Обольститель и куртизанка

Глава 14

— Провались все к дьяволу? — повторила Оливия тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Терзаемый чувством вины, Эрит мгновенно ощутил, как женщина рядом с ним сжалась и застыла. Этой женщиной он только что овладел, излив в нее свою страсть. Но ее тело оставалось бесчувственным будто камень.

Его наполнила ненависть к себе, горькая как желчь. Проклятая скотина, вот кто он такой! Его следовало бы пристрелить как собаку. Он грубо взял Оливию, не заботясь о том, что желание в ней так и не пробудилось.

Он нарушил слово, данное себе.

— Оливия… — успел прошептать Эрит прежде, чем она яростно толкнула его в бок.

— Свинья! — Оливия резко отодвинулась на край кровати.

— Ради всего святого, что ты делаешь? — Эрит поймал ее за руку.

— Пусти меня, — прорычала Оливия, безуспешно пытаясь вырваться.

— Прекрати! — Эрит вскочил на колени и обхватил ее за талию, стараясь не обращать внимания, как вздымаются от гнева ее обнаженные груди. Соски сжались, стали темно-коричневыми. Эриту мучительно захотелось снова попробовать их на вкус, прижаться губами к коже, сладкой, как теплый мед.

На мгновение его внимание рассеялось. Этого оказалось достаточно.

— Ублюдок! — прошипела Оливия, заехав ему кулаком в живот.

Эрит замер, беспомощно хватая ртом воздух, и попытался было заговорить:

— Оливия… — Он с трудом перевел дыхание. — Оливия, я знаю, что вел себя как последний мерзавец. Но ты ведь не хочешь убить меня, в самом деле.

— Хочу, — упрямо возразила куртизанка.

Эрит увидел мрачную решимость в жесткой линии ее подбородка и в гневно сверкающих глазах. Взгляд этих глаз задержался на самой уязвимой части его тела, и Эрит понял, что взбешенную женщину пора утихомирить, если он не хочет петь сопрано в «Ковент-Гардене».

— О нет, ты это не всерьез, — пробормотал он. Как ни была она сильна, ему не составило труда ее побороть. В одну секунду он сжал руки куртизанки и повалил ее на кровать, придавив своим весом извивающееся тело.

— Отпусти меня, мерзкая жаба. — Она попыталась пнуть его коленом между ног, и Эриту едва удалось избежать смертельного удара. Нагое тело Оливии было грациозным и гибким, как у кобры. И таким же скользким. Скрытую в нем пружинящую силу Эрит находил безумно возбуждающей. Бунтарка забилась в его руках, и по телу графа прошла жаркая волна желания.

Господи, Оливия была права, назвав его мерзкой жабой. Разъяренная фурия желала его убить, а он хотел лишь одного — овладеть ею.

Эрит прижал Оливию к кровати, заведя ее руки над головой. Она оказалась совершенно беспомощной и беззащитной. Если бы у Эрита хватило низости воспользоваться преимуществом своего положения, она не сумела бы дать ему отпор. Оливия отчаянно вырывалась, ее обнаженные ноги скользили вдоль бедер Эрита, а ему стоило огромных усилий не обращать на это внимания.

Граф едва мог поверить, что только что лежал обессиленный после близости с женщиной. Его снова терзало желание обладать ею.

Сжимать ее в объятиях и понимать, что близость невозможна, было жестокой мукой. Агонией. Эрит закрыл глаза и воззвал к Господу, моля послать ему сил. Все кончится тем, что Оливия его убьет: он умрет от неутоленного желания или от ее увесистых тумаков. Неудивительно, что она разъярилась.

— Мне очень жаль, что все так далеко зашло…

— Знаю, мерзавец, — огрызнулась Оливия, с трудом переводя дыхание. Утомленная борьбой, она ненадолго затихла, но Эрит не обольщался, что она сдалась. — Больше тебе жалеть не придется.

— Тебе не понравилось, я понимаю.

— Как и тебе. Ведь ты сказал: «Провались все к дьяволу». Весьма красноречивый отзыв. — Голос Оливии надломился: — Как ты посмел сказать такое, когда мы только что были одним целым? Как ты мог?

Догадка пронзила Эрита, словно пуля, выпущенная из ружья. С пониманием пришло горькое сожаление.

Господи, надо же быть таким болваном! Боже, ему нет прощения! Он дважды больно ранил Оливию. Сначала своим чудовищным эгоизмом, а потом — еще страшнее — бесчувственностью. К несчастью, она неправильно поняла его, и теперь едва ли можно было это исправить.

— Я не сумел доставить тебе удовольствие, — подавленно пробормотал он. Его гордость восставала против унизительной правды.

— Да, но я хотела доставить его тебе. Жаль, что мои старания вызвали у тебя лишь отвращение. — За сарказмом Оливии скрывалась обида.

— Ты с ума сошла. Черт возьми, я был на верху блаженства, — решительно возразил Эрит. — Бога ради, Оливия, ты что же, все проспала?

Бледное лицо Оливии выражало гнев и недоверие.

— Тогда почему в твоем голосе звучала досада? Почему ты хотел перечеркнуть то, что случилось?

Граф раздраженно вздохнул.

— Потому что ты права: я скотина. Я не сдержался. Я слишком долго и слишком сильно, слишком отчаянно тебя желал. Я вел себя как животное.

Длинное гибкое тело куртизанки замерло, и Эрит невольно ослабил хватку, чувствуя, как под пальцами, сжимавшими ее запястья, бешено бьется пульс. Дыхание с шумом вырывалось из ее груди, глаза сверкали недобрым огнем.

— Я хотела передать тебе частицу себя, а ты швырнул этот дар мне в лицо. Как ничего не стоящую безделицу. — Голос Оливии дрогнул, по бледным щекам покатились слезы.

«Проклятый тупица, чертов идиот!» — распекал себя Эрит. Он обидел Оливию. Довел до слез. Своим бездушием, мужской глупостью и безмерной похотью. Угрызения совести душили его, вызывая тошноту.

Оливия испытывала невыносимое унижение, плача у него на глазах. Эрит без слов понимал, что плакала она редко, если вообще когда-нибудь плакала. Женщина, которую он впервые увидел в салоне Монтджоя, слишком хорошо владела собой, чтобы легко проливать слезы.

Обычно плачущие женщины вызывали у него желание бежать без оглядки, но при виде охваченной горем Оливии у него мучительно сжалось сердце. Эрит и сам не понимал, что с ним творится. Он знал лишь одно: ее боль стала его болью. Он чувствовал растерянность, ужас, жгучую вину, беспомощность и смятение. Он с радостью отсек бы себе правую руку, лишь бы Оливия вновь улыбнулась.

Ожидая вспышки возмущения, он робко обнял ее. Оливия не проронила ни слова, продолжая рыдать. Эрит прижал к груди ее мокрое от слез лицо, обхватил ее теснее, так нежно, как когда-то баюкал своих детей. Давно, еще до того, как его жизнь разбилась вдребезги и нежность стала ему невыносима.

— Все хорошо, Оливия, — шепнул он. Эти же бессмысленные слова он говорил много лет назад маленькой Роме и Уильяму. — Все хорошо.

— Ничего хорошего, — угрюмо пробурчала она, вяло пытаясь высвободиться.

Сжимая Оливию в объятиях, Эрит приподнялся и оперся спиной о спинку кровати. Не обращая внимания на ее сопротивление, он уложил ее к себе на колени. Одной рукой он поддерживал ее за спину, а другой — гладил по пышным волосам. Бормоча ласковые слова, он крепче прижал ее к себе.

— Я веду себя глупо, — сдавленным голосом прошептала Оливия.

— Все мы совершаем глупости, — мягко проговорил Эрит. — Время от времени.

Дрожащие руки Оливии сжались в кулаки.

— Я никогда не плачу.

— Это я вижу.

Куртизанка рассмеялась сквозь слезы и снова зарыдала. Ее нагота мучительно волновала Эрита. Всхлипывая, Оливия касалась грудью его груди. Ладони Эрита скользили по ее обнаженной спине. Ее длинные ноги касались его бедер. Граф легко мог бы опрокинуть ее на спину и овладеть ею.

Он знал, что Оливия не сказала бы «нет».

И все же обладание этим прекрасным, но бесчувственным телом разбило бы графу сердце, хотя дикое животное в нем рычало, изнемогая от желания.

Эрит уткнулся подбородком в спутанные рыжеватые волосы Оливии. Эта женщина подходила ему идеально. Большинство любовниц находили его слишком крупным мужчиной, а Оливия Рейнз, казалось, была создана для него. Ему почти удалось вызвать в ней ответное желание, пока он не повалил ее на спину. И все же на какое-то мгновение слепая страсть захватила и ее, Эрит не мог ошибиться.

Граф обвел глазами погруженную во мрак комнату, чувствуя, как сквозь сожаление и горечь пробивается хрупкий лучик надежды. Терпение, забота и внимание сумеют пробудить дремлющую чувственность Оливии. Ему уже удалось заронить в ней искру желания, из этой искры он раздует пожар, который изменит весь ее мир.

Поначалу холодность куртизанки он принял как вызов. Но потом стремление разжечь в Оливии ответный Огонь полностью завладело им. Ей пришлось пережить немало утрат, и, к несчастью, во многом непоправимых. Однако Эрит мог бы ей помочь. И возможно, этим искупить собственную вину.

Огонь в камине догорел, и теперь комнату озаряли тусклым сиянием лишь несколько свечей. Оливия затихла на руках Эрита. Слезы ее иссякли. После бурных рыданий на нее навалилась усталость.

Тревожная мысль не давала Эриту покоя. Он не решался заговорить, боясь разрушить хрупкое перемирие, установившееся между ними.

— Боюсь, я потерял голову и забыл об осторожности, когда мы были близки.

Он ждал вспышки гнева, но хриплый от пролитых слез голос Оливии звучал безжизненно:

— Это не важно.

Недоуменно нахмурившись, Эрит вгляделся в ее лицо. Она и не думала лукавить.

— Я был беспечен, а ты не пользовалась своей мазью. Последствия могут быть ужасны.

Так ли уж ужасны? В душе Эрит в этом сомневался.

Боже, должно быть, он сошел с ума. Зачем сорокалетнему мужчине беременная любовница? Он и законным детям не сумел стать хорошим отцом.

— Не волнуйся, ребенка не будет, — с горечью произнесла куртизанка.

— Ты не можешь этого знать.

Закусив губу, Оливия попыталась вырваться.

— Я знаю. — В ее голосе появилась знакомая твердость, но следы слез на щеках напоминали о слабости. — Я не принесу тебе в подоле ублюдка через девять месяцев. Можешь спокойно уезжать.

Как ни печально, Эрит уже знал, что ему едва ли удастся спокойно уехать, оставит ли он Оливию беременной или нет.

За ее язвительностью и резкостью скрывалось страдание. Неизбывная печаль, далекая от горьких переживаний, которые доставил ей Эрит этой ночью. Горе, слишком глубокое для слез.

— Почему ты так уверена?

— Я просто знаю.

Потрясенный Эрит на мгновение замер. Он должен был догадаться намного раньше. В который раз эта женщина приводит его в замешательство, а всему виной его непонятливость.

— Лео твой единственный сын?

— Нет, мое потомство рассеяно повсюду, от севера до юга Британии, — с издевкой бросила Оливия. Она снова сделала попытку вырваться, но Эрит держал ее крепко.

— Расскажи мне о Лео.

— Иди к черту, Эрит! — Глаза ее гневно вспыхнули.

— Расскажи.

Губы Оливии сжались в скорбную линию, резче обозначились скулы, подбородок стал тверже. Удивительно, как ее черты, каждая из которых казалась почти мужской, складываясь вместе, создавали восхитительно женственное, полное очарования лицо.

Оливия заговорила быстро, с оттенком раздражения, словно терпение ее было на пределе.

— Я не слишком хорошо сложена для материнства.

Резким движением она вывернулась из рук Эрита и соскользнула с кровати. На этот раз граф не сделал попытки ее остановить. Он обдумывал, что могут значить ее слова. Оливия прошествовала к изящно инкрустированному гардеробу, ее спутанные волосы сверкающей гривой рассыпались по плечам. Она двигалась плавно, как горделивая молодая лошадка. Длинные ноги, прямая спина, непринужденная грация.

— Других беременностей не было?

— Почему ты никак не оставишь меня в покое?! — Гневным жестом Оливия распахнула дверцу шкафа. Выхватив алый шелковый халат, она накинула его на плечи, к огромному сожалению Эрита, и одним яростным движением завязала пояс на тонкой талии. Потом, рванув к себе другой халат, швырнула его графу. Халат упал на край кровати и соскользнул на пол.

Эрит удобнее устроился на подушках, губы его насмешливо изогнулись.

— Прикрыть меня не значит покончить с вопросами.

Глаза Оливии сердито сверкнули. Взгляд ее пробежался по лицу Эрита и остановился на обнаженной груди. Затем медленно двинулся вниз, туда, где восставший жезл обнаруживал явный интерес к ее персоне. Оливия резко выпрямилась, словно пробуждаясь ото сна.

— Прекрати выставлять себя напоказ. Ты перепугаешь горничных.

— Ты находишь мое тело привлекательным? — В голосе Эрита слышалось искреннее изумление и неподдельное любопытство.

— Боже, да ты тщеславный павлин, Эрит. — Гладкая оливковая кожа куртизанки покрылась румянцем, и на мгновение Оливия превратилась в юную девушку, застенчивую и ранимую. Такой она нравилась Эриту еще больше. У нее отняли невинность и радость жизни, но все же она нашла в себе мужество бороться.

Граф тихонько рассмеялся.

— Это означает «да».

Оливия бросила на него презрительный взгляд, хотя полные губы ее дрожали, сдерживая улыбку.

— Тебе нет нужды напрашиваться на комплименты.

— Я вымаливаю похвалу у тебя, Оливия. — Нагнувшись, Эрит подхватил с пола черный шелковый халат и набросил на плечи. Он нарочно оставил халат распахнутым, ему хотелось подразнить Оливию. Ведь ее нагота мучила его.

— Ну, хорошо, я нахожу твою внешность привлекательной. — Она говорила строго, точно аптекарь, отмеряющий целебный порошок в пузырек.

Эрит коротко хохотнул.

— Спасибо. — Он отважился протянуть руку к Оливии — даже этот невинный жест мог ее спугнуть.

Она посмотрела на его руку, потом перевела взгляд на лицо. В топазовых глазах ее застыла настороженность. Ей удалось подавить слезы, побороть приступ отчаяния, но Эрит знал: несмотря на колкий, язвительный тон, ее спокойствие хрупко, как раскаленное стекло.

— Посиди со мной, — тихо произнес он. В его голосе слышалось искреннее участие.

Нерешительно, словно не зная, остаться или сбежать, Оливия оперлась на его руку и осторожно присела на край кровати. Эрит никогда ни одну женщину не желал так сильно. Но не желание, а другое чувство заставляло его трепетать, восторженно замирая рядом с ней, будто он мальчишка, впервые познавший любовь. Это была надежда.

Эрит привлек Оливию к себе. К его удивлению и радости, она не сопротивлялась. Сонная, пахнущая телесными соками, она свернулась теплым клубком у него на коленях. Эрит с наслаждением вдохнул ее аромат.

Долго тянулось это странное, удивительно уютное молчание. Дождь за окном усилился, под мерный стук капель по телу Эрита разливалась приятная тяжесть, сладкая истома, которая наступает после бурных объятий. Как ни терзали его муки совести, тело его блаженствовало. Наконец он заговорил:

— Ты выглядела так, словно готова была меня убить, когда решила, что я угрожаю твоему птенчику. — Оливия свободно раскинулась у него на коленях, но Эрит знал, что она не спит.

— Этот птенчик выше меня ростом и вот-вот поступит в Оксфорд.

В голосе куртизанки было столько нежности, что Эрита кольнула ревность. Оливия улыбалась. Эту мягкую, полную любви улыбку он видел всего раз или два, и никогда она не предназначалась ему. Проклятие!

— Я чувствовал себя так же, когда впервые за много лет увидел Рому и Уильяма, Моей дочери восемнадцать, она выходит замуж в июне. Сыну девятнадцать, он учится в Оксфорде.

Их сыновья вскоре будут принадлежать к одному кругу. Возможно, даже подружатся. Эта мысль неожиданно встревожила Эрита. Два его мира оказались не так далеки друг от друга, как он воображал. Барьер между ними, представлявшийся ему непреодолимым, в действительности был хрупким, как рубиново-алая ваза венецианского стекла, стоявшая на комоде красного дерева.

— Расскажи мне, что случилось, когда ты носила Лео. Эрит скорее почувствовал, чем услышал ее вздох.

— Ты ведь не оставишь меня в покое, верно? Губы графа растянулись в улыбке.

— Нет.

— Я была совсем юной, а младенец крупный, и я едва не умерла. — Оливия говорила очень быстро. Казалось, слова причиняют ей нестерпимую боль. — С тех пор я не могу зачать. Но даже если бы могла, едва ли выносила бы плод. Если бы лорд Фарнсуорт не пригласил лучших докторов, меня бы не спасли. На свете не было бы ни меня, ни Лео.

Ее боль и бесстрашие поразили Эрита в самое сердце.

— Ох, Оливия, — прошептал он, крепче прижимая ее к груди.

— Для куртизанки бесплодие — настоящее благословение.

— Нет, — покачал головой Эрит.

— Нет, — печально согласилась Оливия, с тоской глядя ему в глаза. — Это удобно, но благословением это не назовешь.

Эрит попытался представить себе, во что превратилась жизнь Оливии, когда она произвела на свет Лео. Юной и неопытной, ей пришлось заботиться о младенце.

— Что случилось потом?

— Лорду Фарнсуорту не нужна была девочка-любовница, ставшая матерью. — В голосе Оливии послышалась затаенная ненависть.

— Вряд ли ты об этом сожалела.

— Я жалела, что потеряла единственный дом, который у меня был. Мне было больно расставаться с Перри и отдавать свое дитя.

Эрит крепче обнял Оливию; бессильное желание убить ее первого покровителя жгло его огнем. «Слишком поздно, будь все проклято!» — Фарнсуорт не выкинул тебя на улицу?

— Нет. Он продал меня одному из своих друзей, — произнесла она ровным, почти бесстрастным тоном.

Господи, как же она смогла это вынести? И превратиться в изумительную, прелестную женщину? Девочка, проданная как вещь безумным, помешанным на игре братом человеку, чье имя стало проклятием, клеймом порока. А затем, когда она надоела своему распутному покровителю, выброшенная, словно старая, изношенная туфля.

Эрит хотел заговорить, но ужас сдавил ему горло. Если в этом мире есть справедливость, негодяй Фарнсуорт должен гореть в геенне огненной.

— Силы небесные, какое варварство!

— Я выжила, — равнодушно отозвалась Оливия. Только теперь Эрит начал понимать, откуда в ней это внутреннее достоинство. Гордость — единственное, что помогало ей выстоять в жизни, ставшей для нее бесконечным кошмаром.

— Фарнсуорт не хотел Лео?

Оливия горько, презрительно рассмеялась.

— Слава Богу, нет. Фарнсуорт жестоко обращался со своими детьми и с любовниками. С Перри он обходился еще суровее, чем со мной. Думал, что истязания превратят мальчика в мужчину. Я отдала Лео своей кузине Мэри. У них с мужем не было детей, а Чарлз как раз получил новый приход на другом конце страны. Никто не должен был знать, что это не их ребенок.

— Включая самого Лео.

Оливия обхватила руками колени и качнулась назад, глаза ее на бледном лице казались огромными. В это мгновение Эрит увидел ее беззащитным ребенком, отданным во власть развратного старика, похитившего ее невинность. При мысли об этом к горлу его подступила тошнота.

— Он никогда не узнает. Мэри с Чарлзом любят его всей душой, они дали ему образование и воспитали чудесным юношей. Я очень им горжусь, хотя никогда не буду матерью, которой мог бы гордиться он.

— Ты недооцениваешь его. И себя, — искренне возразил Эрит. — Ты женщина, которую любой почел бы за честь назвать своей.