От выстрела до выстрела (СИ)

Глава Х

Идя по анфиладе Гатчинского дворца с Прасковьей Уваровой, Ольга вдруг увидела впереди брата и, удивляясь, сначала не поверила своим глазам:

— Дима!

Тот обернулся. Тёмный мундир Преображенского полка, с красной отделкой и золотыми петлицами сидел на нём прекрасно.

— Оля!

— Иди, я догоню тебя, — шепнула она Прасковье и подошла к Дмитрию, — какими судьбами?

— Пётр Александрович[1] тасует, — улыбнулся молодой человек, — собирается по осени опять что-то поменять, говорят, что сделать службу в конвойной роте сменной, временной, а то ему не нравится, что офицеры строевую службу забывают. Вот я и попал под расклад.

— Что ж, Петру Александровичу виднее.

— А что это ты прохлаждаешься без дела? — подразнил Дмитрий сестру.

— Вздохнула впервые за долгое время! Её величество Мария Фёдоровна сегодня с княжной Ольгой[2], она в такие моменты меня чаще отпускает, а то как воскликнет «Оля!», и я не понимаю, я ей нужна или княжна шалит. Один раз оконфузилась, подумала, что она обо мне говорила, а она — о дочери. Но, к счастью, всё чаще вместо имени нашу милую маленькую княжну зовут «Бэби». Ей это жутко идёт, она и впрямь Бэби!

Возможно, Дмитрий взрослел и становился наблюдательнее, а, возможно, копящиеся и не находящие выхода чувства сестры становились уловимей, но ему показалось, что Ольга с лёгкой, доброй завистью, светлой грустью сказала о ребёнке, словно сожалела, что говорит не о своём, которого у неё нет. Фрейлину не покидала мысль, неизвестная для её брата, что если бы не роковые события, она бы уже имела счастье и выйти замуж и, скорее всего, быть на сносях. А не любоваться дочерью императрицы, занимаясь чужой семьёй, а не своей. Но, тем не менее, бросаться в омут с головой Ольга не спешила. И в Москве, и здесь, в Гатчине, ей успели оказать знаки внимания молодые люди. Она танцевала с видными кавалерами, ловила их восхищённые слова и многозначительные взгляды. Некоторые из них были привлекательны, некоторые — с завидным состоянием. Но никто не тронул её сердца. Почему? Ольга не понимала. Фразы, нацеленные на то, чтобы расположить её к себе, звучали надуманно и коварно, как ловушки, в них не хватало искренности. Внешность то слащавая, расфранченная, то увядающая, то выдающая дурные привычки. И никто из них не пытался толком узнать её, спросить у неё что-то о её желаниях, планах, стремлениях. Все, пытающиеся оказаться в женихах, предлагали готовые решения, они видели каким-то образом свою дальнейшую жизнь, и хотели её дополнить Ольгой, недостающей деталью в виде жены. А из чего должна состоять её жизнь, чем она её собирается наполнять — кто-нибудь поинтересовался? Нет.

Они с Дмитрием пошли медленно по залам. Не видевшиеся месяца три, они разговаривали обо всём подряд: о коронации, о том, что Дима определился слушателем в Николаевскую академию Генерального штаба, о ведущейся перестройке Гатчинского дворца, на которую натыкаешься на каждом шагу. Император Александр велел осовременить канализацию, систему отопления — с печной на калориферную — провести по максимуму электричество. Он создавал все удобства себе и семье.

— Он такой чуткий супруг! Удивительно, — делилась Ольга, — такой большой и грозный на вид, но, когда заходит к её величеству, первым делом замечает что-нибудь вроде: «Минни, тебе не дует?». Если бы все мужья были такими!

— Может быть, всё зависит от жены? — подмигнул Дмитрий.

— Да? И что же она такого должна делать, чтобы муж трепетно любил её?

— Не знаю, Оля, я ведь не женат и даже не влюблён. Спроси у её величества.

— Что ты! Мы с ней не настолько близки.

— Тогда выйди замуж — и узнаешь.

Лицо Ольги потемнело. По привычке поджав губы, когда напрягалась, она поймала себя на этом и постаралась расслабиться.

— Ты прекрасно знаешь, что я собиралась.

— Прости, конечно, — он тронул её плечо, — мы с Мишей были лучшими друзьями, и, как его друг, я горжусь тем, как долго ты носишь скорбь по нему, но, как брат, я хочу, чтобы ты обрела счастье.

— Обрести счастье не так уж и легко. Оно на дорожке не лежит в ожидании.

— Кстати о Мише, раз уж мы заговорили, — Дмитрий остановился и понизил голос, — в войсках слухи разносятся быстро, все косвенно друг друга знают, и тут пришла новость, что Шаховской опять с кем-то стрелялся…

— Ничего не хочу знать об этом человеке! — хмуро заявила Оля.

— А я вот с интересом слежу, как поквитается судьба с этим мерзавцем за его выходки. Теперь, с Кавказа, его сошлют ещё дальше — в Туркестан.

— Поделом.

— Но даже не это больше всего взволновало меня в новости, — Дмитрий покусал губы, глядя за окно на парк, — никто не знает, с кем он стрелялся. Разве так бывает? В дуэли всегда участвуют двое, если сослан один, то где второй? Убит? Тогда кем он был? Что-то странное в этом деле.

— Кем бы он ни был, спасибо ему, что усложнил жизнь князю.

— А я никак не могу забыть о том, с какой страстностью Петя, Мишин брат, хотел поквитаться с Шаховским.

Глаза Ольги зажглись, опалив румянцем щёки.

— Петя?

— Да, помнишь? На похоронах.

— Во власти большого горя чего не скажешь, — произнесла Оля, скорее утешая себя.

— Нет, он потом ещё раз возвращался к этому.

— Когда? — излишне поспешно спросила она, одёрнув себя мысленно.

— Зимой. Не помню точно. До Рождества. Он искал Шаховского.

— Искал? Неужели, чтобы вызвать на дуэль?

— А для чего же ещё? — кивнул прапорщик. — Но куда ему! Он же штатский, оружие вряд ли в руках когда-либо держал! Нет, Шаховской наверняка прикончил его, вот оттого и тишина. Стыдно, что застрелил мальчишку! Как он только принял вызов? Совсем нет чести у человека! Впрочем, о чём я? Это было давно известно.

Ольга почувствовала, как холодеют её руки и пускаются в хаотичный пляс мысли. Какая нелепость, что говорит Дима? Петя такой нерешительный и юный, он студент, вот именно что, а не военный, какие ему дуэли?

— Неужели неизвестно точно, жив Петя или не жив? — а в голове уже обрисовывался ответ на вопрос, почему он не написал и не отвечает на письмо. Пети нет в живых. Он убит, может, уже похоронен. А она думала… гадала… ждала. Слёзы стали рваться на глаза: «Он же такой милый молодой человек… вчерашний мальчик. Как это могло случиться⁈».

— А как узнать? У него вакации сейчас, в Петербурге его нет. Он волен быть где угодно.

— Написать его отцу, Аркадию Дмитриевичу?

— И что ему написать? «Здравствуйте, не стрелялся ли очередной ваш сын с князем Шаховским?». А если Петя всё-таки не имеет к этому никакого отношения? Какая глупость выйдет! Разве что самому Пете написать?

«Я уже написала! — крикнула внутри себя Ольги. — Он не отвечает! Не отвечает!».

— Это, по-твоему, меньшая глупость будет? А что Саша? Младший Столыпин. Он тоже не в Петербурге? — не дожидаясь, она заключила сама: — Ну да, он же тоже студент. Они должны были уехать оба…

— Остаётся дождаться сентября, когда они должны будут вернуться в столицу.

«Тебе будет легко просто жить дальше, не зная, что случилось на самом деле? О, и зачем ты только сообщил мне это!» — поругалась Ольга на брата в мыслях.

— Но если что-то прояснится до этого… как ты сказал? В войсках слухи разносятся быстро. Ты поставь меня в известность, хорошо?

— Конечно.

О чём-то ещё беседовать Оля утеряла способность. Сославшись на то, что ей нужно догонять Прасковью, она попрощалась с братом и, не сразу вспомнив, в какую сторону идти, сориентировалась и двинулась дальше по анфиладе на выход. Да нет, так просто не бывает! Это невозможно. Шаховской убивает её жениха, брат убитого желает жениться на ней, но и он погибает от рук проклятого князя? «Или это я прóклятая⁈ — напала на Ольгу истерическая догадка. — Господь наш всемогущий, неужели ты можешь быть настолько жестоким? Что я сделала, чем нагрешила? Если это я не достойна счастья, то в чём провинились эти мужчины? Тем, что приблизились ко мне? Может, я должна уйти в монастырь? Там мне самое место! Надо было задуматься об этом ещё со смертью Миши!».

Ноги вывели её на улицу, и яркое солнце, упавшее на лицо, немного отрезвило. Ольга попыталась взять себя в руки. «Спокойно. Ещё ничего неизвестно. Вот ведь самой перед собой будет стыдно, когда выяснится, что Шаховской стрелялся с каким-то посторонним, а я себе уже сочинила и постриг, и несчастную долю, и одиночество…». Прасковья ушла недалеко и, заметив подругу, махнула. Когда Ольга приблизилась, та присмотрелась к ней.

— Ты как будто бы бледная, что с тобой?

— Должно быть из-за головы. Этот ремонт и стук… она разболелась.

— И ладони у тебя холодные! Идём, сядем на солнышко.

— Давай лучше походим. Разгоним кровь.

— Тоже верно. Идём. В семье всё хорошо? Что брат рассказывает?

— Да, всё как обычно. Дима собрался осенью в Николаевскую академию.

«А если Петя поехал на Кавказ только потому, что я круто с ним обошлась? Нагрубила, не дала надежды, — при всём желании отделаться от драматичного хода мыслей, они не сходили с проложенной колеи. — Если его чувства были глубже, чем я подозревала? Нет, когда бы им возникнуть? Сколько раз мы с ним виделись? Всего ничего. При жизни Миши, правда, мы проводили больше времени вместе, но и тогда обменивались с Петей редкими фразами. Обычно он или Дима, или они оба, бродили со мной и Мишей просто за компанию, ради приличия».

— Оля?

— Да? Что? — опомнилась она, подняв лицо. Всё это время она бессознательно смотрела под ноги, и только теперь увидела подругу.

— Ты меня совсем не слушаешь.

— Прости! — Оля бросила взгляд на притопленную наполовину в самшитовые заросли скамейку и, знавшая, что Прасковья одна из самых близких ей девушек, умеющая сострадать и молчать, потянула её к ней. — Послушай… мне надо сказать кому-нибудь…

— Я слушаю, — они сели.

— Вы тогда, в Москве, шутя, конечно, сказали, что брат покойного Миши хорош собой…

— Вовсе не шутя, — глаза Прасковьи были серьёзны, и Оля знала, что если та не смеётся и не хохочет, то действительно не иронизирует, — он мил. Я бы назвала его красивым, но ведь это дело вкуса.

— Он у папá просил моей руки.

— И что же? — удивилась подруга.

— Папá велел мне решать самой.

— И… ты не можешь решить? — угадала Прасковья.

— Не могу.

— Он тебе… не нравится?

— Он младше меня. Я впервые узнала его едва закончившим гимназию, безусым мальчишкой. Привыкла видеть в нём родственника. А тут всё изменилось, смешалось!

— Ты не ответила на вопрос, Оля: он тебе нравится?

— Я… я вижу, что он высокий, и черты лица у него приятные, и голос спокойный, но…

— Но ты не видишь его своим мужем?

Уварова попала в точку, задав меткий вопрос. Ольга моргнула:

— Нет, я как будто бы никого другого им и не вижу. Я же собиралась стать Столыпиной, и всё к этому шло…

— В чём же тогда проблема?

— Это всё как будто решается помимо меня, не мною самою! Как будто бы Миши не стало, и невидимая рука поставила на его место другую фигуру, так быстро, словно я и заметить ничего не могла.

— А что тебе нужно, чтобы заметить? То есть, чтобы понять, что это не подмена, а другой человек.

— Полюбить его? Чтобы мы друг друга полюбили. По-настоящему.

— Ко многим любовь приходит после заключения брака.

— А если не приходит, то всё — поздно, уже не передумаешь. А я так не хочу.

— Никто не хочет. Но многие, выходящие замуж по любви, теряют её в браке. А этого тоже никто не предскажет. Потому и надо выбирать супруга не чувствами, а разумом: добрый ли у него нрав, уживчивый ли характер, какой доход.

Ольга признавала правоту рассуждения Прасковьи, но сердце не хотело соглашаться. Понять, какой нрав и какой характер у Пети можно было лишь пообщавшись с ним. Но не поздно ли она соглашается попытаться сблизиться с ним? Затяжные раздумья над его предложением казались ей обыкновенным делом, пока не встала угроза того, что предложение исчезнет вместе с человеком, и кого-то другого надо будет рассматривать, изучать, привыкать к кому-то другому. «Я не хочу больше ни к какому другому привыкать!» — вдруг отчётливо осознала Нейдгард. Да, Петя сначала был как брат, а потом записался в ухажёры, но в них он попал уже знакомым, каким-то… родным? И он не стал вести себя иначе, не переменился, а лишь перешёл из статуса будущего деверя в женихи, а поменялась сама Ольга: выставила шипы, перестала с ним шутить, как раньше, запросто обращаться. Сначала виной тому была дань памяти Мише, а потом? Что случилось потом?

— Знаешь, — посмотрела она на Прасковью, — узнать, добр ли и уживчив мужчина — это важно, но что, если и он узнает, что нрав у меня скверный, а характер — вздорный и заносчивый?

Михаил говорил ей, что она капризна, что бывает взбалмошна, ленива и возмутительно холодна. Но Михаил любил её и, несмотря на возникающие ссоры, споры и выяснения, принимал такой, какая есть.

— Ты наговариваешь на себя.

— Нет, Пашенька, ты не смотри, как я себя веду при государыне и вас. С молодыми людьми я совсем другая. Эгоистка.

— Отчего же?

— Всем нам известно, что, становясь женой, ты для себя жить перестаёшь. Заботишься о муже, детях, доме. Так вот я бы хотела, чтобы хоть до замужества за мной ухаживали так, будто всё для меня. Добивались.

Прасковья улыбнулась.

— Понимаю, — они увидели, что в аллее появились две другие фрейлины, заметившие их и направившиеся в их сторону. Разговор надо было заканчивать. — Но если бы на меня смотрели так, как Мишин брат на тебя смотрит, когда приходит ко дворцу, я бы давно уже дала своё согласие.

Примечания:

[1] Имеется в виду Черевин П. А., шеф жандармов, руководивший деятельностью по охране императорских персон

[2] Младшая дочь и последний ребёнок Александра Третьего и его супруги Марии Фёдоровны, родилась в 1882 году, за год до описываемых событий