Одержимый

49

ОН

Я помнил тот день, когда увидел ее впервые так ясно, будто это было вчера.

Меня скосило. Ощущения были такие, будто в грудь, на огромной скорости, врезался «КАМАЗ». Хрупкая, в желтом платье, в черный горох, она напомнила мне ребенка, с лицом ангела. Хотя, детей с такими формами не бывает!

В тот день, я впервые ощутил приступ слепой ярости, направленной на Ольховского. Он касался ее, гладил плечо, поддерживал за поясницу, пока они неспешно шли по аллее парка. Хотелось заорать, чтобы он убрал от нее руки. А он, будто смог прочитать мои мысли, обернулся через плечо, и его ладонь медленно заскользила по ее спине и опустилась на попку.

«Блядь!»

Меня медленно потряхивало, от злости и омерзения. Для меня эта картина была чем-то противоестественным. Не должны эти мерзкие, похотливые руки касаться ее тела, лапать ее. Хотелось блевать!

— Саша! — вскрикнула она, отскакивая от Ольховского на пару шагов. — Что ты делаешь?

Я не видел в этот момент ее лица, но готов был поклясться, что на высоких скулах проступил румянец.

— Прости, Элина, — Ольховский покаянно сложил руки на груди, а затем добавил, гораздо громче, я был уверен, что это было сказано для меня: — Не могу дождаться ночи, малышка. Хочу тебя так, что не способен думать о чем-то кроме.

— Саша! — зашипела она, оглядываясь по сторонам. Ее взволнованный взгляд прошелся сквозь меня, и да, ее щеки пылали красным. — Перестань, пожалуйста! — снова обратилась она к Ольховскому.

— Не могу, — не унимался Александр. Схватив девушку за руки, он притянул ее к себе и стал целовать. Она сопротивлялась, но так слабо, что это, едва ли, можно назвать сопротивлением. В конечном итоге, она ответила на поцелуй, обхватив Ольховского за шею. Ее тихий стон, для меня оказался громче автоматной очереди. И, что самое главное, было чувство, что этой очередью разрешетило меня. — Не могу, Элина, — шептал он, шаря по ее телу руками. — Маленькая моя, сочная девочка, такая чистая! Не могу поверить, что ты была девственницей.

Занавес, блядь!

Ворочаясь ночью, в постели, я не мог думать ни о чем другом. Он ее трахал! Не совсем так, он единственный, кто ее трахал! Душа и все нутро горели так, будто на меня пролилась кислота. Я тогда скулил, как раненый зверь, сцепив зубы до хруста. И второй раз в жизни молился. Молился больше никогда не видеть их вместе. Молился, чтобы Ольховский оставался верным себе, поигрался с девчонкой и бросил ее, как сотню предыдущих.

Мольбы — дело бесперспективное, однажды решил я.

И вот, я стою, в предрассветном полумраке ее спальни, и смотрю как она спит. Я устраню всех, кто касался ее тела, один за одним. Она будет принадлежать только мне, телом и душой. И мне наплевать, чего мне это будет стоить. Я сумел прочувствовать ад и чистилище, зная, что Ольховский трахает ее каждый чертов, гребаный день, пока я горел заживо!

Я подошел ближе.

Коснулся костяшками пальцев ее лица, обвел контур губ. Она, пиздец, какая красивая! Я бы хотел сожрать ее целиком, если бы смог.

— Ты моя, — произношу одними губами. Моя, блядь, моя! — Только ты не ангел.

Она дьяволица. Единственная, во всем мире, женщина, способная распотрошить мою душу одним взглядом.

«Сними маску, — шептала она. — Сними! И поцелуй меня!»

Я не смогу ее снять. В противном случае, она снова начнет смотреть сквозь меня. Мне легче убить ее, чем снова пройти через ад.