Особенности современной артефакторики

Глава 22

Утром в понедельник я еле разлепила глаза — сказывалось магическое истощение. Чувствовала себя разбитой и совершенно выжатой. Робину, как и мне, кофе никак не помогал. Зато газета, свежие номера которой за несколько минут до лекции принесли в большой зал, отлично привела в чувство!

Эти журналюги из «Вестника» все настолько нагло переврали, что я от возмущения дышала с трудом! Из слов нашлись лишь ругательства. И не только у меня.

Кевин, оценивший передовицу первым, ругался не замолкая. Луиза, читавшая одновременно с Робином и со мной, бранилась сквозь зубы на родном польском. Кора, нарочно севшая в аудитории над нами так, чтобы видеть лист, как заведенная повторяла «быть не может!». Робин, крепко сжимавший мою руку, молчал. Ему и не нужно было ничего говорить, я отлично слышала его мысли.

Он считал, что это конец. Что его отчислят. Что эта история погубит карьеру отца. Что Марго, сестре Робина, не дадут учиться. Что придется вплотную заняться русским.

Робин злился на газетчиков, на департамент, но эта злость переливалась в обреченность, в понимание собственной бесправности. Из-за этого в груди саднило, сердце билось с перебоями, в глазах щипало, но выныривать из эмоций Робина я не торопилась. Мне все казалось, что я так помогаю ему, перенимаю часть горечи, как чужую боль.

Юмнеты гудели, и появление магистра Клиома в аудитории ничего не изменило.

Наш декан выглядел лишь заинтригованным, поздоровался со всеми и поинтересовался, что же такого особенного было в этом выпуске «Вестника», раз все экземпляры расхватали.

— Обычно преподавателям остаются номера, но не сегодня, — он недоуменно развел руками.

— Потому что «Вестник» сегодня превзошел себя, — хмуро ответил Αдам и протянул артефактору газету.

— Это переходит всякие границы! — воскликнула Кора.

Я обернулась к ней и увидела, как она снимает цветок-артефакт. Тут же от нее волной пошло негодование, усиливая общее возмущение.

— Это редкостное свинство! Мерзкая клевета! — послышалось сзади.

— Меня превратили не просто в монстра! Почти в убийцу! — Робин поднялся. — По словам журналистов, это была чуть ли не моя личная плантация! Это я якобы напал на магистра!

— Они даже намекают, полиция нарочно послала Рихарда Штальцана, чтобы он прикрыл сына! — выпалила я.

- Α они на самом деле прислали лучшего следователя-мага! — крикнул кто-то впереди.

— Пусть исправляют вранье!

— Что за урод это накатал?

— Мы требуем, чтобы директор, чтобы вся школа заставили «Вестник» написать опровержение! — стукнула по столу кулаком Луиза.

— Директора! Мы хотим поговорить с директором! — раздалось сразу с нескольких сторон.

— Ди-ре-кто-ра! — начала скандировать Кора, и это подхватили все.

Почти все. Несколько бойцов и пара алхимиков сидели, демонстративно сложив руки на груди. Робин сел, его трясло крупной дрожью.

Наши ладони были соединены, пальцы переплелись, и я чувствовала его эмоции. Возмущение, тусклую радость из-за поддержки других, страх разоблачения и потери. Я пыталась поделиться своими чувствами. Гордостью из-за того, что школа так сплотилась, надеждой, что Кора, которая очень тепло относилась к Робину, не испугается «страшного оборотня», и ее позитивные эмоции стабилизируют других. Не зря же она сняла артефакт! Я пыталась укрепить веру Робина в то, что все будет хорошо. Обязательно! Не может быть иначе!

— Ди-ре-кто-ра! — скандировала аудитория, в такт топая и стуча по столам.

— Почему вы его не зовете? — высокий голос Эльке перекрыл шум.

Магистр Клиом отвлекся от статьи, коснулся пальцами горла. Ответ прозвучал спокойно, громко и ясно:

— Кабинет господина Йонтаха над аудиторией. Директор вас отлично слышит.

Действительно, не прошло и минуты, как дверь открылась, и в аудиторию вошел Лиам Йонтах.

— Доброго всем утра, — светловолосый маг удивленно гнул брови. — Что у нас случилось?

— «Вестник», — магистр Клиом дал директору газету.

— Я еще не читал, — тут же предупредил тот и попросил пару минут тишины.

Аудитория примолкла. Луиза забрала себе газету и яростно выделяла маркером особенно наглую ложь.

— Да тут всю статью подчеркивать надо, — зло прошептала я.

Луиза пробормотала на польском что-то явно согласно-ругательное.

— Я добьюсь того, что сегодня же выйдет опровержение, — заявил директор, мрачневший с каждым прочитанным словом. — Сегодня вечером отдельным новостным листом, электронной почтой и большим объявлением на сайте «Вестника». И завтра в обычном выпуске.

— Вы будете защищать оборотня? — возмутился Тобиас так, будто не верил своим ушам.

Я вцепилась в Робина обеими руками. Он стиснул зубы, истощенная аура светилась отчаянием. По аудитории прокатилось «оборотень». Зловеще, пугливо, удивленно, обеспокоенно, но ни в коем случае не безразлично. Я видела, что многие оборачивались, смотрели на Робина другими глазами. Он же не сводил взгляда с директора.

— Я буду защищать юмнета, — отрезал господин Йонтах. — И честь школы.

В воцарившейся тишине его голос звучал твердо и торжественно.

— На эту среду назначено собрание преподавателей, представителей департамента и попечителей Юмны. Я собирался ходатайствовать о том, чтобы Робина Штальцана наградили «Золотом Юмны» за мужество, за спасение жизни человека. До этой статьи я собирался вынести вопрос о награждении на обсуждение, — взгляд директора остановился на Робине. — Теперь этот вопрос обсуждаться не будет. Господин Штальцан, я поздравляю вас с тем, что вы будете удостоены высочайшей награды Юмны. Официальная церемония состоится в эту пятницу. Поздравляю!

— Класс! — выпалил Кевин и начал аплодировать.

— Здорово! Поздравляю! Круто, Робин! — послышалось со всех сторон.

Сзади подпрыгивала от восторга Кора, озаряя радоcтью всю аудиторию, зажигая улыбки на лицах.

Робин крепко сжимал мою руку, дрожащим голосом коротко поблагодарил, и я знала, он не может поверить в то, что медаль действительно будет.

— Я разберусь с… этим, — директор с толикой брезгливости посмотрел на газету в своих руках. — Пожалуйста, найдите в себе силы собраться с мыслями и вернуться к учебе. От времени, отпущенного на лекцию, к прискорбию, остались жалкие крохи, но я очень рад, я бесконечно рад, что вы так ярко возмутились. Вы, — он жестом охватил всех, сидящих в аудитории, — цвет магического сообщества Европы. У вас разные родные языки, ведь Юмна приветствует в своих стенах магов не только из Γермании, но и из Франции, Польши, Латвии, Эстонии, Испании и других европейских стран. Но у вас общее наследие, общая история, общий запрет на обучение, общие ограничения. И сейчас, вопреки множеству различий, вы вдохновляюще сплоченные. Столкнувшись с несправедливостью, вы выступили вместе, сообща.

Директор Йонтах обвел взглядом аудиторию:

— Вы истинные юмнеты. Я сердечно благодарю вас за это!

Наши глаза на мгновение встретились, и я отчетливо поняла, что Лиам Йонтах не позировал, не преувеличивал. Он в самом деле был рад сегодняшнему всплеску. Но больше всего меня вдохновлял обрывок его мысли: «Правительственные сволочи доигрались!». Относись он к ним лояльней, не было бы слова «сволочи».

Жаль, этим моим кратким видениям и общему ощущению было не под силу вселить уверенность в Робина. Поэтому, улучив момент, когда директор под аплодисменты юмнетов выходил из аудитории, я спросила Кору, как она относится к Робину теперь.

— Он суперский! — горячо заверила она, и это убеждение волной прошло по залу. — Я так рада, что его наградят! И, — она наклонилась ко мне и заговорщицки шепнула на ухо, — я хитрюга нечестная, ага. Нарочно сняла артефакт, чтобы никто не боялся. Если бы не было оборотней, нас всех перерезали бы еще в четырнадцатом веке! Мою семью оборотни спасли! А Робин классный, я очень за вас обоих рада!

Я, мысленно признавая, что тоже хитрюга нечестная, после слов Коры перестала ругать себя за то, что использовала способности феи на благо Робину. Ему любая поддержка дороже золота. Любая!

— Насколько я понимаю, вы взволнованы настолько, что не можете слушать, — хмыкнул магистр Клиом. — Или мне рассказать хоть немного полезных вещей, без понимания которых вам будет очень сложно на этой неделе?

— Рассказать! Конечно, рассказать! — послышалось отовсюду. Зашуршали откладываемые в сторону газеты.

— Хорошо, — кивнул декан. — Постарайтесь собраться с мыслями. В учебнике этот параграф не слишком удачный.

Магистр заговорил о принципах построения разметки на заготовке, юмнеты почти не перешептывались, слушали. Нас задержали на пять минут, но никто не возмущался. Многие уже заглянули в учебники и знали, насколько невразумительно там была подана эта тема.

— Как себя чувствует магистр Фойербах? — первый вопрос, который услышал после приветствия декан целителей, волновал всех. И артефакторов, и алхимиков, занимавшихся в тот день с нами вместо урока по боевой магии.

— Чуть хуже, чем хотелось бы, но, скажем так, замену ему не ищут и расписание серьезно не меняют. Φакультетские тренировки на этой неделе будут вести деканы, со следующей все вернется на круги своя, — с улыбкой заверил магистр Донарт. — Я передам ему, что вы волнуетесь и спрашивали о нем.

— Интересно, а как ему сегодняшний «Вестник»? — с вызовом спросила Αльма, одна их алхимиков, кто не звал директора.

— Магистр Фойербах ужасно зол на этих так называемых журналистов, которые провели «расследование», госпожа Кайль, — холодно ответил декан целителей. — Он вместе с другими преподавателями, которые все бесконечно возмущены перекручиванием фактов и откровенной ложью, будет требовать письменных извинений от вашего отца, господина Кайля, главного редактора «Вестника». Пусть он публично на первой же странице «Вестника» объяснит среди прочего, как так вышло, что сегодня на третьей странице опубликовано интервью, которое его корреспондент якобы взял вчера у магистра Фойербаха.

Декан целителей смерил взглядом поникшую девушку.

— Магистр Φойербах ни с кем не разговаривал. Более того, никакие журналисты вообще еще не просили об интервью и не спускались в Юмну.

Короткой паузы хватило, чтобы сообразить, что такие интервью были, по всей видимости, нормальной практикой в газете. Небольшие взятки, заказные статьи — бич всех условно свободных СМИ. Почему магические должны отличаться?

— Я не ясновидящий, госпожа Кайль, но опыт подсказывает, что у «Вестника» скоро будет новый главный редактор, и защита главы департамента не поможет, — подчеркнул магистр Донарт.

Он прошелся вдоль длинного первого ряда парт, в воцарившейся тишине слышны были только шаги магистра и посапывание некоторых кроликов.

— Вы взрослые люди, юмнеты, — остановившись у своего стола, магистр Донарт повернулся к нам, окинул класс взглядом. — Вы понимаете, что общество — постоянно развивающийся и изменяющийся организм. Сейчас мы оказались на пороге серьезных изменений, и история с растениями здесь и ее последствия — небольшая часть перемен. Я хочу, чтобы вы осознали одну очень важную вещь. Каждый из вас по отдельности — всего лишь маг, которого система и история могут подмять под себя. Но вместе вы сильнее в десятки раз. И уже вы можете изменять историю. Как сегодня, когда несправедливое отношение к одному стало оскорблением для всех и общей заботой. Вы можете быть силой, с которой придется считаться.

Действительно, когда я одна возмутилась придирками магистра Фойербаха, он влепил мне десяток отрицательных баллов. Когда не смолчали несколько, он баллы не забирал. И, думаю, боец поостерегся бы снова задать Робину реферат, раз весь факультет показал, что считает такие наказания нечестными.

Магистр Донарт сделал паузу и веско добавил:

— Я не призываю к революциям. Я призываю вас быть сознательными. Это ваше общество. Вы можете решать, каким оно будет.

Да, можем. И мы это уже доказали несколько раз!

Плечи сами собой расправились и не только у меня. Твердый взгляд, приподнятый подбородок, гордое звание юмнета… Вдохновляющее чувство!

— Давайте все же вернемся к занятиям. У нас не целительство, а политология получается, — хмыкнул магистр Донарт. — А по плану сегодня дела сердечные! В прямом смысле слова. Формула на доске, вы ее знаете, она та же, что и для исследования внутренних органов. Но есть нюанс. Обратите внимание на последнюю фразу! Это очень важно! Господин Вайс, какая главная особенность диагностических заклинаний?

— Они немного сковывают, ограничивают подвижность, — ответил Кевин.

— Верно, плюс пять баллов артефакторам. Все уже догадались, что ограничивать подвижность сердца нельзя? — декан целителей обвел класс взглядом и, увидев кивки, улыбнулся. — Прекрасно. Ударения в формуле обозначены. Дерзайте. И помните, что сердце не похоже на те, которые рисуют на валентинках.

Урок целительства прошел мирно, но дался тяжело. Резерв после сильного расшатывания и истощения восстанавливался плохо, и магистр Донарт довольно скоро велел мне сделать перерыв. Робин продержался немногим дольше меня. У него ко всем приключениям еще и полнолуние добавилось. Как странно, что оно так его выматывает. Это ведь сопровождает оборотней всю жизнь, все время их существования.

Перед лекцией по истории магии Робина перехватил отец. Обеспокоенный мужчина явно тревожился за сына. Они разговаривали в сторонке, слов я не слышала, только наблюдала за остановившимися рядом с большим окном оборотнями. Осеннее солнышко заглядывало в коридор, в этом свете ауры казались сотканными из этого золотого сияния. Старший Штальцан явно переносил полнолуние лучше. Он был менее истощен, след ожога у него почти затянулся.

— Ну что, Лина, — раздался сзади голос Свена.

— В каком смысле? — я даже не обернулась.

— Свен, займи мне место в аудитории, пожалуйста, — не допускающим возражений тоном попросил Адам.

— Да, конечно, — наглости в тоне Свена тут же поубавилось, а на лице парня, к которому я все же повернулась, появилось подхалимское выражение: — В центре, второй-третий ряд?

— Было бы прекрасно, благодарю, — скупая улыбка, спокойный тон, легкий кивок. Аристократ, знающий цену своему расположению, чуть поощрил рвение желающего выслужиться.

Прав был Адам. С ним ссориться не выгодно. Особенно тем, кто ценит связи, а не настоящую дружбу.

Свен ушел, мявшийся на расстоянии нескольких шагов Тобиас последовал за ним. В коридоре было шумно — подошли другие бойцы, за ними волной целители.

— Ты ведь просто хотел, чтобы он ушел, так? — спросила я.

Адам кивнул.

— Не хочу, чтобы у него и его друга была возможность сказать тебе гадость. А Робин занят.

— Почему вы поссорились? — вопрос, интересовавший меня несколько недель, сорвался с языка, который я не успела прикусить.

Адам тяжело вздохнул:

— Я виноват.

И в тот момент сомнений в том, что он действительно корит себя, а не пытается произвести впечатление, у меня не осталось.

— Правда? А я уж думала, ты идеальный, — улыбнулась я.

Он немного повеселел.

— Куда мне? Единственного настоящего друга умудрился оттолкнуть. Что в этом идеального?

Я промолчала, Адам глянул на все ещё разговаривающих Штальцанов и, понизив голос, признался:

— Эта семья в полном составе подавала прошение в департамент, чтобы его зачислили в школу. Получили отказ.

— У меня для департамента скоро ни одного цензурного слова не останется, — буркнула я.

— Не только у тебя, — заверил Адам. — Они перегибают. Перегибают давно, но раньше не было силы, способной что-то изменить. У отца тоже не так много союзников, как хотелось бы. Большинство магов держится в стороне от политики. У них более важные проблемы. Многие растят детей без супруга, многие стеснены в средствах и вообще отошли от магии. Десять лет запрета не прошли даром.

— Я это все понимаю, но ты так и не сказал, почему вы поссорились, — подчеркнула я, глядя Адаму в глаза.

Тот потупился, и волну сожаления я ощущала очень явственно.

— Получив второй отказ, он спросил меня, нет ли у моего отца возможности как-то повлиять на зачисление. У меня до того был отвратный день, я ответил грубо. С отцом, конечно же, поговорил, и по второй апелляции решение департамента было положительным. Но того, что я повел себя, как заносчивая задница, все это не отменяет.

— Он знает, что ты говорил с отцом о нем?

— Нет, — Адам отрицательно тряхнул головой. — И я не хочу, чтобы он знал.

— Другими словами «не вмешивайся, Лина, мы сами разберемся»? Так? — догадалась я.

— Да, так. Мы знакомы много лет. Мы дружим много лет, — он снова тяжело вздохнул. — Я испортил. Я найду возможность исправить.

— Я верю в это, Адам. Правда, — я погладила его по плечу. — Он тоже переживает, это ведь очевидно.

— Хорошо, что у него есть ты, — улыбнулся Адам и бросил взгляд мне за спину. — Он подойдет сейчас.

— Вовремя, до лекции минута осталась, не больше.

— Идем? — раздалось сзади.

Я повернулась к Робину, но еще раньше моя ладонь скользнула в его. Он светился скромной и недоверчивой радостью, робкой и хрупкой, как крокус, выглянувший из-под снега. Это же чувство отражалось в карих глазах, и мне потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы тут же при других не обнять Робина и не поцеловать. Лишь раз мы целовались при большом скоплении народа. Когда он признался в том, что оборотень. В других случаях мы держали наши отношения не в секрете, нет, но не подчеркивали их постоянно, и мне такое бережное обращение с нашими чувствами и личной жизнью очень нравилось.

— Идем, — я чуть cильней сжала руку Робина.

— Лина, Адам, — кивнул проходивший мимо старший Штальцан. — Рад встрече.

— Я тоже, — я улыбнулась мужчине в ответ, Адам ответил со свойственной ему чопорностью:

— Взаимно, господин Штальцан.

Как странно, что галантность и вежливость Адама, запомнившиеся еще при первой встрече, могут быть помехой, когда нужно наладить отношения. И не объяснить же, что он не знает, как лучше себя вести, чтобы попросить прощения, что он смущен, а потому так холоден внешне. Утешившись тем, что взрослый разумный парень уж как-нибудь найдет возможность и слова, чтобы объясниться с другим взрослым и разумным парнем, я вместе с Робином вошла в аудиторию на лекцию о вероисповедании и магии инков.

Инки оказались кошмарно жестокими магами крови. Οни черпали свою силу из крови и боли жертв, изредка вводили людей в транс, чтобы зачаровать с помощью чистых предсмертных эмоций ритуальные предметы. Даже слушать лекцию было жутко, а представлять, что в далекие времена творилось в не менее далекой Южной Америке, не хотелось вовсе.

Кроме всего прочего проскользнула информация о магических источниках. Но вскользь, мимоходом. Не думаю, что обратила бы внимание на эти сведения, если бы в моих снах Тьотт, Рона и Ахто с товарищами не обсуждали необходимость перенести Юмну так близко к источнику, как это вообще возможно. По этой причине юмнеты древности опустили замок и часть города под воду, а вовсе не из-за гонений церкви. Может, об этом расскажут позже? Сейчас по программе у нас только шаманизм и древние верования. Школы — практика другого тысячелетия.

О том, что Робин оборотень, вообще почти не говорили весь день. Я нарочно прислушивалась к разговорам во время обеда и ужина, но происхождение Робина просто стало данностью. Не опасностью, не основанием для тревог, не поводом для резко иного отношения. Мне нравилось думать, что Робин переоценил значение своей тайны и собственный страх стать изгоем, и я искренне в это верила.

Я считала так до вечера, пока Кора, сонно пожелавшая мне доброй ночи на пороге своей комнаты, не свалилась в обморок.

Чудом успев немного смягчить удар, я затащила девушку на ее постель и проверила амулет. Ириса у Коры на шее не было. Я и мысли не допускала, что она могла забыть о столь важном артефакте. Оставалось признать, что Кора нарочно не блокировала свою магию, пытаясь помочь остальным принять новость о Робине без страха.

Неужели настолько все плохо? Неужели к оборотням так ужасно относятся, что Кора осознанно рисковала здоровьем? Что пошло вкривь и вкось в магическом мире, раз потомки древнейших родов вынуждены скрывать свое происхождение? Хоть феи, хоть оборотни.

Магистр Клиом, дежуривший в эту ночь, напоил девушку восстанавливающим резерв зельем и, озвучив диагноз «крайнее магическое истощение», унес в больничное крыло.

— Вы по себе знаете, что через пару дней госпожа Лёдер будет в полном порядке, — заверил декан. — Ложитесь спать, ни о чем не тревожьтесь. Вы вовремя меня позвали. Поверьте, поводов для беспокойства нет. Истощение случается довольно часто. Не рассчитать силы проще простого, а вот научиться правильно оценивать свой резерв и возможности значительно сложней.

Ο здоровье Коры было кому позаботиться, я по собственному опыту знала, что ничего смертельного и очень опасного в истощении нет. Причина, по которой Коре пришлось так выкладываться, тревожила меня гораздо больше.