Обольститель и куртизанка

Глава 10

Непререкаемый тон Эрита заставил Оливию вздрогнуть, лицо ее побелело как мел. Оторвав дрожащую руку от кожаного ремня кареты, она прижала ее к груди. В глазах ее застыл испуг.

Повисла напряженная тишина. Эрит задумался, станет ли Оливия лгать, отрицать правоту его слов.

Ему следовало догадаться.

Оливия перевела дыхание, вздернула подбородок и дерзко бросила:

— Да.

Ее лицо стало холодным и замкнутым. Полные губы сомкнулись в прямую черту, а затянутая в перчатку рука сжалась в кулак. В тесной карете враждебность Оливии казалась почти осязаемой.

Эрит искренне сожалел, что задел чувства куртизанки, проникнув в ее секреты. Но в деревенском трактире у него, было, достаточно времени, чтобы обдумать все случившееся. Он хотел помочь Оливии, а значит, должен был знать, какие ужасные тайны скрывает ее прошлое. Только так он мог восстановить справедливость, пусть даже много лет спустя.

С того мгновения как он понял, что Лео — сын Оливии, в нем боролись самые противоречивые чувства. Изумление, смятение, горечь, оскорбленное самолюбие мешались с желанием защитить Оливию и с отчаянной жаждой мести. Но сильнее всего его терзало любопытство.

— Вы сами были почти ребенком, когда произвели на свет сына. — Тон Эрита оставался суровым, хотя сердце его разрывалось от жалости при мысли, какие муки пришлось вынести этой женщине. Он боялся, что не сможет сдержать переполнявшую его ярость и скорбь, боялся испугать Оливию бурным проявлением гнева, направленного вовсе не на нее. Господи, как могло такое случиться? — Сколько вам лет? Тридцать?

— Тридцать один, — угрюмо отозвалась Оливия.

Она оказалась старше, чем думал Эрит. И все же, по всем людским законам она была слишком молода, чтобы иметь почти взрослого сына.

— А Леонидас? Сколько ему? Шестнадцать? Семнадцать?

Поначалу Эрит решил, что мальчик на несколько лет старше, его ввел в заблуждение высокий рост Лео. Вдобавок юноша находился довольно далеко, а граф был ослеплен ревностью. Неудивительно, что первое впечатление оказалось обманчивым.

Лео, не слишком походил на мать, их родство выдавало разве что природное изящество мальчика и благородная манера держаться. Да еще неуемная гордость. Эту же гордость Эрит видел и в Оливии, сидевшей напротив. Прямая спина, сверкающие глаза, высоко, поднятая голова — все в ней говорило о непреклонности.

— Это вас не касается, милорд. — От ее ледяного тона веяло холодом, пронизывающим до костей, промозглой зимней слякотью.

Быть может, хрупкая близость, возникшая между ними в последние дни, никогда и не существовала. Оливия возвела вокруг себя высокую стену, невидимую, но столь же реальную, как обтянутое кожей сиденье кареты. Однако, к несчастью для куртизанки, Эрит вознамерился подвергнуть осаде ее крепость. И разрушить, не оставив камня на камне, если понадобится.

— А я считаю иначе. — Граф со вздохом провел рукой по волосам. Ему хотелось верить, что им движет не только эгоизм. Голос его смягчился. — Я знаю, вы упрямы, Оливия. И теперь понимаю, что сделало вас такой. И все же прошу: уступите мне.

Губы Оливии гневно скривились, руки вцепились в зеленую бархатную сумочку, лежавшую у нее на коленях.

— Вы ничего обо мне не знаете.

Запрокинув голову, Эрит устремил взгляд на потолок кареты, затянутый роскошной парчой, и принялся изучать затейливый узор — сплетение красных, синих и золотых нитей.

— Неужели?

Он выдержал долгую паузу, повисла неловкая тишина, нарушаемая лишь скрипом колес.

— Какое вам до меня дело? — сердито выпалила Оливия. — Я для вас ничто. Всего лишь очередная женщина, согревающая вашу постель. Еще одна в бесконечной череде других любовниц. Они были до меня, будут и после. Вы расспрашиваете меня из досужего любопытства, у вас нет никакого права донимать меня вопросами.

Эрит не сомневался, что в его жизни будут другие женщины, но ни одна из них не будет такой, как Оливия Рейнз.

Он сам не понимал, откуда это настойчивое желание узнать подлинную Оливию, скрывающуюся за ослепительным фасадом знаменитой куртизанки. Его не оставляла странная уверенность, что, раскрыв эту загадку, он спасет собственную душу, а возможно, и душу Оливии. Это казалось глупым, безрассудным, даже абсурдным, но какое-то неведомое чувство подсказывало ему, что он прав.

Почему же для него это так важно? Почему Оливия так дорога ему, когда другие женщины — жаркие безликие тела — лишь помогали заполнить зияющую пустоту в его душе?

Еще одна загадка. Быть может, он разгадает ее, узнав секрет Оливии. Хотя сама Оливия сделает все, чтобы помешать ему.

Но можно ли ее винить? Слишком много жестоких, мучительных тайн скрывает прошлое этой женщины. Воспоминания терзают ее, причиняя боль.

Тогда зачем бередить раны? Ради Оливии? Или ради себя самого? Чутье нашептывало ему, что Оливия не вырвется из ледяной клетки, пока не примирится с прошлым. Но может, он ошибался?

Эрит вгляделся в лицо Оливии. В ее топазовых глазах читалась тревога.

— Не понимаю, что страшного, если вы мне ответите?

— А что за беда, если вы не узнаете?

— Я мог бы и сам догадаться.

— Или пригрозить, что расскажете всем о существовании Лео, — с горечью парировала куртизанка.

Эрит знал: ему следует поклясться хранить тайну, заверить Оливию, что никакие распри между ними не заставят его нарушить слово. Он не желал зла ни ей, ни тем, кого она любила. Совсем наоборот.

И все же он промолчал. Пополнил свой список грехов еще одним обманом.

— Сколько лет вашему сыну, Оливия? — осведомился он будничным тоном.

Куртизанка отвела глаза. Ее руки в лайковых перчатках табачного цвета безжалостно скомкали сумочку.

— В августе будет семнадцать.

— Лео, не знает, что вы его мать.

— Он не должен узнать. — В голосе Оливии слышались ярость и боль. И еще… Эрит не подозревал, что ей знакомо это чувство…

Мучительный стыд.

Глаза графа сузились, гнев клокотал в нем. Если его догадка верна, Оливии нечего стыдиться. Эрит с трудом обуздал себя. Он заставит обидчиков Оливии молить о пощаде, но прежде нужно узнать правду.

Эрит уже не спрашивал себя, почему боль этой женщины стала его болью. Он принял это как данность.

Ему хотелось обнять Оливию, подарить ей хоть немного человеческого тепла, но приходилось себя сдерживать. Участие — последнее, чего ожидала Оливия от своего покровителя. Эта горькая мысль больно кольнула Эрита.

— Мальчик любит вас.

— Да. — Оливия раздраженно расправила несуществующие складки на юбке. — Но в действительности его родители — Маргарет и Чарлз Уэнтуорт.

Эрит в этом сомневался. Он явственно видел близость между матерью и сыном. Эту близость он принял за любовное влечение. Его ослепляла ревность и неутоленное желание.

Эриту внезапно захотелось что-нибудь сокрушить. Разнести вдребезги, молотя кулаками. Он сложил руки на груди, чтобы скрыть гневную дрожь.

— Вам было пятнадцать, когда родился Лео. Оливия уже призналась в этом, но Эриту важно было произнести вслух ужасные слова. Услышать беспощадную, отвратительную правду.

Подлец овладел ею, когда она была почти ребенком. К горлу Эрита подступила тошнота. Господи, в каком же возрасте Оливия впервые узнала, что такое мужское вероломство и жестокость?

— Да. — Она все еще избегала испытующего взгляда Эрита.

«Проклятие, Оливия, здесь нет вашей вины».

Граф помолчал, стараясь заглушить в себе исступленный вой демонов ярости. Когда он заговорил, голос его, несмотря на все усилия, звучал резко:

— И все же вы испытываете добрые чувства к презренному отцу вашего ребенка.

Оливия недоуменно нахмурилась и встретила, наконец, взгляд Эрита.

— К его отцу?

Ее прекрасные глаза потемнели и затуманились, приобрели оттенок жженого сахара. Эрит вновь почувствовал раскаяние, но желание узнать правду победило.

— Лорду Перегрину. — Он гневно прорычал ненавистные слова словно проклятие.

В глазах Оливии промелькнуло странное выражение. Губы ее чуть дрогнули в подобии усмешки.

— Вы думаете, что Перри — отец Лео?

— Их сходство бросается в глаза.

— Не вы ли говорили, что Перри влечет к собственному полу?

Зачем Оливии эта пикировка? Происхождение мальчика легко читалось по его красивому лицу.

— Выходит, я ошибался.

К его изумлению, Оливия презрительно рассмеялась. Бросив на Эрита колкий взгляд из-под длинных ресниц, она отвернулась к окну. Вечернее небо уже заволокло тучами.

— Уверена, вы впервые признаете, что ошибались.

— Не судите опрометчиво.

— Этому допросу пора положить конец, лорд Эрит. — Губы Оливии сурово сжались, по лицу скользнула гримаса отвращения. — Я уже сказала вам все, что собиралась.

— Вы хотите, чтобы я спросил об этом самого Монтджоя? — «А потом убил его, медленно и жестоко», — мысленно добавил Эрит.

— Какой же вы негодяй, — прошептала Оливия, прочитав в глазах графа невысказанную угрозу. — Оставьте Перри в покое.

Потрясенный Эрит задыхался от возмущения. Как может Оливия защищать мерзавца, надругавшегося над ней и разрушившего ее жизнь? Слова вырвались у него, как пули из ружья:

— Какого дьявола вы вступаетесь за человека, который изнасиловал вас, когда вы были еще девочкой?

— Перри не насиловал меня. — Оливия отдернула занавеску, чтобы лучше видеть пейзаж за окном.

Серый свет сгущающихся сумерек упал на ее прелестное лицо. Она казалась девушкой, слишком юной, чтобы иметь такого взрослого сына, как Леонидас. И в то же время древней старухой, знающей все тайны тысячелетия.

— Не лгите, Оливия, — отрывисто бросил Эрит. — Мальчик — точная копия своего отца.

— Да. — Она снова посмотрела на графа, и на этот раз строгий взгляд ее был почти бесстрастным. — Но Перри не отец Лео. Перри его брат. Отец моего ребенка — лорд Фарнсуорт.

Во второй раз за этот день Эрит почувствовал себя так, словно из него вышибли дух одним ударом.

Любовником Оливии оказался не изнеженный красавчик лорд Перегрин, а его отец, грязный распутник и негодяй.

Эрита замутило от отвращения.

«О, Оливия…»

Фредерик Монтджой, лорд Фарнсуорт, был настоящим чудовищем, похотливым сатиром, жадным до необычных ощущений. Он не гнушался ничем. Путался с женщинами, с мужчинами, а ближе к смерти — даже с животными, если верить слухам. Ему нравилось причинять боль и самому подвергаться истязаниям. Но если он и растлевал детей, то держал это в тайне.

Давным-давно, еще до женитьбы на Джоанне, Эрит как-то видел Фарнсуорта мельком на одном из светских раутов, но потасканный старик не вызвал у него интереса. И все же граф успел составить о нем мнение. Этому мерзавцу он не доверил бы и бродячую собаку, не то, что беззащитную девочку.

— Вы узнали довольно, милорд. Я и так рассказала вам больше, чем кому-либо. — Голос Оливии надломился; Эрит заметил, что руки ее, терзавшие сумочку, дрожат. — Я ни с кем никогда не говорила о тех днях. Ради всего святого, пожалуйста, оставим этот разговор.

Жалость пронзила Эрита. Зачем он мучает эту женщину? Заставляет страдать ту, что и без того так много выстрадала?

Он вспомнил, как наполнялись страхом прекрасные глаза Оливии, когда маска равнодушия и холодности слетала с ее лица. Быть может, это нелегкое признание поможет ей избавиться от призраков прошлого, преследующих ее по пятам.

— Расскажите мне, что случилось, — потребовал Эрит. Даже в полумраке кареты он различил гневные огоньки, вспыхнувшие в ее глазах.

— Вы не оставите меня в покое?

— Расскажите, Оливия.

Она вскинула голову и с ненавистью процедила сквозь зубы:

— Мой брат отдал меня лорду Фарнсуорту в уплату за карточный долг, когда мне было четырнадцать. Теперь вы довольны?

Силы небесные, подлец брат растлил ее, продав развратному старику. Неудивительно, что она так презирает мужчин.

— Мне очень жаль. — Слова Эрита прозвучали чертовски нелепо и беспомощно.

Оливия пожала плечами и снова отвернулась к окну. Она пыталась укрыться за привычной маской холодной, равнодушной куртизанки, но Эрит слишком глубоко ее задел. Несмотря на напускное безразличие, ее лицо казалось бледным и утомленным, полные губы сжались в горькую кривую линию. Эрита кольнуло чувство вины.

Карета приближалась к предместьям Лондона. То немногое, что Оливия поведала о своем прошлом, так захватило Эрита, что он не заметил, как путешествие подошло к концу.

— Где теперь ваш брат? — Руки графа сами собой сжались в кулаки: мысленно он уже мертвой хваткой вцепился в горло гнусному негодяю.

— Он застрелился десять лет назад — не смог выплатить долги, — произнесла Оливия голосом, лишенным всякого выражения.

— И конечно, у него не было другой сестры, чтобы ее продать.

Оливия бросила хмурый взгляд на своего спутника.

— Я не какая-нибудь принцесса, нуждающаяся в защитнике, Эрит.

Графу хотелось возразить. Но как он мог объяснить Оливии то, что и сам не до конца понимал? Он глубоко вдохнул, пытаясь унять ярость, но перед глазами его проносились грязные, непристойные картины.

При мысли о том, что на месте Оливии могла оказаться его дочь, Эрит так сильно сжал пальцами локти, что рукам стало больно. У Ромы есть семья — отец и брат, готовые встать на ее защиту, — а у юной Оливии не было никого.

— У меня есть дочь. — Эрит впервые заговорил с любовницей о своей семье. Он никогда не упоминал ни о детях, ни о покойной жене в разговорах с содержанками.

— А-а. — Взгляд Оливии потеплел, наполнился пониманием.

Эрит ожидал, что она захочет его о чем-то спросить, но Оливия уже смотрела в окно. На подъезде к городу движение стало гуще, и карета замедлила ход.

Воцарилось неловкое молчание. В наступившей тишине отчетливо слышалось ритмичное поскрипывание колес да грохот проезжавших мимо экипажей. Эрит смотрел прямо перед собой, в его душе бушевали гнев и жажда мщения.

Как бы он хотел покарать негодяев, но смерть сделала это невозможным.

Брат Оливии и Фарнсуорт давно мертвы. Мерзавцы горели в аду.

Проклятие! Эрит не мог отомстить за Оливию.

Он перевел невидящий взгляд на окно, за которым мелькали лондонские улицы, и попытался побороть бессмысленную ярость, сковавшую грудь. Горечь душила его, боль жгла, как раскаленное докрасна железо.

Ужасная тайна прошлого так глубоко потрясла Эрита, что первое время он не мог думать ни о чем другом. Но внезапно вспыхнувшая тревога вытеснила бессильный гнев. Черт, черт, черт! Он должен был придумать, как удержать Оливию, не дать ей уйти.

После долгого молчания он, наконец, заговорил:

— Наш договор еще в силе.

Оливия резко повернула голову и смерила Эрита колючим взглядом. Хрупкое перемирие, безмолвно заключенное между ними, когда граф упомянул о дочери, было тотчас забыто.

— Разумеется, об этом не может быть и речи. Я изложила вам свои условия, а вы их нарушили.

— Я не позволю вам разорвать соглашение, — упрямо возразил Эрит.

Хотя, что он сможет сделать, если Оливия решит уйти?

— Вы ведь не станете вынуждать меня силой, угрожая раскрыть тайну моего сына, Эрит? — Черты Оливии заострились, в глазах сверкнуло отчаяние. — Вы причините боль не только мне, но Лео, моей кузине и славному человеку, за которого она вышла замуж. Не стоит разрушать жизнь стольким людям, чтобы потешить свою гордость.

Ее кузине? Это интересно. Эрит вспомнил женщину с добрым лицом, которую мельком видел возле дома священника. Должно быть, семья Оливии принадлежала к более высоким слоям общества, чем он думал. Если это так, благородное происхождение ее брата, лишенного всякой чести и благородства, делало его преступление еще чудовищнее.

— Эрит? — Теперь в голосе Оливии звучал страх, лицо ее исказилось и побледнело.

Граф неожиданно осознал, что так и не ответил.

— Хоть меня и считают сущим дьяволом, у меня еще осталось немного чести.

— Что это значит?

— Это значит, я не предам ни вас, ни Лео.

— Как я могу вам доверять? — гневно воскликнула куртизанка.

— Даю вам слово: я сохраню вашу тайну.

Конечно, бессмысленно было просить Оливию довериться ему. Она не доверяла никому. В особенности мужчинам.

Оливия окинула его хмурым взглядом. Слова графа ее не убедили.

— Даже если я уйду от вас?

Проще всего было бы удержать ее, используя свое знание как оружие, но Эрит почувствовал, что не может солгать ей, хотя на карту поставлено так много. Обмануть ее было бы низко и подло. Недостойно мужчины.

— Даже если вы меня оставите. — Немного помолчав, он воспользовался единственным козырем: — А как насчет нашего пари? Вы признаете, что я выиграл?

Губы Оливии нерешительно дрогнули. Казалось, она смутилась.

— Не думаю, что обоюдное решение расстаться, можно считать поражением.

— Иного ответа я не ожидал. — Эрит коротко рассмеялся и откинулся на подушки. — И все же вы проиграли. Задумали сбежать, воспользовавшись моим сегодняшним безобразным поступком как предлогом, дабы оправдать собственную трусость.

Оливия презрительно изогнула бровь.

— Вы уже прибегали к этой тактике, Эрит. Не надейтесь, что она снова сработает.

Граф пожал плечами:

— Тогда останьтесь ради любви к игре, примите вызов. Останьтесь, потому что вы этого хотите. После свадьбы дочери я уеду, а вы вернетесь к прежней жизни, сохранив воспоминания о нашей экстравагантной связи.

Карета резко накренилась и замерла, кучер обрушился на кого-то с бранью. Эрит затаил дыхание, ожидая ответа.

Оливия посмотрела на свои руки в лайковых перчатках, затем подняла глаза. В ее взгляде читались смятение и тревога.

— Только не притворяйтесь, что все так просто, Эрит. — Ее ладонь яростно рубанула воздух. — Вы уже знаете обо мне больше, чем кто-либо другой, не считая Перри. Это дает вам власть, с чем я не могу примириться. Всю свою жизнь я избегаю мужчин, которые пытаются подчинить меня себе.

Эрит не спешил отвечать, задумавшись над словами куртизанки. Оливия, несомненно, чувствовала притяжение, возникшее между ними, но сопротивлялась ему изо всех сил. Зная историю ее жизни, граф понимал почему.

— Я не хочу ничего о вас знать — вот что дает мне власть, — тихо произнес он.

Оливия недоуменно нахмурилась.

— Мужчины всегда имеют власть над женщинами, — с горечью заключила она.

— Только не над вами.

— Так было не всегда.

Как ни ужасно, она сказала правду. Теперь Эрит это знал.

— Я вам не враг, Оливия.

Лицо ее ожесточилось, на губах мелькнула циничная усмешка. Эрит мгновенно узнал холодную, расчетливую куртизанку, которую впервые увидел в доме Монтджоя. Он успел забыть эту женщину, для него Оливия давно стала другой.

— Нет, враг. «Да, враг».

Желание делало его врагом Оливии. Непреодолимый зов плоти. Влечение, неудержимое и страстное.

Экипаж снова тронулся. Эрит привычно откинулся на подушки. Дождь забарабанил по крыше кареты, добавив уныния и без того мрачному настроению графа.

Впервые в жизни он представления не имел, как завоевать женщину. Чем больше он смотрел на Оливию, тем сильнее желал ее. Подлинную Оливию Рейнз, а не прекрасную фальшивую оболочку.

Сквозь сгущающиеся сумерки и мутную пелену дождя (за окном уже бушевал ливень) Эрит различил знакомые фасады домов. Карета приближалась к Йорк-стрит.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он и с запинкой добавил: — Я хочу, чтобы вы остались.

— До июля, — язвительно уточнила Оливия.

— Пока что я пытаюсь удержать вас хотя бы на ближайшие пять минут. — В голосе Эрита послышалась резкая нотка. — Не рано ли беспокоиться о том, что случится через пару месяцев?

Оливия упрямо выпятила подбородок. Граф тотчас узнал этот жест.

— И все же…

Эрит перебил ее прежде, чем прозвучали роковые слова:

— Нет.

Он яростно постучал в крышу кареты и дождался, пока кучер откроет окошко.

— Да, мадам? Милорд?

— Поезжайте в парк, — отрывисто приказал граф.