Миллион миров с тобой

Глава 23

Я думала, что быть глухой будет…тише.

Человек под лестницей жестикулирует, но плохо.

— Кисть. Ты. Возьми.

Стряхнув с себя недоумение и глухой рёв в ушах, я спускаюсь по лестнице. Моя обувь довольно неуклюжа, это ботинки на шнуровке, но не настолько, чтобы я боялась упасть. Когда я добираюсь до земли, этот человек протягивает мне кисть. Но потом он улыбается и пожимает плечами, как ты делаешь, когда понимаешь, что у тебя плохое настроение без всякой причины

— Работа конец. Ночь. До свидания. — После этого примитивного прощания он начинает собирать кисти и прочее, даже поднимается по лестнице за красками, которые должны принадлежать ему. Я отодвигаюсь от скатерти и смотрю на фреску над нами. Да, это лицо Пола, но я рисую его в образе одного из группы мужественных крестьян, марширующих по пшеничному полю, ведомых Владимиром Лениным к славному завтра.

Я всегда сравнивала телосложение Пола с идеализированным, мужественным телом, показанным в советской пропаганде. Теперь я, по-видимому, применила это в рисунках. Это могло бы меня немного позабавить, если бы я не пыталась приспособиться к статическому звуку в ушах, который стирает всё остальное. Это просто так странно, люди проходят мимо меня без звука шагов, без какого-либо эха о кафель, рты двигаются во время разговора так же тихо и бессмысленно, как карпы кои в пруду…

Рука, машущая мне на краю периферийного зрения, пугает меня. Я оборачиваюсь и вижу Джози в длинном чёрном пальто и вязаной шапочке. Она улыбается и жестикулирует, плавно и бегло.

— Мы закончили работу в одно и то же время! Хорошо, мы можем отправиться домой вместе.

— Отлично, — отвечаю я. — Пошли.

Я жду, что Джози пойдёт в нужном направлении, но она стоит с минуту, прежде чем смущённо сморщить нос.

— Тебе не нужны сумка и пальто?

Когда я оборачиваюсь, то вижу в небольшой кучке рядом тёмно-синее пальто и вязаный шарф, которые, принадлежат скорее мне, чем моему начальнику. Я надеваю их и открываю рюкзак, кое-где испачканный засохшей краской. В моих карманах лежат две матерчатые перчатки. Судя по тёплой шапке Джози, мне стоит надеть их.

К тому времени, как я возвращаюсь к Джози, она качает головой с нежной досадой.

— Сегодня ты находишься в мире грёз.

— Извини, — отвечаю я, слегка удивляясь тому, как легко мои пальцы в перчатках формируют фигуры. — У меня сегодня немного кружится голова.

Джози смеётся.

— Только не сейчас!

О, нет. Может быть, Ведьма была здесь. Но если так, то она… бросила кисть на моего начальника и ушла? В этом нет никакого смысла.

Увидев моё растерянное лицо, Джози свободной рукой похлопывает меня по плечу.

— Я просто пошутила, и мне следовало бы знать, что лучше не шутить по этому поводу. Пойдём, отвезём тебя домой.

Она, кажется, не собирается продолжать наш разговор, и это хорошо, потому что мне нужна минута.

Я всегда верила, что глухота означает глубокую, постоянную тишину. Очевидно, я ошибалась. Для меня, по крайней мере, теперь, когда у меня было время начать привыкать к этому, это звучит не как последствия взрыва, а больше похоже на то, как большая морская раковина хлопает по каждому уху, вызывая стремительный ревущий звон, который никогда не становится тише или громче. Я постоянно окружена белым шумом, который либо заглушает всё остальное, что я могла слышать, либо просто является лучшим, что мои барабанные перепонки могут сделать в этом измерении.

Неужели я здесь родилась глухой? Возможно. Но я также помню, как мой отец говорил несколько дней назад о том, что у меня был менингит, когда мне было два года. И он, и мама рассказывали эту историю несколько раз, либо чтобы подчеркнуть, как сильно они меня любят, что мило, хотя и мелодраматично, либо чтобы посмеяться над тем, что они знали, что я чувствую себя лучше, когда я начала выплевывать больничное желе в медсестру. Я почти уверена, что менингит может вызвать глухоту. Может быть, в этом измерении мои родители отвезли меня в больницу через несколько часов, или антибиотики были немного менее эффективны. Маргарет этого измерения выжила так же, как и я, но её слух нет.

К счастью, эта Маргарет достаточно рано выучила язык жестов, чтобы глубоко усвоить его, так что теперь его знаю и я. И у меня есть ещё немного времени, чтобы разобраться в ситуации здесь, поскольку на этот раз мне не нужно срывать ни попытку убийства, ни разрушение измерения. И мне не нужно искать Пола, который, очевидно, тоже присутствует в моей жизни в этом мире. Моя работа — защищать эту вселенную, а это значит просто оставаться здесь и не допускать Ведьму. Всё, что мне нужно сделать — это прожить достаточно хорошо те часы, которые понадобятся Полу, чтобы присоединиться ко мне и начать строить стабилизатор. Поэтому мне нужно только изучить своё окружение, а мой слух для этого не нужен.

Судя по размаху фрески и плиткам на полу, я предполагала, что рисую в каком-то гражданском здании, которое ближе всего подходит к здешней ратуше. Но это, оказывается, железнодорожный вокзал, настолько роскошный, что БАРТ выглядит как мусорная свалка. По мере приближения к нашему поезду толпа становится всё гуще. Очевидно, мы прибыли сюда в самый разгар часа пик. Сам поезд чистый, но немного старомодный. Никакой рекламы. Мы с Джози так тесно прижимаемся друг к другу, что у нас нет возможности поговорить. Я даже не уверена, что смогла бы поднести руки к лицу.

Мы сходим только после двух остановок, и я тщательно отмечаю станцию и направления, на случай если мне придётся ориентироваться в этом позже. Затем я выхожу вслед за Джози на улицу.

Мы с Джози сворачиваем за угол, и я вижу статую Ленина высотой в несколько этажей, которая, казалось бы, стоит против сильного ветра и указывает вперёд. Когда я позволяю своему взгляду следовать за направлением его пальца, я мельком вижу далекие, разноцветные луковичные купола Собора Василия Блаженного.

Россия, я думаю, волна ностальгии захлестнула меня. Я знала, что это может быть она, как только узнала Ленина на фреске и стиль, но что-то подобное могло быть нарисовано в любой стране советского блока после революции. Я могла бы уехать куда угодно, от Эстонии до Украины и, поскольку это новое измерение с новыми правилами, потенциально даже в Сан-Франциско. Но нет. Я снова в этой стране, которая так много для меня значит.

Однако это совсем другая Россия. Вместо красивого, элегантного Санкт-Петербурга я, кажется, живу в Москве, и держу пари, что во вселенной, управляемой царём Александром, Москва выглядит лучше, чем здесь. Все здания, построенные в предыдущем столетии, сделаны из простого бетона, архитектура настолько скучная и не вдохновляющая, что эффект должен быть преднамеренным. Элегантные станции метро свидетельствуют о более ранней эпохе, которая хотела, чтобы её общественные места вызывали благоговейный трепет. Очевидно, это чувство давно угасло. Машины, проезжающие мимо нас, такие квадратные и приземистые, что их можно было бы сжать, чтобы они вписались в набор Лего. Мама говорила мне, что Советский Союз не верил в капиталистический упадок, а упадок, по-видимому, включал производство автомобилей в любом стиле, кроме «уродливого».

Сейчас сумерки. Джози, должно быть, устала после рабочего дня, но всё её внимание сосредоточено на мне, когда она спрашивает:

— Хочешь, я провожу тебя до дома? Я не против.

В лучах заходящего солнца её палец блестит, когда она говорит со мной, и я понимаю, что на нём тонкое золотое кольцо. Обручальное кольцо? О, пожалуйста, не дайте ей выйти замуж за Ватта Конли в этой вселенной. После кровавой смерти в той последней, роковой автомобильной катастрофе во вселенной Триады, я никогда больше не смогу увидеть его лицо, не вспомнив, как оно выглядело после того, как было расколото. И даже миры, где он нормальный парень, где его любовь к Джози искренняя и хорошая, напоминают мне, что его горе по ней подпитывает жестокую бойню измерений в Главном Офисе.

— Эй, — Джози хмурится. — Ты поняла, что я сказала?

— Да, извини. Я действительно плохо себя чувствую. Если бы ты могла проводить меня домой, я была бы тебе очень признательна, — моя улыбка, вероятно, выглядит довольно слабой, но Джози решит, что это потому, что я устала или что-то случилось. Конечно же, она протягивает мне руку, чтобы я могла держаться за неё. Это странно формальный жест, но в то же время нежный, то, что Джози не сделала бы дома, даже когда она суетилась вокруг меня. Может быть, это что-то отчетливо русское, а может быть, оно принадлежит к этому измерению, которое я называю Московским.

Очевидно, мы с Джози больше не живём в одном доме. Ну, если она замужем, неудивительно. Она должна жить со своим мужем, мистером кем угодно, только не Ваттом Конли. Теперь, когда я внимательно оглядываюсь вокруг, я вижу множество других людей её возраста и даже моего возраста, которые определённо идут с работы, а не из школы. Все школьники носят форму, дополненную красными шейными платками или галстуками с булавкой Ленина в центре, и все они, по крайней мере, на пару лет младше меня. Поскольку я уже зарабатываю на жизнь живописью, мои школьные годы, вероятно, закончились. Здесь люди, должно быть, взрослеют немного быстрее.

Судя по машинам и поездам, технологический уровень примерно такой же, как у нас в начале 1980-х годов, так что мои родители даже близко не приблизятся к разработке собственной технологии Жар-птицы. Но если они ведущие учёные в Московской вселенной, как и в большинстве миров, то у них будет доступ к тем материалам, которые понадобятся Полу для создания стабилизатора. Мы можем сохранить это измерение в безопасности.

Мой жилой дом, оказывается, был построен ещё до революции. Поначалу я радуюсь, что живу где-то, где не так уж и уныло, даже если краска плоская и серая, а оригинальные украшения, которые были на дверях и окнах, сколоты или опилены. Когда на улице светло, свет, должно быть, струится через большие окна, освещая большую прихожую и широкие залы. Затем я обнаруживаю, что дореволюционный означает не только «красивый и характерный», старый также означает «лестница». Слава богу, я живу на третьем этаже.

Когда мы проходим через парадную дверь моей квартиры, я снимаю шляпу и начинаю расстёгивать пальто, стремясь устроиться поудобнее и исследовать окрестности. Первое, что меня поражает, это то, что это место довольно маленькое для меня, мамы и папы. Мы с Джози заходим на кухню, крошечную, со старинной бытовой техникой и без микроволновки, но она вся белая и приятно уютная. Гостиная тоже маленькая, и стены выкрашены в глубокий, ярко-зелёный цвет, который почему-то кажется скорее живым, чем подавляющим. На деревянном полу нет ковра. Маленький столик отодвинут в сторону и накрыт белой скатертью с вышитыми по краю красными цветами. Портреты моих родителей, Джози, людей, которые должны быть друзьями, и чей-то ребёнок висят на стенах чёрно-белыми фотографиями в рамках. Компактный, довольно выцветший диван стоит перед старомодным, квадратным телевизором, экран которого едва ли больше, чем у ноутбука, переполненные книжные полки занимают почти всё оставшееся пространство стены. И действительно, на полках громоздятся тонны научных текстов вперемежку с романами и стихами, которые, должно быть, принадлежат мне. Несмотря на то, что я никогда раньше не видела эту квартиру, на каком-то глубинном уровне мне кажется, что это может быть мой дом.

Кто-то хлопает меня по плечу, и я подпрыгиваю. Джози стоит прямо за моей спиной. Я совсем забыла, что не услышу, как она подойдёт.

— Ты уверена, что с тобой всё в порядке? — Джози наклоняет голову, изучая меня. — Тебе будет хорошо здесь одной какое-то время?

— Определённо, — мама и папа, должно быть, ещё не вернулись с работы. — Я немного вздремну. Это всегда помогает.

— Без сомнения, это поможет, — Джози целует меня в щёку, ещё один знак любви, который она не проявила бы в нашем мире. — Слава богу, сейчас не твоя очередь отвозить Валентину домой. Тебе нужно отдохнуть.

— Не беспокойся обо мне. Серьёзно, — есть ли у нас в этом мире третья сестра? Или, может быть, Валентина — это коллега, с которой я время от времени езжу на работу. Пока это не очередной клон, я справлюсь. — Джози, тебе пора домой. Твой муж будет гадать, где ты пропала.

— Сегодня играет хоккейная команда Юрия, помнишь? Но если я хочу попасть на игру, мне нужно поторопиться, — Джози выскакивает за дверь. — Увидимся завтра!

Я машу ей рукой перед тем, как она исчезает за дверью, и облегчённо вздыхаю. Юрий. Хотя я понятия не имею, кто такой Юрий, он не Ватт Конли, и этого мне вполне достаточно.

Сняв тяжёлое пальто, я вешаю его на один из крючков на стене вместе с шапкой. Затем, стягивая перчатки, я отваживаюсь пройти в заднюю часть квартиры, где, кажется, есть только одна спальня. Это не может быть правдой. Оказавшись в спальне, я вижу пару мужских туфель возле шкафа, так что, очевидно, здесь спят мама и папа. Но есть ещё одна дверь, в самом дальнем углу.

Я морщу нос. Если я правильно помню, ни гардеробные, ни ванные комнаты не были характерными чертами жизни москвичей в советское время. Вместо этого людям приходилось сталкиваться с серьёзной нехваткой личной жизни. Могу ли я попасть в свою спальню, только пройдя через спальню моих родителей? Ничего себе, потенциал для неловкости бесконечен.

«Привыкай к этому», — говорю я себе и открываю дверь.

Первое, что я замечаю, это свою левую руку, лежащую на дверном косяке, без перчатки, с моим собственным кольцом на безымянном пальце.

Второе — в этой крошечной задней комнате, которая едва ли больше шкафа, находится детская кроватка.

Подождите. Подождите.

В углу мигает огонёк, и я вздрагиваю. Что это такое? Затем я вспоминаю, некоторые глухие люди устанавливают такие сигналы, чтобы предупредить себя, когда звонят в дверь или, кто-то открывает дверь.

Ошеломлённая, я иду проверить, едва в силах оторвать взгляд от своей руки, пока не добираюсь до гостиной, заглядываю через отверстие в маленькую кухню и вижу Пола, стоящего там с ребёнком на руках.

Нашим ребёнком.