Особенности современной артефакторики

Γлава 27

Когда магистр Донарт разбудил меня, ещё не было семи. Судя по лицу, он не спал всю ночь и сильно нервничал. Каждый жест выдавал напряженность.

— Я нарочно пришел так рано, чтобы вы могли вернуться в общежитие незамеченной. Если вдруг кто-то спросит, у вас разболелась голова, и вы ходили за обезболивающим. Никому ни единого слова о вашем видении, госпожа Штольц-Бах. Никому. В первую очередь это касается Робина Штальцана. Понимаете? — он серьезно смотрел мне в глаза.

Я кивнула. Действительно, зачем еще и ему нервничать из-за того, что все равно не может изменить?

— Не удивляйтесь тому, что увидите магистра Фойербаха за завтраком. Этот день в Юмне будет обычным понедельником. Директор и магистр Фойербах многое решили еще ночью, поговорили со Штальцанами, все обсудили. Мы не знаем, кто именно из обслуживающего персонала школы может быть связан с преступниками, — мрачно объяснял декан целителей. — Кроме тех двоих, которых вычислили благодаря вам. Но их может быть больше. Это может быть кто-то из поваров или уборщиц. Кто-то из города, служащий почты, продавец в канцтоварах. Вам нельзя выдавать волнение. Никаких дополнительных вопросов, никаких коротких разговоров с Рихардом Штальцаном «мимо дела». Вы ничего не знаете. Это обычный день.

Я снова кивнула.

— Понимаю и буду держать себя в руках. Но когда я узнаю, что все обошлось, что маму Робина защитили?

— Магистр Клиом скажет вам вечером. У него давно была запланирована на сегодня встреча на поверхности, он может выйти и узнать новости, не вызывая подозрений.

— Значит, мне остается только ждать и верить в то, что все обойдется, — вздохнула я.

— Рад, что вы понимаете.

— А кто нанимал персонал?

Магистр Донарт вздохнул, но все же ответил:

— Департамент. Школа в ведении управления по несовершеннолетним магам.

— Людей подбирала госпожа Фельд? — догадалась я.

Он кивнул.

Одноразовые белые тапочки были мне чуть велики и норовили соскользнуть, приходилось идти медленней. Зато нашлось время подумать, и картина складывалась очень плохая для департамента и некоторых попечителей школы.

Нэлькштайны торговали артефактами. Но есть такие, которые нельзя купить в легальном магазине. Боевые амулеты, ловушки, отравляющие иглы, даже некоторые защитные артефакты уже вызвали бы слишком много вопросов и привлекли бы к покупателю интерес департамента. Это все товар для черного рынка. Как и травы с зельями, которым, конечно же, легко нашли бы применение Буркхарды, владевшие сетью магических аптек. В них, как и в легальных мастерских артефактов, официальный ассортимент был очень ограничен.

Но чтобы пользоваться долгие годы Юмной, где можно беспрепятственно и бесконтрольно делать все необходимое, этим двум семействам требовался покровитель от департамента. А госпожа Фельд до недавнего времени была чуть ли не единственной, кто знал ключ-формулу, открывающую ход в Юмну. Нужно бы выяснить, хорошо ли она умеет накладывать иллюзии. Если повезет, отец Робина найдет на мороках, скрывающих иcтинное состояние дел в оранжереях, отпечатки дара именно госпожи Φельд.

Хотя там наверняка поработали двое, а, может, и больше магов. Иллюзии были не только на зрительном уровне, но и на ментальном. Рядом с оранжереями создавалось четкое ощущение, что туда просто опасно заходить, ведь крыша может обвалиться в любой момент, кругом и так валяются осколки. Потому никто и не обнаружил раньше, что оранжереи вовсе не такие заброшенные, какими казались.

До общежития я добралась незамеченной, быстро привела себя в порядок и нагнала Робина по пути в большой зал. Я знала, что должна молчать, и до обеда считала, что мне великолепно удается скрывать тревогу и откровенный страх за маму Робина. Я свято в это верила, пока не услышала заданный шепотом вопрос:

— Ты взвинченная сегодня. Что случилось?

— Ничего, все хорошо, — протараторила я.

— Врунишка, — в голосе слышались ласка и настороженность, дыхание Робина чуть шевелило мои волосы, и хотелось рассказать правду, поделиться переживаниями. Мне стало бы легче. Мне. Но не ему. — У тебя ясновиденье, у меня чутье. Поэтому я чувствую, знаю, что что-то не так.

— Просто сегодня какой-то не мой день, — нарочито беспечно ответила я. — Бывает. Пройдет.

Его губы легко коснулись кожи у самого уха.

— Ты помнишь, что вместе — это вместе? Захочешь рассказать — я рядом и сделаю все, чтобы помочь.

— Я помню, — шепнула я и, не сдержавшись, обняла Робина.

Он прижимал меня к себе бережно, нежно, присущий ему древесный аромат успокаивал, а возможность спрятаться ото всех в руках любимого я считала высшим благом.

Магистр Донарт предупредил, что мне лучше посидеть вечером до восьми в библиотеке. Сказал, наш декан заглянет туда и расскажет новости, не отзывая меня от других артефакторов в башне. Целитель считал, не стоит привлекать лишнее внимание, и я была с ним полностью согласна. Но в библиотеке я, разумеется, ждала не одна, а с Робином, который присутствовал при разговоре. Поэтому моя благодарность магистру Клиому, раз пятнадцать подчеркнувшему, что я дала слово молчать и не имела права ничего никому рассказывать, была просто безмерной.

Долгожданная новость сняла камень с моей души. «Бейсболистам» не удалось совершить задуманное. Да, чип мамы Робина активировали. Иначе нельзя было бы возбудить уголовное дело. Магистр Клиом тут же заверил, что обезболивающее приготовили заранее и мама Робина не страдала. Да, она попала в больницу, но только потому, что этого требовала затеянная сослуживцем магистра Фойербаха операция. Ведь в больнице у Нэйлькштайнов были свои наблюдатели, они оповестили бы покровителей, если бы Райна Штальцан не появилась в больнице. Отец Робина, разумеется, тут же сорвался с места и покинул Юмну, лишь бы быть рядом с женой, которую, к превеликому счастью, наемникам не удалось изувечить. Все делалось ради того, чтобы с поличным взять людей, перегружающих артефакты в машину.

— Магическое сообщество ожидает большая встряска, — задумчиво отметил магистр Клиом. — Но это и хорошо. Департамент давно пора менять. Вы не поверите, но те люди, что сейчас у власти, остаются там лишь потому, что больше восьмидесяти процентов рассылаемых по почте бюллетеней для голосования не возвращаются. Современные маги их просто не заполняют.

— Поверю, — хмыкнула я. — Марина, моя приемная мама, тоже не заполняет бюллетени для выборов нового совета в гильдии врачей. Всегда говорит, что не знает никого из претендентов, как и тех, кто уже занимает какие-то должности. Α фотография на развороте в новостном журнале не дает ровно никакой информации.

— И тут такая же ситуация, — кивнул декан. — Как ни странно звучит, но маги Германии, Италии и Франции больше доверяют СМИ Норвегии, Испании и Польши, чем местным на родном языке. А о предвыборных кампаниях я лучше умолчу. Думаю, это будет действительно политкорректно и, главное, цензурно.

Робин хмыкнул, мимолетным, коротким движением потер то место на груди, где я видела след ожога, и спросил о маме. Чувствовалось, что он сильно переживает и жалеет о невозможности подняться наверх.

Робин тяжело воспринял то, что я от него таилась. Закономерно напрягся, но он, сын следователя, понимал, что такое срыв операции, а потому не обиделся. Он об этом при магистре не говорил. Я, следуя заветам Марины, вызвала Робина на откровенность позже. Тогда же поняла, что поступила совершенно правильно, ведь мой любимый был не просто парнем, а оборотнем, в котором генетически заложенные представления о верности конфликтовали с пониманием того, что я смолчала в исключительном случае по острой необходимости.

Умом он понимал, что по-другому я не могла себя вести, а когда начал благодарить, я просто молча обняла его. Он поцеловал меня. Теплая ладонь легко касалась лица, нежный поцелуй пьянил лаской. Мы оба знали, что древние собственнические инстинкты оборотней уступают логике, что Робин видит в моем молчании новое свидетельство любви, желание сохранить и уберечь его близких. Драгоценная награда, куда более весомая, чем все блеклые слова благодарности.

Часа ночи, времени, на которое была назначена машина для вывоза подпольных артефактов, я ждала с большим нетерпением. В башне, сжимая ладонь безмолвного Робина. Он сказал, что его отец наверняка там, и надеялся, тот спустится в Юмну. Часы тикали, минутная стрелка издевательски медленно совершила оборот, но магистр Клиом, дежуривший в эту ночь, все же выполнил обещание и заглянул в башню.

— Поймали. На месте. С товаром, — коротко припечатал декан. — Сопротивлялись отчаянно, но никого из наших не ранили. Ваш отец цел, здоров и очень занят, господин Штальцан. Ложитесь. Единственный способ помочь ему — учиться, успевать по всем предметам. Остальное — дело расследования и политики.

Дышать стало легче, будто камень с души свалился. Робин слабо улыбнулся. По отклику его ауры на слова магистра Клиома я чувствовала, что Робин успокоится только, когда поговорит и с отцом, и с матерью сам. Без посредников. Но ему стало легче намного, это тоже ощущалось очень явственно.

— У меня для вас письмо, господин Штальцан, — магистр Клиом протянул белый конверт. — Ваш отец не сказал, от кого, но я подозреваю, это от вашей матери. Она ведь знает, что вы волнуетесь.

Прозвучало тепло, с участием, а приободряющая улыбка декана делала его лицо еще более красивым, чем прежде.

Несколько строк от родителей Робин перечитал много раз. Короткое письмо помогло ему поверить, что все действительно обошлось малой кровью и его семья в безопасности. За Марго весь этот день присматривал дедушка, дом был под наблюдением полиции, за мамой в больнице приглядывали надежные люди. Они не допустили бы, чтобы ей что-нибудь подмешали в еду или навредили другим способом.

Желая доброй ночи, Робин поблагодарил меня за то, что я до самого вечера молчала.

— Я бы с ума сошел, если б знал, что там наверху творится, — признал он.

Утро началось прекрасно. Рихард Штальцан после трудного дня и целой ночи напряженной работы ждал сына перед завтраком у башни. Рядом с сияющим от радости и облегчения Робином следователя можно было принять за немага, настолько истощенной и бледной была его аура. Тем заметней стали алые проблески, откликавшиеся на эмоции.

— Я все хотела спросить, что означает двухцветность твоей ауры. В книге, а я уже больше четверти прочла, ни слова до сиx пор об этом не было.

— Тут просто все, — поблагодарив за то, что я налила ему кофе, Робин пожал плечами. — Я ж оборотень. Другая ипостась у меня волчья, поэтому второй цвет ауры красный.

— Звучит так, будто есть и другие цвета, — заинтригованно уточнила я.

— Есть, — намазывая булку маслом, охотно ответил он. — В Индии, например, много оборотней-змей, у них зеленый цвет добавочный. В Китае, Японии и России лисы живут, у них такой янтарный. Знаешь, бывает коричневатый янтарь?

Я кивнула.

— Вот такой, золотисто-коричневый. Красиво.

— Говоришь так, будто видел, — улыбнулась я, радуясь тому, что разговор об оборотничестве впервые был приятным и светлым.

— Ага, давно, правда. Единственная оборотница не из клана, которую я видел. Она приезжала с другими магами, чтобы научиться делать противоядие от той заразы, что десять лет назад всех косила.

— А еще другие цвета есть?

Он кивнул:

— У медведей белые росчерки, но медведей по пальцам посчитать можно. Чистокровный вообще один остался.

— А что так?

— В Αмериках вообще мало магов осталось. Знания они утратили, ну, большую часть. В прошлом веке были попытки восстановить знания. Со скрижалями инков и майя получилось, а вот с узелковым письмом полный затык.

— Теперь понятно, почему шаманизм Северной Америки описан как-то в постоянном сравнении с шаманизмом других континентов.

Мы говорили о лекциях на эту тему, обсуждали письменность майя, но мысленно я все время возвращалась к видению о беседе двух деканов. речь шла об истреблении шаманов-индейцев, и оба знали, что спустя столетия это обернулось настолько серьезными проблемами, что даже мирские правительства беспокоились.

За другим столом кто-то громко рассмеялся, я глянула в ту сторону и увидела Αдама, оживленно обсуждавшего что-то с девочками со своего факультета. Он ведь сказал, что без нас, без магов, Юмна и ее источник очень уязвимы. Проявляется это в нестабильности. Робин тоже говорил, что в окрестностях Юмны много магов, чтобы они могли расходовать ее энергию, забирать, как с электростанции. В Америках источники наверняка есть, а вот магов почти не осталось. Значит, энергию черпать некому.

Надо бы выяснить, в чем именно проявляется нестабильность и насколько это опасно.

Следующие два дня Юмну трясло. Один раз даже буквально! Когда подпольных артефакторов накрыли, их заготовки и сделанный товар остались без присмотра, нарушились условия хранения, а это привело к взрыву. К счастью, обвалилась только часть пустующего детского сада, пожар потушили быстро, никто не пострадал, но в подводном городе еще двое суток пахло дымом. Магистр Клиом на традиционном собрании в среду объяснил, что это связано с вентиляционными чарами купола.

— Поэтому в Юмне ограничено использование открытого огня. При приготовлении зелий и еды без него не обойтись, но для отопления и освещения используются кристаллы. Вы уже убедились в их эффективности, — декан жестом указал на лампы, которых в башне было много.

— Интересно, как ими пользуются немаги, — Кора окинула взглядом ближайший кристалл.

— С помощью адаптера, — охотно пояснил магистр. — Думаю, это слово лучше всего подходит. Адаптер — небольшая металлическая палочка, которую удобно носить на связке ключей. В нем, как в боевых артефактах восcтановления резерва, заключена магическая энергия. На нее кристаллы и откликаются.

Декан с удовольствием говорил о магии, очень живо обсуждал с каждым его успеxи и трудности, но отделывался лишь улыбкой и покачиванием головой, стоило спросить о расследовании.

После напряженной тренировки и серьезного расхода резерва у меня опять был сон-видение. Так я узнала, что магистр Крессен попала под подозрение. След ее дара нашли на закрытых мороками теплицах. Считать травницу преступницей лично мне было очень тяжело. Она производила впечатление хорошего человека и уроки вела замечательно, поэтому я радовалась, что от занятий ее не отстранили.

Короткий сон, в котором я наблюдала за работой Рихарда Штальцана, вернул моему желанию стать следователем былую привлекательность. Отец Робина в этом видении напоминал археолога, слой за слоем снимающего и анализирующего заклятия. Он описывал характеристики даров, наложивших их, и зачаровывал небольшие кристаллы так, чтобы они становились слепками магических следов.

Я задавалась вопросом, почему полицейский занимался не той теплицей, рядом с которой магистр Фойербах схлестнулся с неизвестными, а самой дальней, куда время от времени заходил всегда один и тот же человек, чтобы полить растения. Робин объяснил, что боевые заклинания разрушили части охранных плетений и иллюзий, поэтому следы считывать было бы стократ трудней. И так магический фон Юмны значительно замедлял расследование.

То, что работающая Юмна кому-то наверху сильно мешает, чувствовалось по всему. Госпожа Фельд, против которой пока не выдвигались официальные обвинения, приезжала с инспекцией и два дня появлялась на разных уроках, вклинивалась в процесс с уточняющими вопросами. Спрашивала у преподавателей-немагов, не делают ли они нам поблажек из-за того, что у нас повышенная нагрузка.

«Вестник» написал о взрыве в хранилище подпольных артефактов и, как следовало ожидать, сильно преувеличил задымленность. Превратил всего лишь заметный запах дыма в густой смог, вызывающий першение в горле и слезотечение. Тут же родственники юмнетов завалили директора письмами, хотя официальное заявление господина Йонтаха вышло в тот же день на сайте Юмны и на следующий день в газете.

Я боялась, что вылазку в субботу отменят, но директор явно считал такой шаг несправедливым и излишним. Робин, предвкушавший встречу с мамой и сестрой, вручил мне очень красиво оформленное приглашение. Марго постаралась, украсив самодельную открытку цветами моей любимой сакуры.

— Вот, нас обоих ждут к обеду, — его счастливая улыбка согрела бы даже заледеневшее сердце, что уж говорить о моем.

— Где взять любимый торт твоей мамы, я знаю. А с гостинцем для Марго тебе придется мне помочь, — подмигнула я.

Он смутился, стал заверять, что это необязательно. Тогда же убедился, что ясновидение идет в комплекте с упрямством, а в гости я не могу прийти c пустыми руками.