Мой талисман

Глава 15

Алексей Черкасский так и не смог поспать этой ночью. Когда последние гости покинули дом, а его уставшая жена мгновенно заснула, только положив голову на подушку, из своей комнаты уже вышла одетая в дорогу Луиза де Гримон. Несмотря на то, что почтенная дама еще накануне отказалась от его помощи, князь собирался сам проводить ее на корабль и поручить заботам капитана. Это было самое малое, что он мог сделать для супруги Ивана Ивановича Штерна, который за последние годы стал не только поверенным Кати, но и другом семьи Черкасских. Луиза, а вместе с ней князь Сергей и графиня Ливен должны были отплыть на «Манчестере», последнем из кораблей Алексея, покидавшем порт российской столицы.

Князь пригласил Луизу выпить с ним кофе, но дама очень беспокоилась о своем багаже, и они почти полчаса следили за тем, как увязывались кофры и сундуки, размещались коробки и корзинки с провизией. Наконец, Луиза де Гримон, бережно прижимая к себе сафьяновый портфель, где хранились эскизы к заказу императрицы-матери, уселась в экипаж, и князь сел рядом. Карета покатила в порт, и успокоившаяся Луиза вспомнила о том, что она не поблагодарила хозяина дома за гостеприимство.

– Простите меня, милорд, я не поблагодарила вас за гостеприимство и внимание ко мне и моей племяннице, – виновато сказала она. – Тем более что я оставляю Генриетту на ваше попечение.

– Луиза, вы знаете, что для моей жены вы не просто компаньон в делах, но и подруга, а Генриетта через несколько месяцев станет женой моего кузена. Двери моего дома всегда для вас открыты, это не требует ни благодарности, ни обсуждения. Это – естественно.

– Спасибо, я очень тронута, – растроганно улыбнулась женщина. – Я уезжаю со спокойным сердцем. Судьба моей девочки устроена по ее выбору, теперь я могу сосредоточиться на работе.

Они обсудили предстоящий дебют молодой герцогини в Большом театре, и оба с облегчением отметили, что, обручившись, девушка уже не так рвется на сцену, которой раньше бредила. Луиза выразила осторожную надежду, что, заключив контракт на два десятка спектаклей, Генриетта попробует себя на сцене, а потом сосредоточится на семье. Алексей, мысленно пожелав этого счастья для своего кузена Ники, согласился с ней и, перейдя к делам, попросил женщину передать письмо своему мужу. Князь еще три года назад попросил Штерна стать и его поверенным в делах. В том письме, которое должна была отвезти Луиза, Черкасский просил Ивана Ивановича найти хорошее поместье на юге Англии и купить его на имя княгини Екатерины Павловны.

За год, прошедший после возвращения государя из Европы, Алексей со все нараставшей тревогой наблюдал за тем, что происходит при дворе. Еще во время пребывания с императором в Варшаве Черкасский узнал от великого князя Константина Павловича, что тот категорически отказался быть наследником российского престола.

– Как же так, ваше императорское высочество? – изумился тогда Алексей, – вся страна привыкла считать вас цесаревичем.

– Я не хочу судьбы отца и брата, мне тридцать шесть лет, я хочу, наконец, стать мужем любимой женщины и жить частной жизнью. Польша меня устраивает, большего мне не надо, – запальчиво ответил ему тогда Константин, и князь подумал, что ужасная судьба отца тяжким бременем легла на судьбы обоих его друзей детства.

Алексей, наблюдавший в Варшаве за братьями, догадался, что Александр Павлович не принимает решение младшего брата, но он также понял, что Константин уперся, а если это случалось, то изменить его решение могла только смерть. Зная эту черту характера второго внука, Екатерина Великая всегда больше любила старшего из братьев, в котором видела свой ум и свой дипломатический талант, а упрямство и вспыльчивость Константина напоминали ей сумасбродный и неуправляемый характер сына Павла. В который раз согласившись с мнением покойной императрицы о характере ее внуков, Черкасский спрашивал себя, что же будет дальше. Неужели цесаревичем объявят великого князя Николая? Но тот был почти на двадцать лет моложе государя, да к тому же Алексей знал о сложном отношении к этому брату со стороны императора Александра. Покойный Павел Петрович почти не скрывал, что не считает младших сыновей своими, и Александр не мог этого не знать. А Константина, вместе с которым он рос во дворце великой бабушки, государь обожал, полностью ему доверял и считал самым близким человеком.

«Скорее всего, у Александра такое чувство, что брат всадил ему в спину нож, – подумал тогда Черкасский. – Его можно понять: на нем лежит ответственность за державу, но и Константина нужно услышать, он хочет другой жизни, и формально имеет право ее получить, ведь в семье есть еще два наследника».

Но после Варшавы у князя Черкасского осталось такое чувство, что земля под ногами у императора заколебалась. Тот все еще продолжал быть триумфатором, освободителем Европы, но Алексей, знавший государя с детства, ясно слышал нотки сомнения в его рассуждениях, видел экзальтированную религиозность, в которой тот искал спасения от своих проблем, и самое главное – видел тоску в когда-то прекрасных голубых глазах Александра. У него крепло стойкое убеждение, что друг его детства просто «надорвался», слишком много сил забрала у того война в Европе. А теперь, когда император, наконец, собрался осуществить то, чего желал с самого начала своего царствования, и хотел провести реформы, которые должны были превратить Россию в европейскую страну, он не мог справиться с задачами, которые поставил себе сам. А ведь государю было только тридцать девять лет.

Покачиваясь теперь на подушках кареты рядом с задремавшей Луизой, Алексей вновь вернулся к своим печальным мыслям. «Жизнь Александра покатилась под уклон, – с горечью думал он. – Бабушка как-то сказала, что пока жизнь идет в гору – ты молодой, а как она покатится под гору – ты сразу становишься старым. И хотя государю еще нет и сорока – его жизнь покатилась под уклон…»

Сомнения давно уже омрачали жизнь Черкасского, но написать письмо о покупке поместья в Англии его подтолкнул вчерашний разговор с генералом Милорадовичем. Михаил Андреевич, получивший за победы в войне титул графа Российской империи, сейчас командовал гвардейским корпусом, который, как и гусарский полк Алексея, не затрагивала военная реформа. Но, как все боевые генералы, он не принимал идею военных поселений и люто ненавидел Аракчеева.

– Князь, как можно позволять этому неграмотному плебею гробить армию, освободившую Европу?! Как можно сечь на конюшне за плохой урожай героя Бородина?! – горячился Михаил Андреевич. – Все, кто хоть чему-нибудь учился, знают, что рабский труд – самый непродуктивный. У нас в стране, единственной в Европе, большинство населения и так рабы, зачем еще и солдат закабалять?..

– Я думаю, что император хочет найти средства, чтобы выкупить у помещиков земли для освобождения крестьян, поэтому и переводит большую часть армии в военные поселения, – заметил Алексей. – Вы сами сказали, что рабский труд не даст богатства стране. Крестьян нужно освобождать, а для этого нужна земля.

– Но не такими же методами, – возразил Милорадович, – да пусть он обратится к нам, я уверен, что большинство дворян с радостным сердцем отпустят своих крепостных на волю.

– Ах, Михаил Андреевич, боюсь, что мы с вами останемся в меньшинстве, большинство помещиков государю откажут. Он это знает, поэтому и не просит, – сказал Черкасский. – Император делает то, что может. Освободили же крестьян в Эстляндии, сейчас готовятся положения по Курляндии и Лифляндии. Там помещики пошли на это добровольно, а вот в Малороссии эту идею встретили в штыки, посланцев от тамошнего дворянства в столицу прислали. И слышать не хотят о добровольном освобождении, придется казне выкупать крестьян.

– Может быть, намерения и благие, да только толку от солдата на поле и в хлеву не будет, а значит, и доходу казна не получит, – вздохнул Милорадович. – Мне государь предлагает место генерал-губернатора Санкт-Петербурга, только условие поставил, чтобы я до этого в течение года помог Аракчееву с военными поселениями. А я как эту рожу вижу, так мне застрелить его хочется, не то что помогать этой скотине в делах. Что мне теперь делать?

– Здесь я вам не советчик, – чистосердечно сказал Алексей своему командиру, – да и во дворце я редко бываю. Там теперь Аракчеев правит, он – основной докладчик государю по всем вопросам. А как уж этот человек докладывает, вы и сами знаете.

– Да уж, – согласился граф, – правда, в последнее время усилился обер-прокурор Синода Голицын, но не известно, кто из них хуже. Аракчеев – жестокая скотина, Голицын – религиозный фанатик, надеющийся набожностью прикрыть свои игры с мальчиками. На войне все было просто: впереди враг, за спиной свои, а теперь не знаешь, к кому лицом повернуться, а к кому спиной.

– В этом вы правы, – улыбнулся Алексей, – но только военное братство со счетов сбрасывать рано. Боевые офицеры – всегда друзья.

– Они меня и беспокоят, особенно молодежь, – нахмурился Милорадович, – все недовольны тем, что делается, разочарованы очень. Вернулись героями, а здесь стали отбросами, кто в гвардию не попал – тем либо в отставку, либо в военном поселении по полям ездить. Это же унижение! А военное братство своих на поругание отдавать не привыкло. Недовольство среди офицеров растет, люди все молодые, горячие, воздухом свободы в Европе надышались, не дай бог, бунтовать начнут. Тут уж Аракчеев постарается, изведет всех под корень, загубит молодые жизни.

– Да, ему только повод дай выслужиться, – согласился Алексей, – нужно с молодыми офицерами поговорить.

– Давайте, голубчик, поговорите в своем полку, я у себя поговорю, может быть, и убережем наших боевых товарищей. Другие командиры так же поступят, глядишь, и обойдется. Не век же эта камарилья при императоре распоряжаться будет, отдохнет он, придет в себя, разберется, что за люди его окружают.

– Дай-то бог! – согласился со своим командиром Алексей и, проводив того, вернулся на ужин в честь помолвки Холи.

Князь еще танцевал, говорил тосты, провожал гостей, любезно отвечая на похвалы тонкому вкусу и красоте хозяйки дома, но, отведя жену до двери спальни, ушел в кабинет писать письмо своему поверенному в Англию. Он твердо решил, что его семья должна обзавестись тихим поместьем за пределами России. Если Милорадович прав, и офицерское недовольство выплеснется наружу, князь не собирался бросать своих подчиненных на съедение Аракчееву, но ему было бы спокойнее, если бы Катя с детьми и сестры оказались вне досягаемости для этого палача.

Экипаж остановился, и Алексей вернулся к действительности. Он разбудил Луизу, а сам, выпрыгнув из экипажа, направился к кораблю. У трапа князь увидел носильщиков, таскающих на борт сундуки и кофры, за ними бдительно наблюдала графиня Ливен, отмечая отправленные на борт вещи в своем списке.

– Доброе утро, Долли, – поздоровался Черкасский. – Похоже, что капитан не будет жаловаться на то, что в этот рейс корабль недогружен?

– У меня совсем мало вещей на этот раз, – возразила графиня, – видели бы вы мой багаж, когда я паковалась в Берлине перед отъездом в Лондон. Но в любом случае – я уже погрузилась, осталось два сундука, так что можете подгонять карету и грузить вещи Луизы.

Черкасский согласился с энергичной компаньонкой своей жены и, отправив их с Луизой на борт, сам остался следить за погрузкой. Он почти закончил, когда к пирсу подъехала карета с гербом Курских на дверце. У князя Сергея было только два кофра, которые он быстро отнес в каюту. Молодой человек тут же вернулся обратно и попросил будущего родственника:

– Алексей, берегите Холи!

– Могли бы и не просить, – улыбнулся тронутый его чувством Черкасский, – она – моя младшая сестра.

– Да, я понимаю, но очень волнуюсь за нее, – виновато сказал Сергей, – она так молода.

– Все будет хорошо, вы увидитесь в мае. Готовьтесь к свадьбе!

Алексей пожал руку Курскому и показал тому на матроса, стоявшего за их спиной, чтобы убрать сходни. Сергей попрощался и поднялся на борт. Через несколько минут «Манчестер» отошел от пристани, а князь, усевшись в экипаж, решил не возвращаться домой, а ехать сразу в полк. Вчерашний разговор с Милорадовичем никак не шел из головы Алексея, и он решил уже сегодня вызвать старших офицеров и поговорить с ними. Его боевые товарищи не должны были пострадать в мирное время.

Ольга и Натали приехали в Зимний дворец уже после обеда. Катя говорила им, что, наверное, можно вернуться к своим обязанностям завтра, но Ольга решила не рисковать расположением императрицы, тем более что Натали отсутствовала на службе почти три недели.

– Мы поедем, Катя, – сказала она, – после обеда государыня или принимает гостей, или пишет в кабинете, иногда Роксана Струдза читает ей. Мы, может быть, вообще не понадобимся, но должны сами спросить императрицу об этом.

– Как знаешь, дорогая, – согласилась с ней невестка, – но вы не отпускайте экипаж, пусть он ждет вас во внутреннем дворе. Если ты поймешь, что вы будете заняты до вечера, пошлешь горничную предупредить кучера.

Девушки прикололи к платьям фрейлинские шифры на голубых бантах и отправились во дворец. Елизавета Алексеевна уже отобедала и писала письмо матери в своем кабинете. Ольга постучала в дверь и, услышав приглашение, вошла, держа за руку Натали.

– Ваше императорское величество, разрешите нам приступить к своим обязанностям, – сказала она, делая глубокий реверанс.

– Невесты! – улыбнулась императрица, – поздравляю вас обеих с помолвками, и хотя мне будет жаль с вами расстаться, но я желаю вам обеим счастья. Подойдите ко мне.

Девушки подошли к столу и замерли, ожидая приказаний. Государыня открыла изумрудно-зеленую малахитовую шкатулку с золотым двуглавым орлом на крышке и достала два одинаковых овальных портрета в рамках, усыпанных бриллиантами.

– Когда вы покинете меня, вы сдадите фрейлинские шифры, но я хочу, чтобы у вас остались воспоминания о тех днях, что вы провели при дворе, поэтому я дарю вам свои портреты, которые вы сможете носить на том голубом банте, где раньше носили шифр.

– Ваше императорское величество, вы так добры, – сказала Ольга, чувствуя, что у нее на глаза наворачиваются слезы, – мы еще так мало сделали.

– Ничего, вы еще послужите несколько месяцев, прежде чем я отдам вас мужьям, – засмеялась Елизавета Алексеевна.

Она отдала девушкам портреты и отпустила их, предложив узнать у гофмейстерины, нужны ли они еще на сегодня. Сама она собиралась обсуждать вопросы благотворительности и в молоденьких фрейлинах не нуждалась. Девушки вышли в приемную, где увидели двух мужчин. Тот, что постарше, невысокий брюнет с большой головой и брезгливым выражением остроносого лица, сидел в кресле, вытянув вперед ноги в начищенных до сияющего блеска черных ботинках. Ольга отметила, что он одет по последней английской моде в длинные черные панталоны, в то время как его спутник был в чулках и панталонах до колен. Зато немодный молодой человек был поразительно красив. Черные кудри и большие черные глаза могли принадлежать как итальянцу, так и уроженцу Кавказа или азиатских окраин империи. Лицо молодого человека было тонким и очень изысканным, но его портило высокомерное выражение. Около мужчин топталась камер-фрейлина Сикорская. Когда девушки вышли, она как раз что-то говорила посетителям. Увидев вышедших фрейлин, она воскликнула:

– Ее императорское величество освободилась, господа, я сейчас доложу о вас.

– Доложите сначала обо мне, – высокомерно заметил большеголовый щеголь, – министр идет на прием раньше помощника.

«Так это и есть знаменитый князь Голицын, обер-прокурор Синода и министр просвещения, – подумала Ольга. – Не очень приятная личность».

Девушки посторонились, пропуская Сикорскую, и отправились искать гофмейстерину. Старая дама сообщила, что видов на девушек не имеет, и отпустила их домой. Обрадованная Ольга обняла подругу за талию и хотела уже уехать, как их окружили фрейлины.

– А вот и наши невесты, – лукаво сказала княжна Туркестанова, загораживая собой проход. – Похоже, что они собираются сбежать, не приняв поздравления от своих подруг.

– А мы им этого не позволим, – улыбнулась Катрин Загряжская.

Она взяла за локоть Натали, Ольгу обняла княжна Варвара, и вся компания направилась в комнату фрейлин.

– Что вам подарила государыня? – полюбопытствовала Роксана Струдза. – Мы знаем, что она готовила вам подарки, но что – не сказала.

– Ее императорское величество подарила нам свои портреты, – ответила Натали, – сказала, что хочет, чтобы у нас была память о времени, проведенном здесь.

– Мы тоже хотим, чтобы у вас осталась память о нас, – заметила Туркестанова. – Поэтому и заказали для вас маленькие копии шифров.

Женщина подошла к шкафу, стоящему в углу комнаты, и достала оттуда два шелковых мешочка. Она развязала шнурки и вытряхнула на ладонь две маленькие золотые копии тех фрейлинских шифров, которые красовались сейчас на платьях девушек.

– Спасибо. Вы все так добры к нам! – воскликнула Ольга, и Натали присоединилась к благодарностям подруги.

– Ну, не все здесь так добры, есть и исключения, – хмыкнула княжна Туркестанова, – одна камер-фрейлина, похоже, рада, что рядом с ней не будет больше красивых молодых лиц.

– Не расстраивай их, Барби, – заметила Роксана, – лучше пусть расскажут, когда у них свадьбы.

– Дата моей свадьбы зависит от здоровья дедушки, – объяснила Натали. – Мама сейчас поехала к нему и бабушке в Италию, а оттуда должна написать, что мне делать. Если мама сможет вернуться к свадьбе, то я выйду замуж весной или летом в Москве, а если она напишет, что нужно спешить, чтобы не попасть под траур, мы обвенчаемся раньше.

– А я должна выйти замуж в июне в Лондоне, мой жених служит в посольстве и не смог больше оставаться со мной. Сегодня на рассвете он отплыл в Англию, а я сяду на корабль в мае.

– Так вы теперь разлучены? Бедная девочка, – посочувствовала Туркестанова, – но ничего, время пролетит быстро. Не успеешь оглянуться, как пройдет зима, порт снова откроется, и за тобой придет корабль, который повезет тебя к твоему принцу.

– Ах, скорее бы, он уехал только сегодня, а я уже скучаю, – вздохнула Ольга.

Не до шуток было только камер-фрейлине Сикорской, подслушавшей рассказ княжны, стоя под дверью. Получалось, что Наталья так и не смогла воплотить в жизнь свой план, и ее добыча ускользнула за море. Все было напрасно! Отчаяние переплеталось в ее душе с ненавистью. Ей казалось, что тяжелый камень лег на сердце и вот-вот раздавит его. Женщине даже почудилось, что она вот-вот умрет. Но ничего не произошло, сердце продолжало все также биться, глаза видели запертую дверь фрейлинской, а уши слышали веселый смех женщин.

Сикорская судорожно передернула плечами и приказала себе немедленно уйти в свою комнату. Если ее обнаружат, к отчаянию прибавится еще и мучительное чувство стыда от этого унижения. Ступая на цыпочках, камер-фрейлина прошла по коридору, а повернув за угол, побежала. Только оказавшись в спасительной тишине своей маленькой комнаты на антресольном этаже, женщина задумалась. Она вновь вспомнила все, что сказала Черкасская: князь Сергей уехал, предварительно официально объявив о помолвке.

Наталья знала, что теперь Курский уже не сможет взять назад слово, данное княжне. Помолвку может расторгнуть только семья девушки, и то, если на это будут серьезные основания. Курский для нее был потерян… Черная ненависть к мерзкой девчонке, вставшей на ее пути, скрутилась в душе Сикорской в тугой комок. Но хотя бы здесь она будет отомщена – княжна поплатится за свою дерзость. Мадам Кларисса обещала это. Но сколько придется ждать? Когда же красота исчезнет с этого юного личика? Когда же соперница начнет болеть и, самое главное, когда же она умрет?

На эти вопросы не было ответа, и Сикорская заставила себя не думать об этом. Конечно, когда гроб княжны опустят в могилу, Наталье будет приятно, но кроме удовлетворения, она ничего не получит. Не будет ни титула, ни имения, ни богатства. Все это мог дать только брак с князем, а его не будет.

«Но почему? Что я сделала не так? – подумала она, и тут же сама ответила на этот вопрос: – Я пожалела денег. Нужно было сразу заплатить за вечный приворот, а я решила обойтись дешевой восковой куклой».

Но злости на себя у Сикорской не было. Она вообще никогда не жалела о том, что сделала. Когда ее планы не сбывались, она находила новую цель и начинала ее добиваться. Так и сейчас, приняв то, что свершилось, Наталья подошла к кровати и достала из-под перины завернутую в шелк восковую куклу и серебряный флакончик.

«Выбросить все это? – подумала она. – Все равно толку ни от куклы, ни от воды с кровью теперь не будет».

Но тут же ей вспомнилось замечание мадам Клариссы, что сейчас можно сменить объект приворота. А если так, то еще не все потеряно – нужно просто найти нового жениха. Разве мало при дворе неженатых богатых аристократов. Зачем ей вообще сдался этот Курский, она решила его заполучить сначала из-за глупых иллюзий, а потом из мести. Эти чувства и погубили весь план. Нужно было трезво выбрать объект, руководствоваться только разумом. Жених должен был удовлетворять только двум требованиям: быть титулованным и богатым.

Наталья повеселела. Как хорошо, что она еще не успела использовать содержимое флакона. В приемной императрицы сегодня сидели двое мужчин, которые удовлетворяли этим простым требованиям: оба были князьями, оба были богаты и, самое главное, оба были холостыми. Это качество незамужние фрейлины императрицы обсуждали в первую очередь. Правда, про князя Голицына ходили слухи, что он не любит женщин, а предпочитает мужчин, но это Сикорскую не волновало. Она вообще не собиралась интересоваться личной жизнью мужчины, достаточно будет того, что он на ней женится. Пусть даст ей титул и богатство, а потом делает все, что хочет. Женщина повертела в руках флакон, потом сунула его за корсаж и отправилась в приемную.

«Кого удастся напоить водой, тот и будет моей жертвой, – решила Сикорская, – хотя Ресовский моложе и красивее. Но не буду требовать от судьбы слишком многого».

Женщина уже направилась к выходу, когда вспомнила о восковой кукле. Можно было ее растопить, бросить в огонь или вообще утопить в черной воде еще не замерзшей Невы, но желание помучить соперницу пересилило. Пусть кукла все так же лежит в ее постели, пусть Курского мучают мысли о фрейлине Сикорской, а его молодая невеста пусть страдает, не понимая причин беспокойства своего жениха. Злорадно улыбнувшись, Наталья спрятала куклу под перину и отправилась воплощать в жизнь свой новый план.

В приемной императрицы она застала только князя Ресовского, министр просвещения, по-видимому, все еще находился в кабинете государыни.

– Его высокопревосходительство еще у ее императорского величества? – осведомилась камер-фрейлина, обращаясь к товарищу министра.

– Да, – кивнул тот, и Наталья уловила нотки раздражения в ее голосе.

«Похоже, что он не любит своего начальника, – догадалась женщина, – и к тому же уже устал. Самый подходящий момент».

– Не изволите ли выпить чаю или кофе? Может быть, принести брусничный морс? – спросила она, мысленно умоляя князя согласиться.

– Холодной воды, если вас не затруднит, – откликнулся Ресовский.

– Конечно, сейчас принесу, – улыбнулась камер-фрейлина.

Она быстро прошла в столовую. Взяв из буфета большой хрустальный бокал, налила в него воды из графина, а потом добавила в воду содержимое серебряного флакона. Нести бокал в руках было неприлично, нужно было найти хотя бы маленький поднос. Сикорская открывала дверцы, выискивая что-нибудь подходящее, наконец, она увидела маленький серебряный поднос. Поставив на него бокал, женщина поспешила в приемную, умоляя судьбу помочь ей. С огромным облегчением она увидела, что Ресовский по-прежнему в одиночестве ожидает в приемной.

– Прошу вас, – сказала она, протягивая поднос с бокалом.

– Благодарю, сударыня, – поклонился Ресовский и взял бокал с подноса.

Наталья не мигая смотрела, как молодой человек пил. К ее радости, он выпил залпом весь бокал и, улыбнувшись, поставил его на поднос. Сикорская еще не успела выйти из комнаты, как дверь кабинета распахнулась, и императрица вместе с князем Голицыным вышла в приемную.

– Прошу вас князь, проходите, – обратилась Елизавета Алексеевна к Ресовскому.