От выстрела до выстрела (СИ)

Глава IV

— Аграфена, ну как я? — охорашиваясь возле зеркала, спросил Пётр. Брат уехал на вакации в имение к отцу, и больше спросить было некого.

— Жених! — заверила, сложив ладони у груди, старая женщина. — Как есть жених!

— Будет тебе, — одёрнул свой лучший сюртук Столыпин и отошёл от зеркала. — Никакой я не жених. Взгляни только, нигде ли не помялся, не выпачкался?

Он покрутился перед ней, и она его тщательно осмотрела.

— Нет, всё чин чином!

— Вот и хорошо.

Взяв в руку коробку с карамелью, купленной в кондитерской Ландрина, Пётр аккуратно повернул её сначала одной стороной, потом другой. Так трудно было придумать, что подарить Ольге Борисовне! Сначала хотел книгу. Сам он очень любил читать, и полагал, что имеет вкус в литературе. Но вдруг ей не понравится его выбор? Потом пришла более крамольная мысль: а если она вовсе читать не любит? Затем Столыпин едва не решился потратить все свои деньги на ювелирный браслет, но остановила его вовсе не жадность, а именно то, что не хотелось скомпрометировать Ольгу Борисовну. Женихом её он ещё выбран не был, а если, не будучи в правах будущего мужа, какой-то юноша оказывает такие дорогие знаки внимания незамужней девице, что о ней подумают? В итоге Пётр решил, что сладкое любит большинство девушек, и такой подарок не станет вечным пылящимся напоминанием на полке, если не понравится. Карамель съест и кто-нибудь другой, откажись от неё Ольга Борисовна.

Заранее заказав экипаж, чтобы не набрать грязи на обувь и штаны, пока доберётся до Нейдгардов по улицам Петербурга, в котором зимой не угадаешь, снег будет или мокрая слякоть, Пётр спустился вниз и сел в него. Волнение вызывало учащённое сердцебиение. Слякоти всё же не было; на всех улицах лежал пушистый, рассыпающийся от мороза снег. Рано садящееся мутное солнце было таким, каким бывает только в зимнюю пору — смотрящим сквозь перину набитых снегом облаков, образовывающих сплошную полупрозрачную, как замасленное стекло, завесу. Небо кажется голубовато-серым, низким, неподвижным.

Пётр явился к парадной минут за шесть до назначенного времени, и его впустили в прихожую.

— Сейчас доложу о вас Борису Александровичу, — поклонился слуга и пошёл вверх по лестнице. Столыпин снял головной убор, осматриваясь. Нейдгарды снимали в столице не квартиру, а особняк. Богатство убранства бросалось в глаза. По сравнению с ним легко можно было себя почувствовать каким-то провинциальным шалопаем, не имеющим за душой ни гроша. Борис Александрович был гофмейстером двора, его сыновья — военные, старшая дочь — фрейлина. Студент-агроном явно не вписывался в этот ряд. Слуга спустился обратно, и опять с поклоном сообщил: — Проходите, приглашают.

— Благодарю, — Пётр зашагал по мраморным ступеням, переставая чувствовать колени. Будто на приём к самому государю направлялся!

Но столовая, в которую его проводили, резко отличалась от всего, что он видел по пути. Здесь было уютно и накрыто по-семейному. Все Нейдгарды были здесь, и Борис Александрович с супругой, и пятеро их детей. Младшей — Анне, ещё не исполнилось и пятнадцати. Ольга, наряженная по-простому (конечно, по сравнению с платьями фрейлин), в домашнем, наконец сидела не в чёрном.

— Петя! — приподнялся Борис Александрович. — Проходи, присаживайся!

— Надеюсь, я не помешал… — сконфузился он. Совсем не представлялось, что вся семья будет в сборе. Каким-то лишним и чужеродным выглядело его присутствие.

— Что ты! Как раз тебя и ждали к обеду. Можно начинать.

Дмитрий указал на свободный стул возле себя, и Столыпин спешно опустился, забыв о коробке в своих руках. Куда её было деть? Надо было сразу отдать. Но как? При всех? Чтобы под непонимающими взглядами оказать знак внимания Ольге Борисовне? Нужно было взять шоколад и для Марии Александровны, и для Анны, тогда не смотрелось бы столь очевидно… и глупо. Сунув коробку под стол, он положил её себе на колени.

Но его неловкости никто не замечал. Братья Нейдгарды шумно и весело толковали между собой, Ольга, бросив на него пару взглядов, разговаривала с сестрой и матерью. Гофмейстер же стал расспрашивать у Петра об учёбе. Обед выправился, приобретая дружелюбный и непринуждённый тон. Постепенно Столыпин ощутил, что он — закономерная часть этой семьи, и имеет право тут находиться. Почему нет? Если Михаила тут принимали, значит, и его смогут принять. Не только как гостя, но и как мужа их дочери.

— Выпьешь, Петя? — указал Борис Александрович на графин с водкой.

— Благодарю. Не пью.

— Не пьёшь! Это хорошо, — одобрил мужчина, — но одну рюмочку иногда всё же надо, а то примут за слабость, как будто бы ты боишься выпить хоть немного, потому что потом не остановишься.

— В таком случае, с вашего позволения — одну рюмочку.

Вовлекаемый в беседу, Пётр отвлёкся от своих мыслей. Он старался не смотреть слишком часто на Ольгу, но давалось это трудно. Блеск её голубых глаз, напоминающий снежинки, одновременно холодил и манил загадочным волшебством. Серебряная вилка в тонких пальчиках изящно сновала от тарелки вверх, к розовым губам, и опять вниз. Если бы помимо лица и рук Пётр в этот момент увидел оголёнными хотя бы плечо или локоть прекрасной девушки, он упал бы в обморок.

От наряженной в углу ёлки веяло хвойным запахом, над столом тянулся горячий аромат пирогов, запечённых рябчиков, сальме[1] из перепёлок с трюфелями, и до того охватывало приятное, непередаваемое чувство тепла, что во век не хотелось бы покидать этой компании, прерывать этих мгновений. Обед, однако, подошёл к концу, и когда женщины первыми вышли из-за стола, а мужчины только стали подниматься, Пётр, чуть не уронив с колен коробку и подхватив её налету, приблизился к хозяину дома:

— Борис Александрович, могу ли я поговорить с вами? — он заметил, как покосились на него братья Ольги, наверняка что-то подозревающие.

— Конечно, Петя, можешь, — гофмейстер махнул сыновьям, — ступайте, чего вкопались?

Шепчась и улыбаясь, они, один за другим, толкаясь в дверном проёме, сначала старший, потом средний, затем младший, вышли из столовой.

— Присядем? — предложил Борис Александрович заново.

— Нет, благодарю, я не отниму у вас много времени.

— Что ж, тогда слушаю тебя.

— Я… хотел… сказать… Вернее — спросить. Борис Александрович, разрешите спросить вас… — Пётр опять замолчал. Волнение перехватило дыхание, так что он, не желая некрасиво запинаться, решил собраться с мыслями, а потом уже открывать рот. Но гофмейстер не дождался этого.

— Спросить, нельзя ли жениться на моей дочери?

— Да. То есть… вы знаете?.. — покраснев, Столыпин смотрел на мужчину напротив, и думал, что ему сейчас велят убираться, назовут наглецом, зарвавшимся юнцом. Но вместо этого Борис Александрович спокойно заложил руки за спину, переступив с ноги на ногу:

— Твой отец, Аркадий Дмитриевич, сказал мне о твоих намерениях. Мы с ним виделись в Москве, где он останавливался по пути в Орловщину.

Мог ли Пётр винить отца за раскрытие его секрета, когда секрета из этого делать никто не собирался? Пожалуй, так было даже лучше, что отцы заранее обговорили всё.

— И… каков был ваш ответ? — осмелился поинтересоваться студент.

— Я, Петя, — всё так же ровно, даже доброжелательно смотрел на него гофмейстер, — против ничего не имею. Я хочу, чтобы Оленька была счастлива. Поэтому для меня главное, что скажет она.

На пожелании счастья Ольге они оба нашли взаимопонимание и как будто бы без лишних слов сблизились.

— А Ольга Борисовна?.. Как вы думаете…

— Петя, о её чувствах лучше говорить с ней. Я не тот родитель, который будет во всём указывать пальцем. Нет, конечно же, я надеюсь, что из тебя выйдет дельный человек после университета — иначе и речи о браке быть не может, — уточнил Борис Александрович, — и о женитьбе в этом году нечего думать, ты же понимаешь?

— Разумеется! — но сердце Петра заскрежетало. Год, два без определённости, с одной лишь тонкой надеждой, ведущей к непроглядному будущему. За это время Ольга сто раз влюбится в кого-нибудь другого! «Нет, ну что я, она не настолько ветренная» — одёрнул себя Столыпин.

— Что за вид, Петя? Как будто я тебе что-то безрадостное сказал.

— Нет, это я так… — смущённо улыбнулся он. От того, что всё зависело от чувств девушки, стало страшновато. Когда велит отец, то проблема как будто бы решается проще. С ним можно поговорить на разумных основаниях, столковаться, как два практичных человека, но когда всё сводится к любви! Девичье сердце — штука коварная и непредсказуемая. — А могу ли я поговорить с Ольгой Борисовной?

Гофмейстер посмотрел на те двери, куда ушли сыновья. Пётр тоже обернулся и увидел, как мелькнул русоватый локон.

— Анюта! — позвал Борис Александрович. Та, любопытствующая, видимо таилась за углом, пытаясь услышать, о чём разговор. Поэтому, пойманная за ребячливой выходкой, высунулась. — Позови-ка сюда сестру! — Девчонка убежала, и мужчина, вздохнув, предупредил молодого человека: — Я буду в соседней комнате, при открытой двери, и не затягивайте слишком разговор, вы же понимаете, что я разрешаю это только из уважения к твоему батюшке и зная, что ты — ответственный и достойный юноша.

— Конечно, Борис Александрович! Спасибо, Борис Александрович!

Мужчина медленно вышел, оставив на какое-то время Петра в одиночестве. Завертев в руках коробку, он сделал несколько шагов в одну сторону, потом — в другую. Подошёл к окну, увидев, что за ним опять пошёл снег. День погас и только свет из домов, падающий на белоснежный покров земли, озарял двор. Позади раздался нежный шелест ткани, и Столыпин резко развернулся, зацепив рукавом стоящую слева от него ёлку за колючую ветку. Игрушки, хрустальные ангелы и сосульки, стеклянные шары затряслись, затёрлись об иголки, шурша в опасном предупреждении, что что-нибудь может разбиться. Пётр ухватился за ветку, призывая дерево прекратить шататься. Ольга Нейдгард не удержалась от милой улыбки, наблюдая эту суету.

— Вы хотели меня видеть, Пётр Аркадьевич?

— Да! Я… вот, — он протянул ей карамель. — С наступившим вас Новым годом и прошедшим Рождеством, Ольга Борисовна!

— Спасибо, — она приняла подарок, опустив к нему взгляд и не поднимая обратно, — я люблю сладкое.

— Тогда хорошо, что я не принёс вам в подарок книгу, — выпалил зачем-то Пётр, разоблачая свои неудачные мысли. Девушка подняла глаза.

— Да, хорошо.

Они встретились взглядами, но он не выдержал и отвёл свой первым. Запаниковал. Потом сразу же набрался смелости и вернул свой обратно, но Ольга уже смотрела за окно — не то на снег, не то в никуда.

— Ольга Борисовна, простите меня за дерзость, но я не могу не сказать вам, о чём говорил сейчас с вашим отцом.

— О чём же? — голубые глаза не казались заинтересованными, но только потому, что, вероятно, обо всём уже знали.

— Я просил вашей руки, — Пётр тряхнул головой, — то есть, ещё не просил, только задал вопрос, не против ли он моих намерений… намерений…

— Да? — подтолкнула его девушка.

— Жениться на вас, — робко выговорил Столыпин.

— И что же ответил папá?

— Борис Александрович сказал, что оставляет решение за вами.

Ольга Нейдгард сделала два шага в сторону. Подошла к новогодней ёлке и подняла голову, чтобы посмотреть на макушку. Заметила острым женским взглядом непорядок и приподнялась на цыпочках, чтобы поправить на ветке чуть сползший красный шар. Пётр стоял в таком напряжении, что сжатые в кулак пальцы оставляли вмятины на ладонях. Переборов себя, он приблизился и встал возле девушки. Ему нравилось вдыхать шлейф её аромата, смеси духов, мыла, чистоты и недостижимости. Последняя для него именно так и пахла — как Ольга Нейдгард.

— Что вы скажете на это?

Встав обратно на пятки, она повернулась к нему.

— Вы желаете на мне жениться, потому что чувствуете ответственность?

— Ответственность? — не понял Пётр.

— Михаил погиб, и вам кажется, что вы должны взять на себя заботу о его невесте. Но ведь Миша трагически погиб, а не добровольно оставил меня…

— Нет, Ольга Борисовна, что вы! Я хочу жениться на вас совершенно не поэтому. Но, возможно, если смотреть на всё с точки зрения долга, то и поэтому тоже должен бы был…

— Я не хочу выходить замуж из чувства долга, — прервала его она. Столыпин прикусил язык. Задумался. — И не хочу выходить замуж потому, что вы — Мишин брат и напоминаете его. Понимаете меня?

— Не вполне, — признался Пётр.

— Я считаю, что в каждом человеке нужно видеть только его самого, а не кого-то другого. Я сужу по себе: мне совсем бы не понравилось, если бы меня сравнивали с кем-то. Поэтому сама никого не хотела бы унизить тем, что вижу в нём лишь сходство и замену.

— Мы с Мишей похожими никогда не были… — тотчас начал утверждать Пётр то, что недавно готов был опровергать. Он искал в себе сходство с покойным братом, а оказалось, что его не должно быть! — Он был гвардейцем, а я — студент, и интересы наши никогда не совпадали… — заметив лукавую искру в глазах Ольги, он исправился: — Желание жениться на вас — единственное, в чём мы с ним сошлись.

— Пётр Аркадьевич, а вас… не смущает, что я старше вас?

— Меня — нет, а вас? — выпалил молодой человек.

— Девушкам нужно выходить замуж раньше, чем жениться мужчинам. Когда мне будет уже совсем пора — вам ещё слишком рано.

— Это не имеет значения, когда вам будет пора — тогда уж и мне, — разгорячился Столыпин, отказывающийся идти на попятную и готовый уговаривать Ольгу бесконечно, пока она не согласится быть его невестой. Но в этот миг вернулся Борис Александрович, посчитавший отведённое время достаточным в рамках приличий, чтобы дочь могла пообщаться с молодым человеком.

— Ну, что ж! — подошёл он к Петру, всей интонацией намекая на то, что время для гостей закончилось. — Рады были видеть тебя, Петя, передавай поклон от меня батюшке, если будешь писать.

— Всенепременно. Могу ли я снова нанести вам визит?

Борис Александрович, добросовестно не подслушивающий беседу, и только прислушивающийся к звукам, не знал, к чему пришли эти двое, поэтому посмотрел на Ольгу, переадресовывая вопрос ей. Поняв, что решения ждут от неё, она со сдержанной улыбкой кивнула:

— Конечно, Пётр Аркадьевич, заходите, всегда вам рады!

И Столыпин, восприняв это поначалу, как многообещающее разрешение ухаживать за Ольгой, в согревающей эйфории вышел на улицу, но там, как будто бы отрезвлённый морозом, задумался, а не было ли это простой фразой вежливости, ничего не сулящей и ни к чему не обязывающей? Он не успел спросить, нравится ли ей хоть немного, не успел спросить, что он мог бы сделать, чтобы расположить её к себе? Но разве о таком спрашивают у девушек? Тогда к лучшему, что не успел. Для первого раза довольно того, что Борис Александрович не имеет ничего против, а дальше… дальше он сам как-нибудь разберётся, как добиться любви Ольги. Не быть похожим на Михаила? Как бы это горько и цинично не прозвучало, но чтобы не напоминать его, нужно оказаться победителем в дуэли, где брат проиграл. «Я буду стреляться с Шаховским, — напомнил себе Пётр, — но на этот раз повержен будет он!».

Ольга вошла в спальню, где её ждали мать и непоседливая сестра.

— Он сделал тебе предложение руки и сердца? — заверещала Анна. — Сделал?

— Нет, — Ольга с гордым видом села перед зеркалом и стала поправлять волосы.

— Как? — удивилась Мария Александровна. — Неужели не для этого приезжал?

— Он только спросил папá, не против ли он будет, если Пётр Аркадьевич посватается.

— А тебя для чего же звал?

— Чтобы спросить то же самое.

— И что же ты ответила?

— Ничего.

Мария Александровна переглянулась с младшей дочерью. Спросила:

— Как это «ничего»? Оленька, такие ответы неприличны, воспитанные девушки не девицы из подворотни, они не морочат юношам головы, а твёрдо дают понять, хотят замуж или не хотят.

— А если я не знаю, хочу или не хочу? — повернулась к матери на стуле Ольга, положив ладони на спинку.

— Разве в этом так трудно разобраться?

— Мамá, в вашу молодость всё было проще! Времена меняются. Сейчас не так-то и просто понять себя.

— Глупости какие! — взмахнула руками Мария Александровна. — За Михаила же ты замуж хотела?

— Хотела, — признала Ольга.

— А что же сейчас? Совсем расхотела или Петя тебе не по душе?

Девушка задумалась. По душе ли ей Петя? Она никогда не рассматривала юношей моложе себя, как женихов. Это казалось чем-то смешным, невероятным! Да и то, что это младший брат Миши — не упрощает ситуацию. Она привыкла воспринимать его почти как брата, а он просится в ухажёры!

— Он тебе нравится? — спросила с безыскусным любопытством Анна.

— Высокий, — только и нашлась, что сказать, Ольга.

— По-моему, — пожала плечами их мать, — он и в целом очень видный и симпатичный юноша, — через секунду она спохватилась и дополнила: — Но, конечно, то, что студент, и непонятно, что будет с его будущим — это удручает. Красивых женихов найти не проблема, а вот таких, чтоб достойно обеспечили и заняли достойное место в обществе! Не знаю, сможет ли Аркадий Дмитриевич найти ему хорошее место, если он не делает военную карьеру…

Ольга повернулась обратно к зеркалу и посмотрела на себя. Даже среди фрейлин её считали одной из самых хорошеньких. Она могла бы рассчитывать на лучших кавалеров. Может, это её и останавливало? То, что Столыпин мог оказаться никем спустя несколько лет. Пойти по стопам всей этой учащейся молодёжи, которая вместо того чтобы хранить честь и славу предков, вместо того чтобы обеспечивать и развивать свои дворянские гнёзда, пускала всё по ветру, рвалась в реформаторы и революционеры, попадала в ссылки, позоря семьи, обрекая жён на захолустную жизнь крестьянки без прислуги. Знать бы, что Пётр не скатится до «интеллигента», прозябающего в уездном земстве! Но как тут угадаешь?

— Как бы то ни было, — сказала Ольга, — пока он не закончит университет, замуж я за него точно не пойду.

Примечание:

[1] Мясное рагу