От выстрела до выстрела (СИ)

Глава V

Весна расшевелила не только природу, но и город. Хотя март в Санкт-Петербурге промозглый и холодный, особенно на взморье, у залива, почки на деревьях осторожно, недоверчиво набухали, выжидая и высматривая солнце. Полиция производила аресты — очередные разоблачённые народовольцы, причастные к убийству императора, вылавливались повсюду. Газеты писали о последних событиях, некоторые подробно, чуть ли не с большой выдуманной частью, другие под цензурой, с пропусками и невнятностями.

Пётр читал за чаем выходного дня одну из таких. Саша рядом читал вышедший недавно рассказ Лескова «Тупейный художник». Филологический факультет обязывал быть в курсе современной литературы.

— Каково! — не удержался старший брат от восклицания и опустил страницы газеты.

— Что такое? — не поднимая носа, спросил младший.

— Один из революционеров был отставной штабс-капитан! Офицер! Военный!

— И что же? — по-прежнему слушая в пол-уха, Саша следил за событиями сюжета рассказа.

— Как это «что же»? Присяга! Они же должны защищать ценой жизни веру, царя, Отечество! А он — в революционеры? Это что же в голове должно у него быть, чтобы сочетались одна мысль о службе с другою — о противостоянии? Никак безумие, помешательство.

Психологические портреты и обсуждение личностных поступков были более интересны Саше, чем политика, и он оторвался от чтения.

— В каждом человеке есть хоть какое — то противоречие, и это не обозначает, что он выжил из ума.

— Так уж в каждом?

— Наверняка.

— Вот какое в тебе?

— Я, допустим, хотел бы писать прекрасные произведения. Но, в то же время, хотел бы читать чужие и изучать их.

— Это не противоречие, а неопределённость. Ты до конца не решил, чем хочешь заниматься, — Пётр допил чай и поднялся, — мне пора, увидимся вечером!

— Куда ты?

— По делу. Аграфена! Я ушёл, — громко оповестил он их заботливую прислужницу и, перекинув с крючка на голову студенческую фуражку, выдвинулся на улицу.

Пётр не забросил свои упражнения в стрельбе, но занимался этим теперь реже. Сейчас же «делом» было совсем другое — встреча с Ольгой Борисовной. С того зимнего обеда в гостях у Нейдгардов он был у них ещё раз, приглашён на Прощёное воскресенье и конец масленичных гуляний. А затем начался Великий пост, и всяческие посиделки стали неуместными. Через Дмитрия ему с трудом удалось кое-как договориться о прогулке у Аничкова дворца, чтобы Ольга выкроила для него немного свободного времени. Похоже, друг покойного Михаила был вовсе не против ухаживаний за своей сестрой. Возможно, он свыкся с тем, что породнится со Столыпиными, а, может, действительно испытывал симпатию к Петру, и желал Ольге такого супруга.

Придя заблаговременно, Столыпин занял то же место, где уже стоял однажды, ожидая выхода так волновавшей его девушки. Тогда шёл снег и щипал мороз, теперь — холодит влажный, неприятный ветер, солнце слабо греет. Пётр был готов выстаивать тут и в жару летом, и под осенним ливнем — лишь бы Ольга в конце концов выходила к нему, он имел возможностью её видеть, наслаждаться её присутствием.

Она появилась. Улыбнулась издалека. Улыбка согрела Петю лучше мартовских лучей солнца.

— Здравствуйте, Пётр Аркадьевич! — протянув руку, затянутую в перчатку, для поцелуя, подошла к нему Ольга.

— Прекрасный день, Ольга Борисовна! — приложился он к руке и выпрямился. С его ростом ему приходилось низко гнуть спину, чтобы склониться к ручке миниатюрной фрейлины.

— Разве? — она поозиралась, чуть поморщив носик. — Погода не балует.

Пётр не решился объяснить ей, что для него красоту и радость дня составляет не погода.

— Надеюсь, я не отвлёк вас от важных дел?

— Пока ещё ничего, но вскоре начнутся новые хлопоты и суета.

— А что такое?

Они пошагали по серой аллее из голых деревьев. Подтаявший снег, покрывшийся ледяной коркой, лежал на земле, а чуть в стороне, где-то возле кухонных помещений, чирикали воробьи, ищущие крошки.

— Двор будет готовиться к коронации, — сказала Ольга.

— Я и забыл об этом, — признался Петя. Для него Александр Александрович уже стал царём, а все эти церемонии — формальность. — Значит, вы уедете в Москву? — вдруг понял он. Венчаться на царство российские монархи могли только там, в стольном граде.

— Да, к Пасхе, должно быть.

Сердце сжалось от тоски. Она ещё была тут, стояла возле него, но если она уедет — а значительность торжества не подразумевала короткую отлучку — то Петербург потеряет для него все краски. Пётр вдруг осознал, что ему нравились воздух этого города, его улицы и прогулки по нему по большей части из-за нахождения здесь Ольги. Она была в Петербурге — и столица становилась лучшим местом на свете.

— Ольга Борисовна, скажите, а… где бы вы хотели жить?

— Где бы я хотела жить? — удивилась она вопросу. Пётр кивнул. — Разве вы не знаете, что женщины живут там, где их поселит муж?

В ответе был оттенок кокетства, окрасивший голубые глаза невинным озорством. У Столыпина жар разлился в груди. Ольга одновременно показалась и покладистой, и бросающей вызов. Не спорящая и принимающая решения мужа жена — это подарок судьбы для мужчины, и в то же время, не лучшим образом относящийся ко всяким «эмансипе», Петя хотел бы знать её мнение, её желания, её вкусы. Удовлетворять их, угождать им. «Вот уж верно, и во мне есть противоречие» — подумал он.

— Да, я понимаю, — смутившись, опустил он взгляд, — и всё же, скажем… Москва или Петербург вам нравится больше?

— И там, и там бывает хорошо, когда не скучно, — призналась Ольга.

Ну, конечно. Блистательная фрейлина великолепного двора. Ей нравятся танцы, балы, торжества, высший свет, великолепные платья, что можно демонстрировать обществу, вызывая восторги и восхищённые вздохи. Не просто нравятся — это её стихия, она выросла в ней и живёт в ней. Если лишить её этого, вряд ли Ольга будет рада. А как он сможет ей всё это дать, если останется никем? Земский агроном, который утащит её в какую-нибудь Пензенскую губернию. Ужасно. Даже если согласится вступить в такой брак, она возненавидит его через неделю-другую. Впервые Петя задумался о том, что надо заняться поиском места где-нибудь при министерстве, завести связи, постараться остаться в Петербурге.

— Я думаю, что скучнее всего бывает там, где нет вас, — выпалил Столыпин, стараясь не говорить слишком страстно, и в то же время не произносить слова вымученно, как заученные. Как вышло в действительно он понять не мог, но Ольга не утратила улыбки, и это ободряло.

— Пётр Аркадьевич, а вы, оказывается, умеете говорить девушкам приятное!

Насмешка? Или ей это в самом деле польстило?

— Вы… знаете, если хотите… наверное… могли бы звать меня просто по имени. Если угодно.

Она взмахнула ресницами. Подумала пару мгновений.

— Но тогда уж и вы зовите меня «Оля».

Сердце застучало быстрее. Оля! Он только в мечтах своих к ней так обращался. Напевал про себя эти два слога, накладывая на любую мелодию, подгоняя под любые ноты, вместо нот, хотя музыкальностью совершенно не обладал. Разрумянившись, Пётр открыл было рот, но, замявшись, сам не удержался от смеха:

— Не могу, кажется, язык повернуться не может, вот так взять и… обратиться к вам иначе.

— Потренируйтесь, — поддержала она его смех.

Впервые с момента смерти Миши он увидел, чтобы Ольга смеялась. И это был их первый общий смех, когда что-то потешило их обоих, и момент этот сделался упоительно сладким для Пети, незабываемым. Ему хотелось верить, что подобное сближает и помогает лучше понять друг друга.

— Только не при вас. Когда вы уедете в Москву — я потренируюсь.

— Но тогда при мне вы на это так и не решитесь.

— Я постараюсь. Главное как-то начать.

— Начните письменно, — посоветовала Ольга, — обычно это проще.

— Вы… позволите мне вам написать?

Нейдгард задумалась. Сама не заметила, что посоветовала именно это — написать письмо. Но разве в переписках есть что-то предосудительное, если они не содержат фривольностей?

— Напишите, — разрешила она.

— Только я никогда не писал таких писем.

— Таких? — подчеркнула Ольга.

— Я имею в виду… — Столыпин растерялся, не зная, что именно он имел в виду. Точнее, зная, но боясь произнести.

— Да, что вы имеете в виду?

— Любовных, — быстро вышептал он, словно испугавшись звука своего голоса. Ольга Борисовна неожиданно посерьёзнела и нахмурила брови:

— А вы такого мне и не пишите.

— Простите, я…

— Мы с вами не обручены, Пётр Аркадьевич, и я ещё ничего вам не обещала.

Он понял, что переступил черту, и захотел умереть на месте. Достигнутое так изящно и не спланированно хорошее общее настроение испарилось. Куда он полез? Осмелел! Про любовь заговорил, хотя кто же опошляет любовь внебрачными разговорами? Дурак!

— Ольга Борисовна, даю вам слово, что письмо будет исключительно дружеское.

— Хорошо, — кивнула она и посмотрела на облака над головой, виднеющиеся сквозь паутину тонких ветвей, — мне пора, Пётр Аркадьевич.

— Так быстро? — они развернулись и пошли по аллее обратно. — Как жаль.

Петя проводил её до дворца, от которого они не успели далеко уйти и, оставшись в одиночестве, не сразу решился покинуть двор. Теперь они вряд ли увидятся скоро. Возможно, их следующая встреча будет летом. Если будет, ведь на начало лета Столыпин твёрдо запланировал отъезд на Кавказ. И только исход дуэли определит, увидятся они с Ольгой снова или нет. «Может, стоило ей сказать? — подумал Пётр. — Сказать, что я отомщу за Михаила и буду стреляться с Шаховским. Нет, что бы это дало? Она бы посчитала слова хвастовством, требованием внимания. А я ничего этого не хочу». Стиснув кулаки, Столыпин ощутил привычную боль в правой, не выдерживающей долгого напряжения. Судьба его должна была вскоре решиться, и он был к этому готов, несмотря ни на что.