Обольститель и куртизанка

Глава 15

Оливия вздрогнула как от удара.

— Прекрати, — резко выкрикнула она. Эрит недоуменно нахмурился.

— Что прекратить?

— Это. — Оливия рубанула рукой воздух, словно желая избавиться от близости, медленно оплетавшей их, как шелковая паутина окутывает пойманную мушку. — Эти попытки… понять. Стать ближе.

Эрит со вздохом откинулся на спинку кровати. За злостью Оливии скрывался испуг. После всех ужасов, выпавших на ее долю, страх, должно быть, стал ее постоянным спутником.

— Я не могу удержаться, — откровенно ответил он. Оливия заворожила его. С каждым мгновением, проведенным вместе, он все больше подпадал под действие ее чар. Он никогда не встречал женщины, подобной ей.

Куда заведет его это наваждение? Что его ждет? Беда или радость? Уже сейчас при мысли о том, что в июле ему придется проститься с Оливией, Эрит чувствовал, как желудок мучительно стягивает в тугой узел.

— Господи, Эрит, а я-то думала, что взяла себе в любовники грозу всей Вены. — Оливия вскочила с кровати, глаза ее яростно сверкали. — Где наш прославленный ловелас? Мужчина, который не сядет завтракать, пока не покроет полдюжины потаскушек?

В ее голосе звучало столь откровенное отвращение, что Эрит не смог удержаться от смеха.

— Надеюсь, ради прелестных дам, что речь идет о позднем завтраке!

Лицо Оливии осталось суровым. Брови хмуро сдвинулись. Теперь она походила на разгневанную богиню. Великолепную, неизъяснимо прекрасную. Эрит прижал к бокам стиснутые кулаки, чтобы не потянуться за ней.

Черт возьми, нужно стряхнуть с себя чары и вернуться к реальности, пока бесконечная жажда обладания этой женщиной не заставила его совершить какое-нибудь опасное безрассудство.

Безумство, способное навсегда разлучить его с семьей.

— Я не пытаюсь быть забавной, Эрит.

Вся веселость графа мгновенно улетучилась.

— Знаю. Ты также не собиралась меня оскорбить, хотя, в конечном счете, этого добилась. Мне известны проклятые сплетни. Неужели ты не доверяешь собственным чувствам?

Оливия сделала вид, что не слышала последнего замечания Эрита.

— Я расспрашивала Перри о тебе, прежде чем принять твое предложение.

— А лорд Перегрин, конечно же, признанный знаток в том, что касается моей жизни и привычек, — сухо обронил Эрит.

— Он рассказал мне все, что слышал.

— Массу вздора, черт подери.

— Ты станешь отрицать, что убивал людей на дуэли? Лицо Эрита потемнело от стыда. Что может быть ужаснее греха убийства?

— Боже, это было почти двадцать лет назад. Тогда меня не заботило, доживу ли я до завтрашнего дня. Да и жизнь других занимала меня не больше.

Эрит впервые признался в этом, хотя все сказанное им было правдой, как и то, что он никогда не выступал в роли зачинщика дуэли. Он принимал вызовы. Всякий раз дело касалось чести женщины. Эрит мог бы в этом поклясться, хотя имена женщин не сохранились в его памяти.

Ожесточенное выражение лица Оливии смягчилось, скованность покинула ее тело.

— О!

— Вот именно, «о»! — Эрит немного помолчал. — Ты не хочешь узнать, почему я вел себя так?

— Нет. — Оливия отступила на шаг, как будто граф угрожал ей расправой, хотя тот даже не двинулся с места. Она наткнулась на комод красного дерева позади нее.

— Нет?

— Ты не единственный, у кого есть глаза, Эрит. — Оливия смерила графа сердитым взглядом из-под густых ресниц. — Ты любил жену, и ее смерть сокрушила тебя, — угрюмо добавила она.

Слова ее упали в пустоту, как камни, сброшенные с утеса. Грохот их падения заставил Эрита вздрогнуть.

— Как ты узнала? — вполголоса проговорил он в звенящей, напряженной тишине.

— Догадалась. И стоило мне догадаться, все сразу встало на свои места. Человек, о котором так много злословили, оказался вовсе не похож на мужчину, которого я успела узнать. Тебя называют холодным и бездушным. Но… — Оливия повернулась к затянутому занавесками окну, словно собираясь с духом. Потом снова посмотрела на Эрита, на ее прелестное лицо набежала тень. — Но со мной ты вовсе не был бессердечным.

— Жена была светом моей жизни. — Эрит удивился, как легко вырвались у него эти слова.

Он никогда не говорил о Джоанне. Никогда и ни с кем. Любовь к жене он хранил глубоко в сердце. Там, в чистом святилище, жила его возлюбленная Джоанна. Укрытая ото всех, невинная, не запятнанная его грехами.

Невероятно, что он решился заговорить о ней с падшей женщиной, такой как Оливия Рейнз. Но Эрит знал: Оливия поймет то, что не смог бы понять никто другой. И в то же время остро сознавал, что подумала бы Джоанна о его нынешней любовнице. Она обдала бы Оливию презрением.

— Ты все еще любишь ее, — не спросила, а заключила Оливия.

— Да.

— Меня это восхищает в тебе. — Отвернувшись, куртизанка наполнила два бокала вином из графина. — Наверное, твоя жена была замечательной женщиной. Тебе повезло.

— Да.

Эриту показалось, что с глаз его спала пелена. Господь благословил его великой любовью, а он долгие годы пытался бежать от этого чудесного дара, пусть и отпущенного так ненадолго.

Он взял в руки хрустальный бокал, наполненный вином. Оливия уселась на краю постели. Слишком далеко, чтобы Эрит мог до нее дотянуться.

Ее непринужденная грация, манера сидеть, поджав под себя ноги, скромно набросив пунцовый атлас на соблазнительные белые плечи, напомнила Эриту восточных красавиц в серале. Она была бесконечно притягательна. Бесконечно эротична. Бесконечно экзотична. Где бы она ни родилась.

Оливия отпила из бокала, не сводя изучающего взгляда с лица Эрита.

— Так почему ты бросил своих детей? Эрит поперхнулся и закашлялся.

— Какого черта, Оливия!

Выровняв дыхание, он потрясенно вскинул на нее глаза. Эта женщина на краткий миг погрузила его в сладкий сон. Ему следовало бы знать, что она не позволит ему долго блаженствовать.

— Похоже, чертов Монтджой только и делает, что треплет языком, — проворчал он, когда снова обрел дар речи.

— Перри рассказал мне все, что знал. Так он ошибся? Черт возьми, Эриту хотелось солгать, однако, сам того не желая, он ответил:

— Я не мог оставаться дома после смерти Джоанны. Мне невыносимо было смотреть на собственных детей, потому что каждый раз, глядя на них, я видел жену. Даже ребенком Рома безумно походила на мать. Это сходство ежеминутно напоминало мне, что жена мертва. Оно терзало меня.

На Эрита нахлынули воспоминания о первых месяцах после смерти Джоанны. Это время он всегда пытался забыть, но прошлое преследовало его, словно мстительный призрак.

Оливия наклонилась и положила руку ему на колено. Несмелое прикосновение ее руки заставило Эрита почувствовать себя более живым, чем когда-либо за последние шестнадцать лет, прошедших с того ужасного, трагического дня, когда его мир рухнул.

— Мне очень жаль, Эрит.

Даже ее голос смягчал боль. Как ей это удается? И как он будет жить без нее? Без ее исцеляющего волшебства? Эрит ощутил, как все глубже погружается в вязкую трясину безысходности.

Очень медленно, как будто этот жест способен был изменить все его будущее, Эрит накрыл ладонью руки Оливии. Она на мгновение вздрогнула, окаменела, но тотчас скованность отпустила ее. Казалось, между ними возникла незримая связь, куда более прочная, чем соглашение между куртизанкой и ее покровителем.

Эрит легонько сжал пальцы Оливии и заговорил:

— Рома и Уильям не виноваты, но мне казалось, будто я умер вместе с Джоанной. Самое ужасное, что мне некого винить, кроме себя, разве что проклятое упрямство моей жены.

— Что случилось?

Граф сделал глоток вина, чтобы набраться мужества; терпкий напиток смочил пересохшее горло. Эрит крепче сжал руку Оливии, спасительную нить, связывающую его с настоящим.

Оливия вгляделась в лицо лорда Эрита, мучительно подбиравшего слова, чтобы описать смерть жены.

Он заговорил тусклым, безжизненным голосом:

— Мы поссорились. Жена захотела прокатиться верхом после того, как сказала мне, что ждет третьего ребенка. Она всегда была отчаянной наездницей. Я никогда не встречал у женщин такой страсти к верховой езде. В светских салонах Джоанна вела себя как истинная леди, но в седле была настоящей амазонкой. Оба раза роды дались ей нелегко. Я волновался за ее здоровье, пытался оберегать.

В словах Эрита слышалась горечь, ненависть к самому себе и жгучая тоска. Душа его, существование которой Оливия так долго отказывалась признать, исходила болью. Эрит винил себя в смерти жены, он долгие годы жил с этой ношей. Оливию охватил стыд. «Надо было сразу догадаться», — упрекнула она себя. Перри рассказывал ей о смерти леди Эрит. Почему же она выслушала его так равнодушно, так бездумно? Ей довольно было голых фактов, подробности ее не интересовали.

Впрочем, тогда она была совсем другой женщиной.

Оливия понизила голос, стараясь скрыть бушевавшие в ней чувства.

— Конечно, она не послушалась и ускакала.

— Джоанна пришла в ярость, велела оседлать свою любимую кобылу и… — Пальцы Эрита сильнее, почти до боли, сдавили руки Оливии. Его кадык дернулся. Серые глаза потемнели. — Какая глупость! Я дал ей полчаса, чтобы она успела усмирить свой гнев, а затем отправился следом. Джоанна любила ездить через парк одной и той же тропинкой, и я знал, где ее искать, — Эрит немного помолчал и продолжил хриплым сбивчивым голосом: — Вернее, думал, что знаю.

— Эрит… — прошептала Оливия. Ужас и боль нахлынули на нее, сдавили горло, не давая вздохнуть. В немом сочувствии она сжала пальцы графа.

— Я отправился следом, чтобы вернуть ее. Свернул на узкую тропинку в лесу и… — У Эрита вырвался прерывистый вздох. — Должно быть, кобыла чего-то испугалась. Мы так и не смогли узнать, что произошло. Эта лошадь всегда была с норовом. Джоанна обожала лошадей, особенно своевольных, капризных, они приводили ее в восторг.

Так же страстно Джоанна любила и мужа, подумала Оливия. При мысли об этом сердце ее мучительно сжалось. Граф по-прежнему боготворил жену, несмотря на бесчисленные связи с падшими женщинами. После того как основа его мира рухнула, все попытки наполнить жизнь новым смыслом оказались тщетными.

Эрит заговорил с трудом, скрипучим голосом. Серые глаза затуманились, словно серебряные зеркала, когда он начал вспоминать тот далекий роковой день.

— Я услышал пронзительное ржание лошади. Несчастное животное сломало ногу и билось в агонии. — Эрит замер. Его рука стиснула пальцы Оливии. Какие бы ужасные картины ни проносились перед его глазами, он отлично сознавал, где он и с кем.

— А Джоанна?

Его помертвевший взгляд остановился на лице Оливии.

— Думаю, она погибла мгновенно, когда на нее рухнула лошадь. Но я неуверен. Ее лицо осталось безмятежным, поэтому я всегда верил, что она не страдала перед… перед смертью. Мне невыносимо думать, что она звала меня, а я не пришел. Как невыносимо вспоминать, что наши последние слова были сказаны в гневе.

— Она знала, что ты ее любил. — Оливия вдруг необычайно ясно поняла, что если этот мужчина кому-то предан, ему можно довериться безоговорочно.

— Да, — глухо отозвался Эрит. — Я боготворил землю, по которой она ступала, и Джоанна это знала.

— Значит, твоя жена была счастливой женщиной. Думаю, она не захотела видеть, как ты терзаешься чувством вины и медленно убиваешь себя.

Взгляд Эрита прояснился, пугающая отрешенность исчезла, выражение лица смягчилось. Казалось, он пробудился после долгого кошмара.

— Я никогда никому не рассказывал о Джоанне.

«Странно, почему близкие Эрита не попытались вызвать его на этот разговор, — подумала Оливия. — Ведь выговориться — все равно, что вскрыть гнойную рану. Впрочем, такой гордый человек, как Эрит, мало кого готов подпустить к себе, а возможно, и никого».

Она опустила глаза и посмотрела на их сплетенные руки. Ей отчаянно захотелось найти слова утешения, чтобы придать Эриту сил и уверенности.

— Как грустно хранить память о наших любимых в сердце и никогда не говорить о них. Своим молчанием мы убиваем их снова.

— Долгие годы меня преследовали мысли о мучительной смерти Джоанны. Мне бы следовало пасть на колени и возблагодарить Господа за то, что я был знаком с ней. Она была прекрасной, яркой, полной жизни. А я запер ее в темноте памяти, как пленницу.

— О, дорогой… — вырвалось у Оливии неожиданно для нее самой. Она порывисто наклонилась и обняла Эрита.

Оливия утешала всего двух мужчин в жизни. Даже не мужчин, мальчиков: Перри, когда много лет назад отец истязал его, доводя до грани безумия, и Лео, когда тот был еще ребенком.

Так почему же сейчас она так легко и естественно прижала лорда Эрита к груди, пытаясь смягчить его горе, усыпить боль, согреть его душу, скованную льдом?

Она ожидала, что Эрит отстранится, но он приник к ней, дрожащий и растерянный.

Наступила тишина. Оливия не заговорила, даже когда почувствовала его слезы у себя на плече.