От выстрела до выстрела (СИ)

Глава XIV

Ольга сидела за роялем и играла отрывок из «Лебединого озера» Чайковского. Фрейлины, замечавшие, что она стала меланхоличной, переглянулись. Нейдгард выбрала драматическую мелодию, не слишком подходящую к солнечному августовскому дню за окном. Когда она закончила, пальцы перестали скользить по клавишам, а последняя нота затихла, Валентина Ушакова сказала:

— Чайковский сейчас в Петербурге, кажется. Я не была на его концертах, но очень хочется попасть! Он объехал уже весь мир и заграницей ему рукоплещут в каждом городе!

— Я не люблю концерты, — без претензии на оригинальность, просто делясь своими вкусами, заговорила Прасковья, — мне церковное пение больше нравится. Иногда такая благодать на душу ложится во время службы! Я веки смыкаю, подпеваю, и будто живой ручей внутри бежит.

— Ох, Паша, скажешь тоже!

— А что? Я чувствую так!

В комнату вошла горничная и, отвесив поклон, обратилась:

— Ольга Борисовна, там лакей говорит, что вас спрашивают.

— Меня? — удивилась она. — Кто?

— Какой-то сударь. Ждёт внизу.

— О-о, Оля! — кокетливо обмахнулась веером Валентина. — Сударь!

— И что же? — поднялась та, оправляя юбки.

— Не дождёмся ли мы твоей свадьбы?

— Я так надоела тебе?

— Ну что ты, Олечка! En aucun cas[1]!

Нейдгард вышла за горничной, и та повела её к лакею, передавшему послание. Гатчинский дворец продолжал переделываться, не всегда можно было пройти прямо — какие-то лестницы перекрывались из-за ремонта, где-то было грязно от пыли, поднимающейся от раздолбленных стен. Это императорские покои делали зимой, после выезда двора, чтобы не доставлять царской чете неудобств, а многие другие помещения чинили и латали, когда придётся, не считаясь с остальными насельниками. Ольга ждала скорее осени, чтобы вернуться в Аничков дворец, в Петербург, откуда всегда ненадолго можно ускользнуть в кафе, магазин или домой. В Гатчине же в свободные часы деться некуда, и приходится коротать время не всегда с теми, с кем хотелось.

Она шла и гадала, кто мог вызвать её? Кто-то из братьев? Они бы так поступили, только если что-то срочное случилось. Не дома ли беда? Лакей ждал у двери, когда Ольга спустилась.

— Кто меня спрашивал?

— Господин, — рука указала чуть в сторону, на тропку вдоль дворца, — вон тот.

Нейдгард посмотрела туда, и первое, что отметила — стоит кто-то очень высокий. Силуэт показался совершенно незнакомым, но, продолжая приглядываться, Оля замирала и еле сдерживала возглас. Без студенческой формы, в штатском сюртуке, она совсем не узнала его! И за лето он отпустил усы и небольшую бородку, возмужал так, будто они года три не виделись, а не пять месяцев.

Сорвавшись с места, Оля подбежала к Столыпину и, разрумянившаяся, сама не своя от облегчения, не могла оторвать от него глаз.

— Петя! — он улыбнулся, услышав запросто произнесённым своё имя. — Ты! Ты… — «Жив!» — чуть не произнесла девушка, но сумела остановиться. Слухи были глупостью, всё Дима надумал, довёл её до расстройства чувств! Смотреть на Петю было одно удовольствие. И изменившимся, с усами и бородкой, он был своим, почти родным. Дорогим ей.

— Да, это я, — счастливый от того, что встречен с такой радостью, Столыпин сжал руки в кулаки, чтобы не позволить им потянуться к объятиям. Как же хотелось обнять Ольгу и закружить!

Придя в себя и поняв, что волнения были напрасными, Нейдгард тотчас переменилась в лице и надула губы:

— Почему ты не ответил мне на письмо? Неужели не получил его?

— Получил! Конечно, получил, — в доказательство Петя вынул его из-за пазухи, — вот оно.

Девичий взор наполнился лукавством:

— Ты вёз его с собой?

— Да, — смущённо опустил он глаза к ботинкам, — чтобы не потерять.

— А если бы я написала два письма?

— Захватил бы оба.

— А если десяток? — Ольга засмеялась: — В сюртуке не хватило бы места!

— В нём много карманов, и есть ещё карманы в брюках, — дивясь сам себе, принялся шутить Столыпин, поддерживая эту внезапно лёгкую и весёлую беседу. — Я буду несказанно счастлив, если писем накопится столько, что мне некуда будет их дальше класть.

— Ты не получишь и второго, если не ответил на первое, — демонстрируя обиду, приподняла брови фрейлина.

— Я не ответил, потому что посчитал трусливым для себя перейти на «ты» через расстояние, не видя друг друга. Я решил, что лучше отвечу глаза в глаза, когда приеду. Оля, — закончил он, поставив точку её именем, по которому решился назвать. Которое мечтал произносить, шептать ей на ухо, выдыхать в губы и окликать её так: «Оля, ты идёшь ужинать? Оленька, пойдём погуляем? Оля, я люблю тебя!».

Брови Нейдгард расслабились.

— Хорошо, ты прощён.

«Как мило она обижается, — подумал Столыпин, — как мило, что она вообще это делает, и я имею возможность заслужить её расположение. Не получить в готовом виде, а добиться».

— Но в следующий раз так просто не отделаешься! — будто в угоду его мыслям, продолжила она. — С тебя всё равно письмо.

— Я завалю тебя ими! Хотя… не уверен, что будет много времени…

— Но ведь учёба ещё не началась?

— Нет, но я завтра иду разговаривать с ректором, чтобы получить разрешение писать дипломную работу и закончить весь курс обучения за оставшийся год.

— Куда ты так торопишься?

— Жениться на вас, — не думая, честно сказал Столыпин. Исправился: — Тебе.

Олю не задела его прямолинейность, но раскоординировала:

— Но я… я же не давала ещё согласия!

— Это дело поправимое.

Их голубые глаза встретились. Перед ней был не совсем тот Петя, которого она знала… как будто бы этот был новой версией прежнего. Более непредсказуемой, загадочной, но… деспотичной?

— Я всегда опасалась оказаться замужем за жестоким, непонятливым и властным человеком, а ты уже сейчас пытаешься всё решать в одиночку!

— Оля… давай пройдёмся? — указал он на посыпанную мелким гравием дорожку, и они пошли по ней. Ходьба помогала ему упорядочивать мысли. — Ты всегда сможешь передумать и разорвать помолку, чего мне, конечно, совсем бы не хотелось, но я прошу сейчас твоего согласия по другой причине.

— Какой ещё причине?

— Чтобы мы узнали друг друга лучше, чтобы смогли… найти общий язык, нам нужно проводить время вместе, но, будучи тебе никем, я буду тебя компрометировать, а я ни в коем случае ни хочу поставить ни пятнышка на твою репутацию. В качестве официального жениха я смогу выезжать с тобой в общество, смелее приходить к вам в дом, открыто писать тебе. Но пока этого нет — я не могу выражать всё, что думаю, даже взять тебя за руку не могу, потому что знаю, что так нельзя, — видя, что она внимательно его слушает, Столыпин продолжил, — я много размышлял об этом, когда… когда был у отца, в Орле. Если тебе важно понять меня, и чтобы я понял тебя, нам нужно это дозволение приличий, а по-другому мы его никак не получим. Только помолвкой.

Нейдгард признавала правоту его рассуждений. Когда все будут знать, что это — её будущий муж, никаких пересудов не возникнет, фрейлины перестанут хихикать и отпадут все неугодные ухажёры, тешущие себя призрачной надеждой на что-то. Петя предлагал простое и приемлемое решение и, хотя разрыв помолвки, если она этого пожелает, вызовет скандал и отбросит некоторую тень на взбалмошную невесту, Оля не будет до венчания скована по рукам и ногам.

— Если мы заговорили об этом всём, то, прежде чем согласиться на помолвку или отказаться от неё, мне хотелось бы узнать самое важное, — сказала она.

— Спрашивай всё, что угодно.

— Только отвечай честно!

— Конечно.

— Каким ты видишь брак?

Это был обычный, логичный и уместный вопрос, и Петя, думавший о подобном не раз сам, имел чёткую картинку в голове, но словами передать оказалось не так легко.

— Я… вижу его идеальным, — чтобы не затянуть с паузой, начал он с шутки. Оля улыбнулась, но в глазах стоял упрёк: «Я хочу серьёзности!». Столыпин покашлял в кулак, избавляясь от юмора: — У меня раньше было всё расставлено по полочкам, как и что будет, вплоть до мелочей. Но не так давно я осознал, что… решаю в одиночку, — процитировал он девушку. — А брак — это союз двоих, и создавать его нужно вместе.

— Но есть какие-то принципиальные вещи? Что-то, что ты считаешь обязательным в супружеской жизни. Чтобы жена была молчаливой или, наоборот, весёлой, чтобы было десять детей, или наоборот — один, два. А досуг? Проводить его вместе или порознь?

Петя опять задумался. Ему вспомнилась родительская ссора из детства, значение которой он понял несколько лет спустя. Мать кричала отцу: «Мужчины — похотливые животные! Я устала быть постоянно отяжелевшей, устала!» — потом она заплакала и, выпихнув мужа из комнаты, закрылась. Четверых детей она родила почти подряд: Маша родилась через полтора года после Миши, он, Петя, родился почти ровно через год после Маши, а Саша — через восемнадцать месяцев от его рождения. Потом был ещё мертворожденный ребёнок, на которого у организма не хватило сил. Как только пришло осознание, в чём заключалось неудовольствие матери — она всё реже пускала супруга в спальню, и отец, само собой, злился на неё всё больше, — Петя стал интересоваться украдкой, откуда берутся дети, как это всё устроено и бывает ли иначе, чтобы женщины не рожали каждый год, выходя замуж? Никто и не догадывался, что за скромным и воспитанным юношей скрывается теперь знаток анатомии, акушерства и детопроизводства. Ведущие разгульный образ жизни студенты просветили его рассказами о многом, да и учебники по медицине, попадавшиеся в университетской библиотеке, давали исчерпывающие ответы.

— Начну с конца: досуг я хотел бы проводить вместе, но если один из нас устанет, то другой должен отнестись с пониманием и дать отдохнуть. В то же время, если тебе очень захочется куда-то, или просто поговорить — я никогда не закроюсь и не попрошу оставить меня в покое. Дети? Я хотел бы большую семью, но если тебя это не устраивает, то двух мне хватит. Мальчика и девочки.

— А если родится две девочки? — не упустила момента уточнить Оля.

— Ну… — Петя изобразил глубоко погружённый в проблематику вид, посмотрев вдаль и прищурившись на солнце. — Тогда нужен будет третий ребёнок.

— Допустим. Но имя для первой дочери выбираю я.

— И как ты её назовёшь?

— Марией, как мою мамá.

— Но сын будет Аркадий.

Нейдгард поморщила носик:

— Мне не нравится.

— Ничего не попишешь, это родовое имя, я назову первого сына только в честь отца. Если бы ты вышла замуж за Мишу, тебя бы ждало то же самое.

— Правда? — захлопала она, изумлённая, ресницами. — Мы с ним этого не успели обсудить…

Пете польстила выданная информация. Он был приободрен и окрылён тем, что Оля ни с кем не строила таких далекоидущих планов, как с ним. А ведь Миша погиб незадолго до свадьбы! Столыпин не смог оставить это при себе и спросил:

— Оля, ты говоришь, что не можешь выйти за меня, пока не узнаешь достаточно, пока я не отвечу на важные вопросы, но при этом за Мишу собиралась выйти, не зная ничего?

Она поалела, пойманная на противоречии. Но что было сказать? Что влюблённый и бравый офицер закружил её в своей пылкой страсти и она, увлечённая им не меньше, чем он ею, совершенно перестала думать? В полку даже видели, как они целовались, отступать было нельзя — свадьба должна была состояться! Хотя последний месяц перед роковой дуэлью с Шаховским они нередко ссорились, и Ольга не раз замечала, какие несхожие у них характеры. Недавно, во всех этих думах, вызванных дофантазированными слухами от Дмитрия, она прислушалась к внутреннему голосу, шепнувшему: «А если бы Михаил не погиб — вдруг ты его вскоре разлюбила?». Но было бы поздно — они были бы уже женаты. Страх от того, как всё могло обернуться, ещё более пугающая бесчеловечная радость, что случившееся — к лучшему, не они ли заставляли Ольгу становиться предельно рассудительной теперь? Не пороть горячку, перепроверять всё многократно.

— Я была моложе и глупее, — выпалила она.

— Это было всего год назад.

— За год иногда происходит очень многое, — Оля не собиралась давать нападать на себя и бойко дала отпор: — Ты изменился и за меньший срок! Что с тобой случилось летом?

— Самое главное? Я получил твоё письмо, — широко улыбнулся он. Но Нейдгард что-то почувствовала:

— Нет, точно было что-то ещё!

— Я, наконец, заглянул к цирюльнику, — провёл ладонью по уложенной отрастающей бороде Петя, — а ты, мне кажется, просто меня морочишь.

— Я? Нет! — вспыхнула Ольга, но поскольку Столыпин говорил это с улыбкой, они оба рассмеялись. — Чем я тебя морочу?

— Всеми этими допросами, отказами, отсрочками, сомнениями… Да, я же подошёл как раз к третьему вопросу, какой должна быть моя жена? — они сделали круг и, вернувшись ко дворцу, остановились. Пётр заложил руки за спину и качнулся с пятки на носок и обратно. — Моя жена должна быть тобой, Оля, а молчаливой или весёлой ты хочешь быть, серьёзной или легкомысленной, капризной или послушной — это тебе решать.

Его слова затронули её сердце. Она непонимающе качнула головой:

— Неужели ты захотел на мне жениться из какого-то принципа? Потому, что Миши не стало…

— Нет, — перебил её Петя, — я… хотел на тебе жениться, когда он ещё был жив. Но не смел об этом и думать.

Все фразы вылетели из головы. Ольга смотрела на него, не веря ушам. Как так могло случиться, что два брата влюбились в неё с одинаковой силой? Почему?

— Теперь твоя очередь сказать, какого ты хочешь брака? — задал вопрос Столыпин. — Каким я должен стать мужем, сколько ты хочешь детей, как выглядит в твоём представлении наша жизнь?

Оля отметила конкретику поставленных вопросов. Он не давал шанса свернуть в сторону, не спрашивал, какой ей нужен муж, а интересовался — каким он сам нужен ей. По-прежнему в эмоциях от его признания, что она нравилась ему ещё год и более назад, Нейдгард хотела сослаться на занятость, головную боль, волнение, взять перерыв и уйти думать, но в последний момент ответ пришёл ей на ум:

— Ты должен быть любящим мужем. Любить меня, а любить — это уважать, терпеть и оказывать внимание. Я не позволю обращаться с собой, как со служанкой, поэтому меня придётся уважать, я имею не самый лёгкий характер, поэтому меня придётся терпеть, и… я весьма капризна и тщеславна, поэтому мне нужно будет всегда напоминать о том, что меня любят. В зависимости от того, как ты справишься с этим, Петя, я соглашусь и на большее количество детей, чем трое, и на многое другое.

— Многое другое? — повёл бровью Петя. Оля вытянулась, приобретя премило невинный и бездумный вид:

— Я не знаю, что я имела в виду и зачем это сказала.

И это было правдой, он знал, что Ольга не всегда та холодная и жеманная придворная красавица, но порой и вот такое чудо — болтающее что-то невпопад, теряющееся и топающее ножкой. Такой она часто была при Мише. Столыпин просиял:

— Но я запомню: многое другое.

— Не будь злопамятным, я не пойду за злопамятного.

— Я запомню это по-доброму. Так что же, Ольга Борисовна, если я пообещаю вас уважать, терпеть и баловать, мы помолвимся?

— Вам… то есть, тебе — запутал меня! — нужен ответ сейчас?

— Скоро будет годовщина. Год, как не стало Миши. Я бы хотел после этого объявить, что ты моя невеста. Если ты согласишься.

Ольга заметила какое-то движение и подняла глаза к окну второго этажа. Там, поднырнув под тюль, наблюдали за парой пять фрейлин, любопытно прижавшись к стеклу, но стоило Нейдгард задрать лицо, как случился переполох и, будто их сдуло мощным потоком ветра, фрейлины вынырнули за тюль обратно. Только Прасковья запуталась в нём и, когда следом за Олиным взглядом обернулся и Пётр, прекратила метаться, как рыба в сетях, замерла с улыбкой и помахала. Столыпин поклонился.

— Кажется, — сказала Оля, — моё согласие или не согласие уже ничего не изменит. Через час весь двор будет судачить о нашей встрече и, чтобы не быть посрамлённой, придётся признать, что у меня появился жених.

— И почему говорят, что женское любопытство — дурное качество? Передай этим барышням мою благодарность.

— Но, не забывай, ты оставил за мной право расторгнуть помолвку!

«И сделаю всё, чтобы у тебя не возникло желания им воспользоваться» — подумал Пётр.

Примечание:

[1] Никоим образом, ни в коем случае (по-французски)