Навязанная семья. Наследник (СИ)

20

Карина

Убираю умывалку для лица в шкафчик и, коснувшись губ пальцами, рассматриваю в зеркале свой, всё ещё, ошалевший от воспоминаний вид.

С нашего с Димой поцелуя прошло три дня, а у меня до сих пор щёки горят и губы покалывает. Качаю головой, а отражение медленно растворяется под гнётом моего воображения. Теперь я вижу там Диму. Его глаза за секунду до того, как всё случилось. Они излучали что-то, похожее на любовь. По крайней мере, мне хотелось и хочется думать именно так.

Я до сих пор чувствую его руки на моей талии… они так крепко меня сжимали…

В тот момент я чувствовала себя такой защищённой. Было не страшно. Совсем.

Но эта эйфория растворяется, стоит мне только взглянуть на своё запястье. Синяки на нём уже начали желтеть, но на душе по-прежнему гадко.

Я закрываю глаза, слышу ненавязчивую музыку, которая играла в зале, толкаю дверь в туалет и чувствую его за своей спиной.

Это не Дима.

Дверь захлопывается.

Я вижу его отражение в зеркале и покрываюсь инеем просто потому, что его взгляд не обещает ничего хорошего. Журавлев стоит за моей спиной, а его тяжёлая рука ложится на моё плечо.

Запах резкого, удушливого парфюма проникает в нос и горло, вызывая тошноту.

— Расслабься, — шепчет он, практически касаясь моей щеки губами. — Ты сегодня очень красивая игрушка.

Уголки его губ заостряются, а пальцы впиваются мне в кожу выше локтя.

— Пусти, — шиплю, чувствуя подступающую к горлу панику.

— Конечно, отпущу. Астахов скоро улетает в Казань, и я очень хочу с тобой увидеться, Карина. Уверен, нам будет хорошо…

У него низкий, полный грязных намёков голос, от которого меня не просто потряхивает, меня так сильно колотит, что даже зубы стучат.

— Испугалась, маленькая? — неискренне удивляется Журавлев. — Прости, что напугал. Просто ты должна понять, что очень зря выбрала его, — обжигает моё ухо горячим дыханием, — когда есть я.

— Чего ты от меня хочешь?

— Я уже сказал.

— Я не буду. Я всё расскажу Диме и…

— И кому же он поверит? Своему лучшему другу или какой-то девке? А может, это мне всё рассказать Дима, а? В подробностях. Как ты сейчас на меня вешалась, как умоляла быть твоим любовником, м? Ты же понимаешь, что он заберёт у тебя ребёнка и вышвырнет тебя пинком под зад?

Журавлев чуть прищуривается и, скользнув ладонями по моим плечам, выходит из туалета.

Я же тогда осталась стоять на месте, будто приросла к полу. Стояла, смотрела на своё отражение и мелко дрожала. А потом меня вырвало. Буквально. От страха, от унижения, от беспомощности.

Я вышла в зал, еле сдерживая рыдания. Я видела, что Журавлев смотрит. Видела и боялась. До ужаса боялась лишиться сына.

Виктор был прав… Дима бы мне не поверил…

Меня тогда трясло, и сейчас трясёт. Спустя четыре дня, стоит только всё это вспомнить.

Прошло четыре дня, а я всё ещё чувствую его прикосновения, и они сродни ожогам!

Глаза наполняются слезами, но я не позволяю себе плакать. Делаю глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, и слышу Димин голос. Он внизу.

Сердце ёкает. Он здесь.

Промокаю лицо полотенцем и торопливо собираю волосы в хвост на макушке. Глаза, конечно, ещё красные, поэтому решаю не спешить. Вниз спускаюсь минут через десять.

Дима стоит в гостиной на коленях, усадив Илью в большую машину на управлении. Сын со счастливой улыбкой крутит руль, пока его отец, нахмурившись, рассматривает пульт.

От этой картинки у меня перехватывает дыхание. Я замираю на последней ступеньке и тихо говорю:

— Привет.

Дима тут же поднимает голову и оборачивается. Сынишка тоже не отстаёт.

Астахов кивает, а я неловко поправляю на себе свитер.

— Что делаете? — спрашиваю, всё же найдя в себе силы подойти ближе.

— Батареек в комплекте не было, — поясняет Дима, тряся в руке пульт от машинки.

— Ему и так нравится, — киваю на сына. — Батарейки потом купим, — сажусь на краешек дивана.

Дима скользит по моему лицу внимательным взглядом и, отложив пульт, будто невзначай задевает мою коленку.

— У меня будет к тебе предложение на этот вечер.

— Какое?

— Узнаешь. Няню я уже позвал.

— Ладно, — медленно киваю. — Это же… что-то… хорошее? — шепчу.

Дима приподнимает бровь и, ухмыльнувшись, кивает.

Три дня назад он поцеловал меня, и с тех пор мой мир до сих пор шатается.

— Хорошее. На самом деле… просто ужин, — чуть понижает голос, глядя на мои губы.

Уверена, что в этот момент мы думаем об одном и том же. Думаем, но до сих пор так ничего и не обсудили.

Мне, наверное, вообще стоило бы держаться от Астахова подальше, но я… я хоть и злилась на него все эти годы, любить не перестала. Это глупо, да?

— Ладно, только нужно Илью уложить. Не хочу, чтобы это делала няня.

— Конечно, — Дима кивает. — Не против, если я помогу?

— Нет.

Мы снова переглядываемся и одновременно улыбаемся. Робко так. Как подростки.

Дима отмирает первым. Он поднимается, берёт на руки Илью и несёт в ванну. Пока Астахов купает сына, я подготавливаю пижаму и полотенце, несколько раз ловя себя на мысли, что действуем мы как самая настоящая семья, слаженно и оперативно.

Как только Илья оказывается в кровати, я достаю книжку со сказками, а Дима приглушает свет.

Илья засыпает не сразу, но то, как сладко он прижимается щёчкой к отцу, заставляет меня расчувствоваться. Всё это могло бы быть нашей настоящей жизнью. Нашей обыденностью, если бы Дима меня тогда выслушал… если бы…

Отвожу взгляд, чувствуя беспомощность, и, как мышка, вышмыгиваю из спальни, чтобы собраться. Пока привожу себя в порядок, приезжает няня. Поэтому, спустившись вниз в сером брючном костюме и всё с тем же затянутым на макушке хвостом, я прошу её звонить мне по любому поводу.

— Не беспокойся, — успокаивает Дима уже в машине.

— Уже не получается, — улыбаюсь. — Как только Илья родился, я, можно сказать, забыла о спокойствии.

Дима едва заметно кивает, а потом… потом сжимает мои пальцы в своей ладони. Так крепко, что я вся, с ног до головы, покрываюсь мурашками.

— Теперь ты не одна, — шепчет, а у меня в горле тут же встаёт ком из слёз.

Теперь киваю уже я.

Остаток пути мы молчим и просто держимся за руки, просто потому что в этом жесте куда больше чувств, чем в словах.

Когда водитель припарковывает машину у ресторана, я понимаю, что абсолютно не хочу сидеть среди людей. Поэтому, как только оказываюсь на улице, чуть тяну Диму за руку и предлагаю:

— Давай лучше прогуляемся…

Астахов бросает взгляд на двери ресторана и, перехватив мою руку, чтобы сжать её чуть крепче, делает шаг в сторону тротуара.

Первые минут десять мы идём молча. Потом пытаемся говорить на какие-то нейтральные темы, но в конце концов сводим наш разговор к Илье, потому что он — самый интересный и безопасный.

Только вот пересилить себя и умолчать о том, что на душе, у меня не получается. Я понятия не имею, куда мы с Димой двигаемся в плане отношений, но я хочу, чтобы он понял: я его не предавала. И да, мне важно услышать от него банальное «прости», когда он поймёт масштаб нашей с ним трагедии. Потому что, судя по всему, он оказался такой же пешкой в игре Журавлёва, как и я сама.

— Знаешь, — говорю, глядя на огни ночной подсветки, — я тогда… я не приезжала к Журавлёву. Ни тогда, ни когда-либо ещё. Понимаешь?

Дима на мои слова ничего не отвечает. Он идёт рядом, убрав одну руку в карман пальто, а второй всё ещё продолжает сжимать мою ладонь.

— Он всегда был мне неприятен. Если честно, я его всегда боялась, — продолжаю, хоть и получается с трудом. — Я тогда приехала к тебе, чтобы рассказать о беременности, а он просто меня выгнал. Слышишь? И всё, что он тебе наговорил обо мне, — это неправда, — шепчу. — Это никогда не было и не могло быть правдой, потому что я любила тебя. Только тебя. И мне не нужны были твои деньги, я просто… просто, — качаю головой, — я просто была молодой влюблённой девочкой, которая даже представить себе не могла, как могут быть жестоки люди.

Дима слушает меня, глядя перед собой, и молчит. Даже когда я заканчиваю свой монолог, он не произносит ни слова.

Меня, конечно, начинает потряхивать. Я душу обнажила, а он…

Внутри становится так холодно. Он мне не верит?

— Завтра я улечу в Казань, давай мы обсудим всё это после, когда я вернусь.

— В Казань? — вздрагиваю. — Надолго?

— На три дня.

Я киваю, а у самой в голове — голос Журавлёва. Он же останется здесь. Он же…

Сглатываю и замираю. Дима продолжает шагать, но, почувствовав, что я тяну его назад, тоже останавливается.

— Не уезжай, — хриплю не своим голосом. — Пожалуйста, не уезжай. Или возьми нас с Ильёй с собой, — шепчу, вцепляясь в рукав его пальто, чувствуя при этом животный ужас.

— Ты чего?

Дима хмурится, и я слышу в его голосе настороженность. Но точно ли её хватит, расскажи я ему сейчас о том, что произошло на благотворительном вечере? Точно ли он поверит, что Журавлёв ко мне приставал?

А если нет?

Выкручиваться приходится на месте, и я не нахожу ничего лучше, чем сказать:

— Я не знаю… У меня плохое предчувствие. Очень-очень плохое. Просто… не уезжай.

Дима растерянно смотрит на слёзы, скатывающиеся по моим щекам, на подрагивающие плечи и крепко, почти до боли, прижимает меня к себе.