто и не говорит, что тебе придётся этим заниматься. Я сам всё сделаю.

Вот он, ещё один человек, готовый убить ради меня. Воспоминания о первом, трогающем меня в самой неприличной манере едва ли несколькими часами ранее, были ещё свежи в моей памяти, и я тряхнула головой, пытаясь избавиться от них. Сама была виновата: и Генрих, и мой покойный брат пытались предупредить меня об истинной природе этого человека, но я отказывалась слушать. Я искренне надеялась, что доктор Кальтенбруннер был добрым доктором Джекилом, в то время как он оказался самым настоящим злобным мистером Хайдом.

Погружённая в свои мысли, я даже не заметила, как мы остановились у одного из жилых домов, пока Генрих не открыл мою дверь и не предложил мне руку, помогая мне выбраться из машины.

— Спишь с открытыми глазами? — Подшутил он над моим немного растерянным видом.

— Нет, просто думала.

— О чём?

— О том, как мне повезло, что ты мой муж.

Генрих только ухмыльнулся и махнул мне, чтобы я следовала за ним внутрь тёмного подъезда. На четвёртом этаже мой муж остановился у одной из квартир и негромко постучал в дверь, используя особый код. Дверь открылась на удивление быстро, и небритый человек с взлохмаченными волосами просунул голову сквозь щель, всё ещё сдерживаемую цепочкой. Было очевидно, что мы его разбудили.

— Здравствуй, Штольц.

— Что-то случилось?

Цепочка сразу же убралась и человек немедленно пригласил нас внутрь, быстро прикрывая за собой дверь, чтобы никто из соседей не смог подслушать наш разговор.

— Да, что-то случилось. Нам нужно найти Йозефа, и найти его быстро. Ты знаешь что-нибудь о его местонахождении?

— Какого ещё Йозефа?

— Йозефа, лидера местного подполья. Знаешь, где его искать или нет? У нас очень мало времени.

Человек медленно покачал головой с задумчивым видом.

— Боюсь, что тут я не смогу вам ничем помочь, mein herr. Я вожу дела с некоторыми людьми из его круга, но никогда с ним лично. Может, вам спросить Марка?

— Кто такой Марк?

— Марк-бульдог, тот, у которого с лицом не всё в порядке. Он ещё помогал евреям с паспортами.

— Ах да, теперь я понял. Я никогда сам с ним не встречался, но, думаю, моя жена его частенько видела.

Я кивнула. Я тогда не знала его имени, но сразу же поняла, о ком они говорили; в самом начале войны, когда репрессии против еврейского населения только начали набирать свою силу, я была посредником между ним и Генрихом, штамповавшим эти самые паспорта в своём офисе, что позволяло их владельцам свободно пересекать границу со Швейцарией и избежать ареста или депортации в один из лагерей.

— Это тот господин, что живёт в бывшем гетто, верно? Рядом с рынком? — уточнила я на всякий случай.

— Да, он самый. Может, он сможет вам помочь с вашим Йозефом. Он сейчас помогает «подводникам,» так что скорее всего у него с ним есть какие-то контакты.

«Подводники» или скрывающиеся прямо под носом у правительства евреи с подделанными на скорую руку документами, были, пожалуй, единственными, кто ещё оставался в Берлине. Подпольщики снабжали их этими документами (за определённую плату, естественно, которая затем спонсировала их антиправительственные цели), помогая им с получением работы, не требующей тщательной проверки личности, и иногда с жильём и едой. Все те должности, на которые они могли устроиться без особой проверки, конечно же и оплачивались соответственно, и многие семьи практически голодали.

Генрих пожал руку своего связного и открыл мне дверь.

— Спасибо, Штольц. Ты нам очень помог. Если кто-нибудь спросит…

— Вас здесь никогда не было. Я всё знаю, mein herr, не беспокойтесь.

Генрих улыбнулся ему.

— Ты хороший человек, Штольц.

— Спасибо вам, mein herr. Фрау.

Я кивнула ему и проследовала за мужем обратно в машину. Как только мы захлопнули за собой двери, он вдавил педаль газа в пол и мы направились в бывшее еврейское гетто в надежде, что Марк окажется более полезным, чем Штольц.

Марк не скрыл своего удивления, увидев нас на пороге посреди ночи, но всё же подтвердил, что он лично знал Йозефа и довольно часто встречался с ним для разного рода работ, однако, где его найти он сказать не мог.

— Вы же понимаете, он — лидер сопротивления, а потому было бы крайне неразумно, если бы все вокруг знали, где его искать. Я лично придерживаюсь мнения, что он постоянно перебирается с места на место, чтобы избежать ареста.

— Когда вы в следующий раз должны с ним встретиться? — спросил Генрих.

— На следующей неделе, в среду. Он всегда сам даёт мне знать о месте и времени через своих людей.

Генрих поджал губы и покачал головой.

— Слишком долго. Они его точно к тому времени схватят. А у него, случаем, нет каких-нибудь родственников, у кого он может остановиться?

— Если и есть, то мне о них не ведомо.

— Близкие друзья? Может, подруга?

Марк наконец кивнул.

— Подруга имеется, она иногда доставляет мне от него сообщения. Она тоже в сопротивлении, как вы, наверное, догадались. Её зовут Ребека, она живёт где-то неподалёку; я частенько вижу её на рынке.

— А вы, часом, не знаете её точного адреса? Хотя бы дом?

— Нет, мой господин, простите. Сказал бы, если знал.

— Но у вас же должен быть какой-то экстренный способ выйти с ним на связь, разве нет? Если что-то вдруг пойдёт не так, у вас должна быть возможность с ним связаться.

— Да нет, мой господин. Уж кому, как не вам, знать, как эти чёртовы гестаповцы любят похищать людей, а потом вот так вот выманивать остальных, притворяясь их бывшими товарищами. Нет, mein herr, Йозеф в этом отношении умён: он сам всегда мне сообщает, где и когда мы встретимся. Простите, но это всё, с чем я могу вам помочь.

Генрих молчал какое-то время, уставившись в пол с задумчивым видом, а затем протянул руку Марку.

— Ну что ж. Всё равно спасибо вам, Марк.

— Ещё раз извините, что это всё, с чем я могу вам помочь.

После того, как он закрыл за нами дверь, и мы вернулись обратно в машину, я взглянула на мужа.

— Теперь что?

Генрих пожал плечами.

— Мы, конечно, можем попробовать опросить ещё пару моих знакомых, но я начинаю думать, что результат будет один. Наш Йозеф определённо не дурак, полагаю, потому-то его и не удавалось арестовать всё это время. Эта его подруга, Ребека, она наша главная зацепка. Сможем найти её, выйдем и на него.

— Но как мы найдём её?

— Вот над этим-то я сейчас и думаю.

Мы оба замолчали. Я лично никакого представления не имела о том, как кого-то выслеживать, а потому, всё, что мне оставалось, так это надеяться на опыт моего мужа. В конце концов это было частью его профессии. Самая большая наша проблема заключалась в том, что нас было всего двое, и целая куча агентов гестапо, которые хотели заполучить Йозефа не меньше нашего. Время быстро истекало.

Через минуту я убедилась в верности высказывания «не поминай чёрта к ночи»: фары приближающейся сзади машины на секунду ослепили меня через зеркало заднего вида. Генрих быстро пригнул меня к сиденью и накрыл меня сверху своим телом, пока чёрный автомобиль неспешно проследовал мимо нас за угол. Генрих и я выпрямились и обменялись взглядами.

— Думаешь?..

— Скорее всего. — Кивнул он. — Думаю, наши коллеги из шестого отдела знают, где найти если не Йозефа, то нашу подругу Ребеку. Давай-ка и мы за ними…

Незамеченные секретной полицией, мы выбрались из машины и прошли в направлении, в котором исчезла их машина. Мы их пока не видели, но звук мотора отчётливо раздавался в пустынном переулке недалеко от нас. Стараясь держаться как можно ближе к тени жилых домов, мы медленно приближались к частному домику, у которого гестаповцы и остановились. Генрих сделал мне знак, чтобы я не двигалась и на всякий случай прижал меня рукой к стене позади себя.

— Подожди здесь, а я пока посмотрю, чего затеяли наши дражайшие коллеги.

— Осторожнее только! — шепнула я ему вслед; через секунду он исчез за углом.

И минуты не прошло, как он вернулся и махнул мне следовать за ним.

— Смотри, чтобы ни звука! И голову пригни; мы спрячемся вон за тем деревом, видишь?

— Да.

Мы быстро пробрались к нашему временному укрытию — толстому стволу дерева в одном из садов, из-за которого мы могли незаметно следить за гестаповцами. Я едва слышно фыркнула от внезапно пришедшей мне в голову мысли: мы следили за секретной полицией, чьей работой было следить за всеми в рейхе. Генрих обернулся и шикнул на меня.

— Прости. Это нервное, — смущённо объяснила я. Он закатил глаза и покачал головой.

Под покровом безлунной ночи мы сидели на корточках в нашем укрытии и наблюдали, как двое мужчин покинули частный дом. Третий, всё это время куривший снаружи, выбросил свою сигарету и сел за руль. Меньше чем через минуту они уехали.

— Почему они её не арестовали? Разве они не должны были забрать её на допрос? — зашептала я.

— Не знаю. Может, это не её дом. А может, её там не было.

— Что предлагаешь делать?

— Ну, так как они уехали, я думаю пойти спросить хозяев дома о том, что от них хотело гестапо.

Всё ещё скрываясь в тени, мы как можно тише подобрались к дому и постучали в дверь. Пожилой мужчина открыл её и окинул нас удивлённым взглядом.

— Чем могу помочь?

— Здравствуйте. — Генрих вежливо улыбнулся. — Разрешите войти на секунду?

— А вы кто, простите, будете?

Мой муж не стал тратить время на объяснения и практически втолкнул хозяина внутрь, потянув меня за собой и сразу же закрыв дверь.

— Мы же не хотим, чтобы те другие люди видели, как мы беседуем, верно? — Генрих выразительно выгнул бровь.

— Какие другие люди? — пожилой человек по-прежнему выглядел весьма неуверенно.

— Вы можете не бояться, я на вашей стороне. Марк сказал нам, что Ребека живёт где-то здесь. Вы, случайно, не поможете нам с её местонахождением?

Хозяин дома какое-то время разглядывал Генриха, затем перевёл взгляд на меня, и затем обратно на моего мужа.

— Кто вы такие?

— Мы не из гестапо, и это всё, что вам нужно о нас знать. У друга Ребеки, Йозефа, весьма большие неприятности, как вы уже должно быть поняли, и нам нужна Ребека, чтобы выйти на него.

Видя, что человек определённо что-то знал, но так и не решался сказать, я решила вступить в разговор:

— Прошу вас, скажите нам, где их найти. Я и сама еврейка, и мой отец тесно работал с Йозефом, прежде чем им с мамой пришлось уехать из страны из-за того же самого гестапо. Пожалуйста, помогите нам, пока ещё не поздно!

Неуверенность на лице мужчины постепенно таяла.

— Вы знаете Йозефа?

— Да, я видела его у нас дома, когда он забирал документы, которые папа для него приготовил. Он наверняка узнает меня, как только увидит. Прошу вас, только скажите, где его найти.

Хозяин дома наконец улыбнулся.

— Они обыскали дом, гестаповцы. Они знали, что моя дочь живёт здесь со мной, но я сказал им, что она сейчас гостит у родственников в Польше. Видите ли, я сам-то немец, так что меня они сильно не трогают; а вот жена моя попалась им под руку в Kristallnacht, ну и… Не стало её. Моя дочь вступила в сопротивление сразу после этого, так и познакомилась с Йозефом. Подождите здесь, я сейчас её приведу. Она в подвале прячется.

— Они не обыскали подвал? — недоверчиво спросила я.

— Обыскали, ясное дело. Только у меня там стенка двойная.

Хозяин дома подмигнул нам из-под кустистых бровей и оставил нас ждать в прихожей. Он вскоре вернулся с молодой полноватой девушкой, очень на него похожей, естественно, за исключением его бороды. Я не могла не заметить, что она держала что-то за спиной, должно быть какое-нибудь оружие. Она недоверчиво хмурилась.

— Кто вы такие, и что вам нужно от Йозефа?

— Я лично его знаю, — ответила я вместо Генриха. Я решила, что ей будет проще довериться девушке, чем мужчине. — Мой отец раньше помогал ему с различными документами, когда он ещё работал в юридической конторе, но ему, к сожалению, пришлось покинуть страну. Мы знаем, что гестапо ищет Йозефа, и мы пытаемся найти его, прежде чем они это сделают. Хотим помочь ему избежать ареста.

Последние слова чуть не застряли у меня в горле. Я лгала в лицо этой девушке просто потому, что хотела помочь моим родителям и Адаму, потому что хотела спасти дорогих мне людей. Но сейчас, стоя с ней лицом к лицу, я вдруг осознала, что Йозеф был дорогим человеком для неё, а я собиралась отправить его на верную смерть; забрать её любимого в обмен на людей, которых я любила. Было ли это честно? Совершенно даже нет. Я почувствовала себя безумно виноватой под её взглядом, полным надежды.

— Он не станет скрываться. По крайней мере в течение долгого времени. Он боец, а не трус. Из страны он не уедет, сразу вам говорю.

Я расслышана явную гордость в её голосе, когда она это сказала. Мой отец тоже не был трусом — я была. Это я заставила их с мамой уехать, потому что не могла вынести мысли о том, что им могла угрожать опасность.

— Может, мы укроем его ненадолго, пока они не потеряют его след? — Предложил Генрих. — Выждет несколько недель, пока всё не уляжется, а потом вернётся к работе.

— Почему вам вообще есть до него дело? Какая вам разница, что с ним случится?

Моё сердце пропустило ещё один удар, когда она задала это вопрос. Новый укол совести заставил меня опустить глаза в пол. Мой муж, однако, оказался куда лучшим лжецом, чем я.

— Если гестапо накроет Йозефа, то сопротивление будет фактически обезглавлено. Вы же понимаете, что это он связывает всех этих людей в одну большую сеть, и без него мы все будем не лучше кучки слепых беспомощных котят. Мы хотим помочь ему, чтобы все мы смогли продолжить борьбу. Поэтому-то нам и есть дело. Мы хотим лучшего будущего для Германии.

Ребека наконец кивнула.

— Знаете старую церковь на углу рынка?

— Да, — отозвались мы в унисон.

— Ступайте туда и скажите священнику, что прячет его, что вас послала сестра Гюнтера. Она сказала, что чувствует себя лучше, но навестить его пока не может, потому что у неё ещё не прошла оспа. Это код, он поймёт, что это я вас послала, и что он может с вами идти.

— Спасибо, Ребека. — Генрих пожал её руку, а затем руку её отца. — Мы постараемся сделать, что сможем.

— Пожалуйста.

Как только мы вернулись в машину, я закрыла лицо руками и застонала.

— Генрих, это ужасно, то, что мы собираемся сделать! Не надо нам туда идти. Может, оставим всё как есть?

— Я тебе сейчас объясню, что конкретно случится, если мы оставим всё, как есть. Йозеф, он всё равно не жилец. Гестапо не приговорят его к работе в лагере, как они могут это сделать с Адамом, они его наверняка повесят, просто чтобы поместить фото его трупа на первую полосу. Затем, они теперь уж точно повесят и Адама за дачу ложных показаний, и скорее всего пошлют весточку своим агентам в Швейцарии, чтобы и твоих родителей накрыть. Но прежде они выпытают из Йозефа имена всех его подельников, часть которых работала и с нами, а те в свою очередь покажут, что некий офицер СД и его жёнушка занимались крайне нелегальными аферами в последнее время. И тогда, даже если нам обоим удастся умереть лёгкой смертью от цианида, они всё равно начнут копать в нашем ближайшем окружении, что приведёт их к Ингрид и Рудольфу. Они, конечно, тоже предпочтут яд аресту, но результат будет один: двоих лучших контрразведчиков не станет. А теперь подумай, разве не стоит спасение всех этих жизней того, чтобы забрать жизнь всего одного человека, которому и так не жить?

Генрих был прав, конечно. Мне ничего другого не оставалось, как вздохнуть и кивнуть в согласии.

Вот уже какое-то время мы ехали за пределами Берлина. Машину вёл Йозеф, потому что на этом настоял Генрих. Йозеф помедлил сначала, но всё же согласился, и мы с мужем заняли заднее сиденье. Я и сама толком не знала причины такой весьма странной просьбы моего мужа, и молча надеялась, что он хотя бы не застрелит Йозефа прямо в машине.

— Я думал, что укрытие в Берлине? — лидер сопротивления коротко взглянул на нас через зеркало заднего вида. Чем дальше мы отъезжали от столицы, тем более подозрительным он становился, пусть всего час назад он без лишних уговоров проследовал за нами в машину, как только узнал меня и даже поинтересовался о состоянии моего отца.

— Нет, — отозвался Генрих. — Это вообще-то небольшой охотничий домик в лесу, где вы сможете спокойно выждать; ведь они будут искать вас именно в Берлине.

— Как мы найдём сейчас этот ваш домик? За окном темнота, хоть глаз коли, а в лесу, насколько мне известно, фонарей нет.

— Не волнуйтесь, у меня с собой есть фонарь.

— Так чего именно мне искать? Я имею в виду, как мы узнаем, где остановится, чтобы найти этот ваш домик?

Я заметила, как Генрих начал хмуриться всё сильнее. Йозеф уже заметно нервничал и начал задавать всё больше вопросов.

— Просто остановитесь, где я вам скажу, ладно?

— Нет, не ладно! — Йозеф вдруг резко затормозил и повернулся к нам лицом. — Я больше и метра не проеду, пока вы мне не объясните, куда вы меня везёте.

Я увидела, как он опустил руку в карман, когда произносил эти слова. Генрих тоже это заметил. Я отодвинулась чуть дальше к окну, на всякий случай.

— Йозеф, послушайте меня. — Генрих положил руку ему на плечо в якобы успокаивающем жесте и слегка потянул его назад к спинке сиденья. — Вы нас знаете, ну, или хотя бы вы знаете мою жену. Мы же ваши друзья, вы должны доверять нам. Нам нужно проехать ещё всего ничего: остановитесь, как увидите дорожный знак и большое дерево, выступающее почти на самую дорогу, там и есть тропа, ведущая к домику.

Йозеф переместил взгляд с моего мужа на меня, и я заставила себя ему улыбнуться. Наконец он кивнул, однако же рука его по-прежнему оставалась в кармане.

— Ладно. Только на сей раз вы за рулём, а я сяду сзади.

Генрих молчал какое-то время, и я невольно почувствовала нарастающее между двумя мужчинами напряжение. Вдруг Генрих неожиданно заулыбался и похлопал плечо Йозефа другой рукой в кожаной перчатке.

— Идёт. Только смотрите, не заигрывайте с моей женой!

Лидер сопротивления усмехнулся, немного расслабившись, и отвернулся на секунду, чтобы открыть водительскую дверь, когда Генрих каким-то молниеносным движением обвил его шею тонким шнуром, который даже я не подозревала, что он всё это время где-то прятал. Я вскрикнула и совсем вжалась в заднюю дверь, подобрав под себя ноги и обхватив их руками. Йозеф пытался освободиться от шнура, но Генрих затягивал удавку всё туже вокруг его шеи с пугающе непроницаемым выражением лица. Никогда раньше я его таким не видела, и это, по правде говоря, пугало меня ещё сильнее, чем то, что он делал со своей жертвой.

Осознавая, что он очень скоро лишится жизни, если срочно что-нибудь не придумает, Йозеф сделал то, на что мог решиться только отчаявшийся человек: он дёрнул передачу у руля и резко вдавил педаль газа в пол, после чего машина начала быстро набирать скорость, виляя по всей дороге. Он явно решил, что если ему было суждено умереть той ночью, то он и нас с собой прихватит.

— Аннализа, держи руль! — Крикнул мне Генрих.

— Что?!

Нет уж, на переднее сиденье к человеку, пытающемуся вывернуться из удавки, я лезть не собиралась. Машина ехала ещё быстрее, уже в опасной близости от леса.

— Давай, ну! Мы же разобьёмся!!!

Не знаю как, но я всё же нашла в себе силы выбраться из своего угла и схватилась за руль, как раз вовремя вывернув его влево, выравнивая машину. Мы чудом избежали столкновения с ближайшим деревом, но теперь я оказалась наполовину свисающей с переднего сиденья, вцепившись в руль обеими руками. Стрелка спидометра всё больше уклонялась вправо, и рёв мотора теперь примешивался к предсмертным хрипам Йозефа.

— Перелезь на переднее сиденье и останови чёртову машину! — снова закричал Генрих. Не думаю, что он понимал, что я была в таком ужасе от происходящего, что едва могла двигать едва слушающимися меня конечностями; куда уж мне было управлять машиной. От состояния панического страха я начала ощущать предательскую лёгкость в голове, и испугалась, что вообще могу потерять сознание в любую секунду.

— Я не могу! — крикнула я в ответ Генриху.

— Конечно, можешь! У тебя всё отлично получается, давай же, солнышко, перелезь вперёд и останови машину!

Держа руль одной рукой, я облокотилась на спинку переднего сиденья и каким-то образом всё же перебралась вперёд.

— Теперь что?

— Теперь поставь ногу поверх его на педаль газа, а затем сдвинь его ногу в сторону и останови машину!

— Генрих, не стану я его трогать!!!

Но мне и не пришлось этого делать. С его последним вдохом, Йозеф в последний раз дёрнулся в конвульсии и резко выпрямился, одновременно вжав обе ноги в пол и задев педаль тормоза. Последнее, что я помнила, так это резкий визг тормозов и стремительно приближающуюся приборную панель. Потом — темнота.

Я проснулась во второй раз уже дома, в своей кровати, с головой, всё ещё затуманенной морфием, что доктор мне вколол, несмотря на все мои протесты. Я умирала от жажды, а воды поблизости как назло не было.

Когда я открыла глаза в первый раз, Генрих легонько похлопывал меня по щекам, приводя в сознание. Тело Йозефа с переднего сиденья куда-то исчезло, и я вовсе не хотела знать, куда. Я едва могла вспомнить дорогу домой, потому что продолжала время от времени проваливаться в забытьё. В предрассветной мгле, до прихода нашей горничной Магды, Генрих отнёс меня наверх в нашу спальню и переодел меня в ночную сорочку, инструктируя меня по поводу того, что я должна была сказать доктору, когда он придёт. Кровь пульсировала у меня в висках, вызывая жуткую головную боль, но я всё же смогла кивнуть.

— Просто небольшое сотрясение. Удар пришёлся на височную область, вот здесь, — заключил доктор, проверив мои зрачки и рефлексы и задав несколько вопросов, на которые я сумела пробормотать что-то невнятное в ответ. — Вам повезло, что вы шею себе не сломали!

— Это наш пёс, он вырос таким здоровым, и постоянно бросается нам под ноги каждый раз, как мы спускаемся по лестнице, — сказал Генрих. — Она была сонная и не заметила его, вот и упала.

Доктор поцокал языком несколько раз и покачал головой. Я снова закрыла глаза, желая чтобы эти нескончаемые сутки закончились, и все бы наконец оставили меня в покое. Врач обсудил с Генрихом, какому режиму я должна была следовать хотя бы на протяжении нескольких последующих дней, вколол мне морфий и ушёл. Генриху тоже пора было идти на работу, и я с облегчением закрыла глаза, когда он поцеловал меня в лоб и закрыл за собой дверь.

Морфий погрузил меня в глубокий, и хотя бы частично безболезненный сон на несколько часов, но из-за него же я проснулась с такой дикой жаждой, будто у меня ни капли во рту не было в течение нескольких дней. Стакана мне никто рядом не оставил, и похоже было, что за водой мне придётся вставать самой. Магда скорее всего либо убиралась внизу, либо была занята готовкой на кухне (я толком не знала, сколько сейчас было времени), а поэтому шанс, что она меня услышала бы из спальни был крайне невелик.

Стараясь пересилить головокружение и тошноту — доктор предупредил, что эти симптомы не пройдут по крайней мере пару недель — я кое-как надела халат, предусмотрительно оставленный Генрихом на кровати, и открыла дверь спальни. К моему большому удивлению я услышала голос нашей горничной из гостиной; говорила она куда громче, чем обычно, явно с кем-то споря.

— Уверяю вас, фрау Фридманн в полном порядке, ей ничего не угрожает, ей просто нужен покой и отдых. Доктор забрал бы её в больницу, если бы это было что-то серьёзное.

— Может, этот ваш доктор ничего не смыслит в подобных вещах! Давайте я вызову ей хорошего врача, из состава СС!

Мои пальцы невольно стиснули ручку двери. Этот голос я узнала бы из миллиона. Пусть я и с трудом стояла на ногах, но я тем не менее решительно распахнула дверь и вышла на верхнюю ступень.

— Какого чёрта вы забыли в моём доме?

Я не могла говорить так громко, как хотелось бы из-за пульсирующей боли в голове, но группенфюрер Кальтенбруннер всё равно меня услышал. Он поднял голову к лестнице, на которой я стояла и шагнул было мне навстречу, но я вытянула перед собой руку, останавливая его жестом. — Стойте, где стоите, а не то полицию вызову.

Хорошо же я это придумала, угрожать шефу гестапо обычной полицией; но, думаю, это был тон моего голоса, что заставил его остановиться.

— Я только пришёл извиниться.

Он смотрел на меня с почти умоляющим видом на лице. Было странно слышать, каким мягким мог быть его голос, когда он этого хотел. Я по-прежнему молчала, и он повернулся к Магде.

— Вы не оставите нас на пару минут?

Девушка повернулась ко мне в ожидании моей реакции. Я махнула головой в сторону кухни, отпуская её, и тут же об этом пожалела: снова закружилась голова, и я наверняка упала бы, если бы вовремя не схватилась за перила. Доктор Кальтенбруннер снова сделал шаг вперёд, но я опять вытянула перед собой руку.

— Я же сказала, оставайтесь на месте!

— Я просто хотел помочь.

— Убирайтесь вон из моего дома. Не хочу вас видеть.

Полагаю, совет доктора соблюдать хотя бы частичный постельный режим имел под собой весьма веские основания, в чём я всё больше убеждалась. Головокружение не проходило, и я решила на всякий случай опуститься на верхнюю ступень. Он продолжал наблюдать со мной с первого этажа, но на этот раз не сдвинулся с места. У меня уже начало жечь лёгкие от побочного эффекта морфия, и я подумала, что точно снова потеряю сознание, если срочно не раздобуду себе воды.

— Вам нехорошо? — Доктор Кальтенбруннер спросил с беспокойством в голосе. — Вы очень бледная. Может, принести вам воды?

«Да, принести! Я из-за этого вообще-то и встала с кровати!»

Меньше всего мне хотелось его о чём-то просить, но в моей ситуации это был практически вопрос жизни и смерти.

— Да. И похолоднее.

Он быстро исчез в направлении кухни и вернулся меньше чем через минуту со стаканом воды в руке.

«Нашёл-таки способ ко мне подобраться,» подумала я, осторожно забирая стакан из его рук, стараясь не коснуться его пальцев. Повезло ему, что я хотела пить, как умирающий человек посреди пустыни, иначе точно бы выплеснула ему это воду прямо в лицо. Но я выпила всё до дна и прижала холодное стекло ко лбу, надеясь, что оно хоть немного облегчит головную боль. Как приятно… Я закрыла глаза, слишком уставшая, чтобы ругаться со стоящим рядом нарушителем моего покоя.

— Аннализа.

Второй раз он назвал меня по имени. Меня это почему-то задело. Это прозвучало слишком неофициально, слишком интимно. Только мой муж мог звать меня по имени, а он не был моим мужем. Он не имел права звать меня «Аннализой,» как не имел права приходить в мой дом и лезть в моё личное пространство.

— Подите вон.

— Я сейчас же уйду. Я только хотел сказать, как глубоко я сожалею обо всём, что случилось вчера. Это дело, что у них было на вас, и радио с вашими отпечатками, это всё так разозлило меня, что я не думал, что делаю. Я думал, что вы и вправду были связаны с этими преступниками, и что вы лгали мне всё это время, что предали моё доверие, и это очень больно меня задело. Вот и я захотел причинить вам такую же боль, чтобы и вы почувствовали то же, что чувствовал я. Конечно же, это не в коей мере не оправдывает ни один из моих поступков, но я всё же хотел объясниться вам, почему я это сделал.

— Да? И как, интересно, вы объясните то, что вы чуть не изнасиловали меня перед другим мужчиной, когда все обвинения уже были сняты?!

Я вдруг испытала такой прилив гнева, что единственное, почему я не запустила пустой бокал ему в голову, была моя ужасная слабость. Группенфюрер Кальтенбруннер молчал какое-то время, видимо, подыскивая правильные слова.

— Я всё ещё злился на вас. И к тому же, вы меня поцеловали перед этим…

— Я поцеловала вас только потому, что вы держали чёртов кинжал у моего горла! Это был единственный способ хоть как-то вывести вас из вашего гестаповского состояния! Или вы и вправду решили, что все допрашиваемые только и мечтают о том, чтобы целоваться со своими дознавателями?!

— Нет. Я просто думал, что я вам нравлюсь, вот и всё.

Я уставилась на него, думая, что ослышалась. Он сидел на пару ступеней ниже меня и смотрел на меня самыми честнейшими, наивными глазами, какие я только видела. Это что, действительно был тот же самый человек, который наставил на меня пистолет всего несколько часов тому назад? Тот выглядел как типичный гестаповец; этот больше напоминал провинившегося щенка с большими виноватыми глазами. Надо было сказать ему, что никогда он мне не нравился и никогда не понравится, что он был больным, извращённым садистом, и что пусть оставит меня уже в покое и никогда больше не показывается мне на глаза. Я уже было открыла рот, но вместо заготовленной речи почему-то произнесла следующее:

— Даже если так когда-то и было, вы сами всё взяли и испортили.

Может, это вода оказала на меня такое действие, но у меня вдруг нашлось достаточно сил, чтобы высказать лидеру австрийских СС всё, что я о нём думала:

— И как я могла быть такой дурой? Мне столько раз говорили о всех тех вещах, что вы вытворяете, а я вот упорно отказывалась верить, так всегда вас защищала перед другими, слепо отрицала все слухи, глаза закрывала на все намёки, и всё ради чего? Чтобы вы вот так мне отплатили?!

— Аннализа…

— Хватит меня так называть, я вам не одна из ваших подружек!

— Вы совершенно правы. Я прошу прощения, фрау Фридманн. — Он покорно опустил голову. — Я просто хотел, чтобы вы знали, что я безумно сожалею обо всём, что я сделал. Мне никогда в жизни не было так совестно за свои поступки. Из всех женщин, что я когда-либо знал, вы заслуживаете самого высокого уважения и почтения, и я никогда не должен был опуститься до подобной низости. Моим действиям нет никакого оправдания и прощения. Я понимаю, как вы должно быть меня сейчас презираете, и я более чем этого заслуживаю.

Он помолчал какое-то время, видимо, ожидая от меня какой-нибудь реакции, но мне нечего было ему сказать. Он вздохнул, посмотрел на пол и затем снова на меня.

— Я знаю, что вы скорее всего никогда больше не захотите меня видеть, и я с уважением отнесусь к вашему желанию и никогда больше вас не побеспокою. Но если бы был хотя бы малейший шанс вернуть вашу дружбу, я бы сделал для этого всё возможное.

«Всё возможное, он сказал?» На секунду я осознала, что у меня было преимущество над самим лидером австрийских СС, а такой случай выпадает раз в миллион лет. Я опустила стакан на пол рядом с собой и скрестила руки на груди.

— Есть что-то, что вы можете сделать. Не обещаю, что я вас за это прощу, но хотя бы буду изображать вежливую улыбку, если нам доведётся встретиться снова.

Надежда мгновенно осветила его лицо.

— Всё, что угодно, только скажите, и я обещаю вам это сделать.

Я помедлила немного, думая, а стоило ли действительно его об этом просить. Теперь, когда я из личного опыта знала, как быстро он мог превратиться из очаровательного офицера с безупречными манерами в аморального садиста, я не знала, а не спровоцирует ли моя просьба одну из таких перемен. И всё же я решила попытаться.

— Освободите Адама из тюрьмы. Он не какой-то закоренелый преступник-рецидивист, а всего лишь обычный молодой человек, связавшийся не с теми людьми. А я лично вам гарантирую, что он сядет на первый же поезд до Швейцарии, вернётся в Нью-Йорк, и вы никогда больше о нём не услышите.

Группенфюрер Кальтенбруннер слегка нахмурился.

— Обычно я не даю никаких поблажек врагам рейха, неважно насколько серьёзны их преступления. Только ради вас я бы сделал это одно исключение, но к сожалению, это не в моих силах. Мне подчиняется австрийское гестапо, не немецкое. Это мюллеровские владения, и я боюсь, что ничего здесь не решаю.

Я знала, что он не лгал, но должен же был быть способ вытащить Адама живым.

— А что, если вы посоветуете ему перевести Адама на территорию Австрии? Он же политический преступник, верно? Так почему не послать его в самый страшный лагерь для политических преступников, находящийся под вашим непосредственным наблюдением?

— Маутхаузен?

— Да. Оттуда же вы сможете его освободить?

Он смотрел на меня какое-то время с задумчивым видом.

— Полагаю, что да, — наконец промолвил он, а затем добавил, — да какое вам вообще дело до того, что станется с этим евреем?

— Мне есть дело до всех моих друзей, пока они не наделают кучу глупостей. Но даже тогда я всегда даю им шанс исправиться.

Это должно было прозвучать укоризненно, но он всё равно заулыбался мне, поняв, что я имела в виду не только Адама, но и его.

— Если Мюллер согласится перевести его в Маутхаузен, я сразу же подпишу бумаги о его освобождении. Естественно, ему придётся немедленно покинуть территорию рейха.

— Естественно.

— Мы снова друзья? — спросил он после паузы.

— Нет, но я ненавижу вас уже чуть меньше.

— И то хорошо. — Он, похоже, и на такое не надеялся, а потому даже не скрывал своей радости. — Разрешите пожать вам руку, прежде чем я уйду?

Я помедлила, но затем всё же протянула ему свою ладонь.

— Не слишком-то обольщайтесь, и в будущем на большее, чем подобное рукопожатие, не рассчитывайте.

— Даже на мой день рождения меня не обнимете?

— И не мечтайте.

Он рассмеялся, но снова протянул ко мне руки, как только я попыталась подняться и снова едва не упала.

— Может, уложить вас в постель?

— Нет!

— Нет, нет, вы меня неправильно поняли, я ничего такого не имел в виду, просто вы едва на ногах держитесь, вот я и подумал…

— Да я всё поняла, — я не смогла удержаться от смеха от всех его извинений и испуганного вида. — Я имела в виду, что нет, мне не нужна помощь, я и сама дойду. Идите уже!

— До свидания, фрау Фридманн!

— Прощайте.

Он спустился вниз по лестнице и отдал мне честь, по-прежнему улыбаясь. Как только дверь за ним закрылась, Магда показалась из кухни и взглянула на меня широко открытыми глазами.

— Кто это был такой, фрау Фридманн?

Я пожала плечами, качая головой.

— Величайшая загадка, которую я когда-либо встречала.