От выстрела до выстрела (СИ)

Глава XI

Не собирался никогда Петя искать протекции и пользоваться ею, и сейчас, столкнувшись с необходимостью найти себе место, выяснил, насколько это накладное и затруднительное предприятие. Его покойный дед по матери, Михаил Горчаков, был наместником Царства Польского. Казалось бы, сколько это должно дать возможностей! Но все дети его выбрали жизнь заграничную, европейскую, включая мать Петра, осевшую в Швейцарии по здоровью. Дядя, Николай Михайлович, жил в Лондоне, служа в министерстве иностранных дел, тётка Софья где-то в Бадене сейчас, замужем за бароном Стаалем, тоже служащим в министерстве иностранных дел. Тётка Варвара Михайловна живёт в Польше, тётка Ольга — в Веймаре. А Пётр совершенно не хотел покидать России и жить в чуждых ему местах, он хотел нести службу здесь, в отечестве, храня ему верность и принося пользу. Материнская же родня никак с этим помочь не могла.

А что же отцовская? Бывает так, что, ища возможности в одной стороне, получаешь добровольно пришедший случай с другой. К ним в Орёл пришло письмо от барона фон Бильдерлинга. Александр Александрович был большой ценитель живописи, сам ею занимался, но, помимо прочего, поклонялся поэзии Лермонтова и собирался открыть посвящённый ему музей в Петербурге. Он обратился к Столыпиным, как к родственникам Лермонтова, в чьём бывшем имении не раз бывал знаменитый поэт — требовались экспонаты, письма, записки, какие-то личные вещи, всё, что угодно, к чему прикасался Михаил Юрьевич.

Аркадий Дмитриевич, продавший Середниково около пятнадцати лет назад, вывез оттуда всё, что мог, в Ковенскую губернию, в своё поместье Колноберже. Но огромную библиотеку полностью забрать не удалось, и бог знает сколько осталось у новых владельцев!

— Что ж, — сказал отец сыновьям, — вот вам и дело, пока прохлаждаетесь без учёбы. Езжайте и пересмотрите бумаги, поворошите сундуки, что можно отправить Александру Александровичу, — генерал посмотрел на Петра, — участвовать в таком, оказывать услуги необходимо, если хочешь быть замеченным и обзавестись чьей-то благодарностью.

— Эх, кончился отдых! — потянулся Саша.

— Праздность — источник глупости и безрассудных поступков, — заметил Петя, — так что не ной!

Братья разделили обязанности: Петя хотел вернуться в Санкт-Петербург пораньше (по понятной Аркадию Дмитриевичу причине в лице Ольги Нейдгард), поэтому взял на себя более близкое Середниково — оно было почти по пути. Саше же предназначалось ехать в Колноберже, и он двинулся в сторону Смоленска, через Брянск, чтобы оказаться на варшавской дороге.

Пётр приехал в Москву и остановился у двоюродного дяди — кузена отца, Дмитрия Аркадьевича, уже старика, выбравшего себе долю вечного холостяка. Долго живший заграницей, он переполнялся неугомонным анализом, сравнениями, критическими замечаниями и цитатами. Состоявший в Московском психологическом обществе, он увлекался и историей, и агрономией, и военным делом, и философией. Одним словом всем, что попадалось на глаза или влетало в ухо.

— Я думаю, что ты в меня пошёл, — сказал Петру он за обедом, — поэтому изучаешь агрономию. Меня она всегда волновала, всегда!

«Эдак в вас пошёл весь честной народ, — подумал студент, — ведь круг ваших интересов охватывает буквально целый мир». Но вслух ничего сказано не было, молодой человек лишь улыбнулся.

— Я сейчас работаю над одной темой — как раз по земельному вопросу. О несостоятельности русской крестьянской общины. Она явление отвратительное!

— Вы считаете?

— А то как же! России нужны хутора. Земля, берущаяся в аренду или частная собственность — по принципу иностранного фермерства. Многие меня не хотят слушать, и зря. Начнёшь с кем говорить, сразу славянофилом прикидывается: «Как можно рушить устои⁈ В этом основа русского духа!», — а на самом деле дрожит за свои имения, жадничает просто-напросто. А чего жадничать, когда заниматься землёй не умеешь? Помещики в большинстве — скоморохи недоделанные, необразованные дураки, которые не знают, что делать с тем, что им досталось. Это как держать прекрасного коня в стойле постоянно! Какой от этого толк? Согласен?

— Согласен.

— Вот! Знал, что поймёшь. Хочешь, я дам тебе почитать черновики, которые набросал?

— В другой раз, если позволите, — осторожно отказался Пётр, — я еду по делу, нам написал барон фон Бильдерлинг…

— А, вам тоже? — утерев губы салфеткой, кивнул Дмитрий Аркадьевич. — По поводу Лермонтова?

— Да.

— Я ведь был знаком с Мишей, мы с ним приятельствовали, — откинулся старик, мечтательно погружаясь в воспоминания. Это его родной старший брат был тем самым Алексеем Столыпиным, первым красавцем Петербурга, другом поэта и секундантом на лермонтовской дуэли. — Давно это как было! А иногда кажется — только вчера.

— У вас остались его письма?

— Кое-что нашлось. Я отправил барону. Хорошее дело он придумал. Мне-то оставить всю эту память некому, а музей позволит каждому, кто восхищён поэзией Миши, приоткрыть завесу тайн его личности, жизни.

Петя подумал о том далёком прошлом. И Лермонтов, и его друзья Столыпины были популярны, молоды, страстны, постоянно кружили на балах, влюблялись, сменяли женщин, стрелялись с соперниками, безобразничали, скандализировались, не гнушались экстравагантных выходок, и что же? Двое умерли молодыми, третий сидит перед ним — одинокий старик, разводящий бурную деятельность по любому поводу, хватающийся за разнообразные сферы науки, лишь бы заполнять, в отсутствии детей, жены, внуков, свои будни. Может, и он бы предпочёл последовать за своими друзьями? Древняя как мир дилемма: стоит ли быть орлом, питающимся свежим мясом, но живущим мало, или лучше быть вороном, питающимся падалью, но тянущим свой долгий-долгий век? «Неужели нет золотой середины? Либо длина, либо глубина» — подумал Пётр. Но ему для себя было ясно, что без любви и нормальной семьи жизнь человека превращается в печальное зрелище.

На следующий день он пораньше отправился в Середниково. Его подвёз словоохотливый извозчик, с которым в дороге они разговорились.

— По торговым делам едете, барин, или погостить?

— По делу, но не торговому, — без задней мысли сказал Петя, но извозчик в интонации переменился, повеселев:

— А! К хозяйке? Никак свататься?

— Свататься? — Столыпин был удивлён, так что даже подался с сидения ближе к собеседнику. — Я еду к Ивану Григорьевичу Фирсанову, что владеет имением.

— Хо-о! — протянул мужичок, время от времени поворачиваясь через плечо. — Иван Григорьевич помер года два назад, — последовало крестное знамение.

— Вот как? А кто же теперь здесь?

— Как кто? Говорю же — хозяйка! Дочка его.

Петя очень смутно припомнил, как пару раз они с Сашей бегали вокруг барского дома с девочкой — их ровесницей, дочкой Фирсанова, которую тот привозил с собой, оформляя куплю-продажу.

— Вы, барин, никак совсем издалека, раз ничего не знаете!

— Я последние два года в основном провёл в Петербурге…

— Оно тогда и понятно! Ведь дело было громкое, после смерти Ивана Григорьевича-то! — Пётр не успевал задавать наводящие вопросы, а извозчик сам уже повествовал дальше: — Вера Ивановна-то у него одна-единственная, ей всё и досталось. А он её ещё девочкой едва созревшей замуж выдал, за товарища своего какого-то, из банка. Гадкая рожа была у него, недовольная как будто постоянно, с нами, местными, за любую услугу пытался сторговаться, копейки лишней не тратил, и это при таких деньгах! Бедная Вера Ивановна, намучалась с ним! — переведя коротко дыхание, мужичок забубнил продолжение: — Ну так и что же? Баба из неё хваткая выросла, вся в батюшку! Едва тот помер — остыть ещё не успел — она на развод подала, заплатила мужу мульён, барин! Мульён! Вот вам крест, все знают! Тот согласился, освободил её от себя. И Вера Ивановна теперь всем заведует, руководит. Отцовские дела ладно идут, всё у неё в порядке.

Выслушав рассказ, Столыпин с почтением отметил, что если юная девушка — а она, хоть уже и развелась, по годам была вполне ещё юной, — смогла не пустить по миру состояние, продолжала получать прибыль и развивать предприятие отца, то, должно быть, она умна и имеет твёрдый характер. Заплатить миллион за развод! Сколько же у этой Фирсановой денег?

— И что, часто к ней свататься ездят? — полюбопытствовал Петя.

— Да постоянно! Один как-то сунулся — тоже купец, лет сорока. А Вера Ивановна, говорят, указала ему на висевшие старинные портреты, и ответила, что стариков тут только на картинах видеть желает. А? Какова? А в другой раз офицер приезжал. Ему, стало быть, сообщила, что если б он был красив хотя бы на четверть её капитала, она бы ещё подумала, а так за его лицо не то, что руки своей с кошельком, но и взгляда бесплатно не даст.

Извозчик засмеялся, покачивая головой в одобрение купеческой дочки.

Высадившись, Пётр прошёл до закрытых ворот, за которыми виднелись ставшие узнаваться отдалённо постройки: круглый манеж, каретная, конюшня. Территория была огорожена, чего при них, кажется, не было. Заметив стоящего у ворот молодого человека, из будки выбрался сторож.

— Кто таков? — сразу же не любезно бросил он. «Должно быть, всяческие ухажёры и просители действительно тут сильно досаждают» — отметил Столыпин.

— Добрый день! Я — Пётр Аркадьевич Столыпин, сын бывшего владельца усадьбы. Могу ли я войти?

Оценив на вид студента, что он не какой-нибудь щеголеватый аферист и не потрёпанный проходимец, крестьянский мужик — такого бы в гренадёры! — отворил калитку.

— Что вам будет угодно?

— Я к Вере Ивановне, по делу.

— Какому делу? Без доклада нельзя, — заучено произнёс сторож. Чувствовалось, что Фирсанова оберегала себя от нежеланных гостей и встреч. Или просто-напросто была занятой настолько, что тратить время на бестолковые встречи не считала нужным.

— По имущественному. После продажи усадьбы у нас оставались кое-какие вещи здесь, и я бы хотел получить разрешение взглянуть на них…

— Одну минуту, — повернувшись в сторону конюшни, возле которой ходили работники: кто-то выкатывал в телеге навоз из вычищенных стойл, что-то скашивал траву вдоль кирпичной стены, сторож окрикнул одного из них, подозвал. Тот подбежал. Ему велели идти в барский дом и доложить Вере Ивановне обо всём. Петра просили подождать.

«Серьёзность, как в министерстве каком!» — подумал Столыпин. Коротая время, он принялся оглядывать парк. То ли детство поистёрлось в памяти, то ли что-то тут поменялось, но какое-то всё другое, не то, что было полтора десятка лет назад.

Посланный возвратился вскоре и, поклонившись, передал разрешение проходить.

— Благодарю, — поправив студенческую фуражку, Петя пошагал по дорожке. Обогнул конюшню, за ней обнаружив ещё одну постройку, назначение которой уже не помнил. Слуги тут жили? Пройдя ещё один поворот, он увидел и сам главный дом, белоснежный, с зеленоватой крышей, полукружьем крытых галерей, соединяющих два флигеля и центральную часть. Да, этот вид он помнил хорошо! Как подъезжали они прямо сюда, возвратясь из какой-нибудь поездки, и маменька с Машей, бывало, встречали у дверей, если не ездили с мужчинами: отцом, Мишей, Сашей и с ним самим.

Увлечённый воспоминаниями, Петя уверенно двигался к парадному входу, боковым зрением замечая работающих над круглой клумбой посередине двора девушек.

— Сударь! — раздалось слово, обращённое к нему и остановившее. Столыпин повернулся. Одна из девушек выпрямилась и, глядя на него прямо, спросила: — Куда вы?

— Я к Фирсановой Вере Ивановне, обо мне должны были доложить…

— А тут такой нет, — сказала девушка, повергнув Петра в недоумение. Женщины вообще легко заставляли его теряться, но в этот раз удалось особенно.

— То есть как? Мне сказали, что…

Снимая испачканные в земле садовые перчатки и кладя их в карман повязанного на талии передника, заговорившая подошла к нему. Чёрные густые брови, большие карие глаза и кудрявые чёрные волосы, пышно забранные назад в свободный пучок. Было что-то цыганское в этой яркой, замечательной внешности. Девушка внезапно улыбнулась:

— Вера Ивановна Воронина, очень приятно, — лёгкий книксен, задорный, как на пружине, — я сменила фамилию в браке.

— А! О! — осознавая, в чём была его ошибка, выдохнул Пётр и тоже просиял: — Простите, я не подумал…

— Вы — Столыпин?

— Да, имею честь представиться — Пётр Аркадьевич.

— Проходите в дом, — деловито указала она, по-хозяйски, и, развязав передник, кинула его одной из своих работниц. Пошла следом, но Петя, открыв дверь, придержал её и пропустил девушку вперёд. Она поблагодарила его блеснувшим взглядом. — Вам повезло меня застать, я провожу много времени в Москве. Там в начале года достроен Дом для вдов и сирот, я в комитете попечительского общества, распоряжаюсь организацией его, и доходные дома без пригляда на управляющих не оставишь, не говоря уже о проверке документов в конторе.

За одну минуту Столыпин ощутил внутреннюю силу Веры Ивановны, её сообразительность, находчивость, внимательность. Извозчик подобрал правильное слово — хваткая.

— Я не совсем поняла суть вашего дела, — пройдя холл со старинным высоким зеркалом, они вошли в следующую залу. Петя посмотрел на дверь справа. Там, за ней, была их семейная столовая, где они собирались все вместе. — Что за имущество? Вы что-то оставили у нас? — Фирсанова-Воронина мелодично рассмеялась: — Не быстро вы заметили недочёт!

— Отец не смог вывезти всю библиотеку. Она была огромна. А сейчас готовится в Петербурге открытие музея Лермонтова, и к нам обратились с просьбой найти его письма, или дневники, или черновики стихов. Я приехал, чтобы попросить дозволения осмотреть библиотеку. Конечно, если в ней осталось что-то…

— Вы правы, она была огромна, — опершись о спинку стоявшего рядом стула, Вера Ивановна пробарабанила по ней пальцами. Несмотря на то, что в ней не чувствовалось аристократизма (дворянкой она была наполовину, по матери), девушка обладала властной статью, хорошей осанкой и трудно объяснимым единством приветливости с желанием держать дистанцию. Выглядя на свои двадцать с небольшим лет, вела себя она значительно взрослее. — Идёмте, — опять сорвалась с места хозяйка, и Петя пошёл попятам, — мне читать теперь некогда, я предпочитаю искусство другого рода — живопись, музыку, поэтому освободила помещение, а книги и всё, что было, велела частью унести на чердак, а частью — рассовать по флигелям, — не останавливаясь, поднимаясь по лестнице, она бросила попавшейся прислуге: — Добавьте в обед приборы на ещё одну персону, — повернулась к Петру, — вы же останетесь на обед, раз приехали?

— Если вы приглашаете… — поклонился головой Столыпин.

— Имеете предпочтения в еде? У меня замечательный повар.

— Я не привередлив.

— Хорошо, — она отпустила прислугу и довела Петю до чердака, открыв дверь. — Проходите.

Свет падал через маленькое окошко на уровне талии, но и его хватало, чтобы увидеть плотно забитые полки и башни из коробок и ящиков, неизвестно что в себе хранящие. Может и бумаги, а может и одежду, предметы интерьера, старые детские игрушки. Зоркая и опытная в хозяйстве Вера Ивановна произнесла:

— Велю принести сюда лампы, чтобы вам было удобней.

— Вы весьма предусмотрительны, я едва успел подумать об этом…

— Вам не хватит одного вечера, чтобы проверить всё здесь и во флигелях, — прикинула масштабы намечающейся работы Воронина.

— Если я не слишком помешаю вам, я мог бы приезжать ещё два-три дня.

— Приезжать? А где вы живёте?

— Остановился в Москве у дяди.

— Мотаться сюда из Москвы⁈ — брови Веры Ивановны изогнулись, как вставшие на дыбы вороные кони. — Какая потеря времени и непрактичность! Вы можете остановиться в гостевом флигеле, он всё равно давно пустует.

— Не любите гостей? — не удержался от улыбки Столыпин. Девушка ответила ему тем же:

— Приятных мало, а неприятные пусть у себя дома сидят.

— В таком случае, спасибо за доверие, я постараюсь оказаться незаметным гостем.

— Я пришлю прислугу, чтобы помогла вам расположиться и показала, что где, — Вера Ивановна направилась к лестнице с чердака, и Пётр посторонился, — чувствуйте себя как дома! Это ведь и был ваш дом, так что, надеюсь, вам это легко удастся.

К обеду молодая владелица Середниково переоделась, но наряд её всё равно был прост. Качественен, добротен, но прост — тёмно-синее платье без кружева, пуговицы обшиты той же тканью, не золотые. Нитка жемчуга на шее, два серебряных кольца, одно из них с камнем. Казалось, только такие скромные одеяния могли приглушить броскую привлекательность, и надень Вера Ивановна цвет поярче — красный, розовый, зелёный, сразу же обретёт вызывающую красоту.

Когда няня принесла маленькую девочку трёх лет, Пётр оторопел. Ему и в голову не пришло почему-то, что у этой свежей и озорной предпринимательницы может быть ребёнок. Однако же он был. Она — дочь Зоя, которая раскапризничалась, и няня унесла её снова.

За столом кроме них двоих никого не осталось, и Петра это смутило. Но не Воронину. По крайней мере внешне по ней ничего не было заметно.

— Успели вспомнить детство? — с доброй насмешливостью спросила она.

— Немного. Когда только подошёл к усадьбе, я всё пытался узнать её, что-то узнавалось, что-то — нет. Мне казалось, что дорога сюда шла через глухой лес, пугавший мою сестру.

— Вам не казалось. Лес был, — кивнула Вера Ивановна, — отец вырубил его и продал почти сразу же, как купил Середниково. Мы ведь и лесоторговцы тоже, не только домовладельцы.

Помолчав немного и переварив информацию, Столыпин заметил:

— Жаль лес.

— Я его не помню, признаться. Просто знаю, что был.

— А как мы с вами и моим братом бегали к пруду — помните? Гувернантка ещё кричала, чтобы мы не подходили к воде.

— Такое было? — удивилась девушка и напрягла память. Но ничего не возникло в её сознании.

— Да, один или два раза.

— Надо же, выходит, мы с вами давние знакомые? — она оглядела стол. — Вы пьёте вино? Могу принести вина, выпить за встречу.

— Вообще, я предпочитаю не пить.

— Я тоже.

— Но мудрый человек сказал мне, что если совсем не пить, то создастся впечатление, будто боишься сорваться, и лучше бокал или рюмку выпивать.

— Да? — Воронина посмотрела на большие напольные часы. — Но у меня ещё есть дела, поэтому, давайте выпьем за ужином.

— Я удивлён, что вы так многим занимаетесь сами, даже цветами.

— Если хочешь, чтобы вышло хорошо — сделай сам. Так любил говорить мой батюшка. Работники, слуги, подчинённые всё делают ответственней и тщательнее в моём присутствии, но только тогда, когда я разбираюсь в вопросе и знаю, как должно быть. Из-за этого я взяла несколько уроков у французского садовника.

— Это… удивительно! И вызывает уважение. Мало кто с такой основательностью подходит к делам.

— Мне… пришлось научиться этому подходу.

— Из-за смерти Ивана Григорьевича? Я узнал, что его не стало, только по пути сюда.

Вера Ивановна посмотрела в глаза Столыпину. Подумав, решила сказать прямо:

— Нет, для того чтобы развестись и быть самостоятельной. Независимой.

— И… не тяжело так? Одной. Без мужской помощи.

— Нет, намного легче, чем с ней. Сама себе хозяйка. Делаю, что хочу. Никто мне ничего не скажет.

Пётр прокрутил в голове рассказ извозчика. Должно быть, её муж был совсем несносным человеком.

— Вы смелая. В нашем обществе, кто бы ни был виноват, к разведённым женщинам относятся плохо.

— Я заплатила за то, чтобы не быть виноватой, — Воронина улыбнулась с вызовом, — нет, не подумайте, не слезами и страданиями, а деньгами. Я заплатила теперь уже бывшему мужу, чтобы он подписался под изменами, грехами, рукоприкладством и скрылся с глаз моих долой.

Жадный и низкий, недостойный и отвратительный. Столыпин перебирал оскорбления в сторону Владимира Воронина, не представляя, как можно было довести до таких ненависти и презрения жену, да ещё отдать ей дочь, не стремясь сохранить брак!

— Вы были несчастны замужем? — Петя опомнился: — Простите, это не моё дело, бестактный вопрос.

— Да и ответ очевиден, правда? — не обиделась Вера Ивановна. — От счастья не откупаются.

— Да, конечно.

Она опять посмотрела на часы и, закончив с обедом, поднялась. Столыпин воспитанно встал следом, никогда не позволяя себе сидеть при даме, пока та не разрешит.

— Увидимся за ужином, — сказала она.

Стройная фигура повернулась спиной и вышла. Петя медленно опустился назад на стул. Он был охвачен двояким желанием провести здесь не меньше двух-трёх дней и в то же время уехать немедленно. Пока не захотелось остаться на ещё большее время. А эти карие глаза, вне сомнений, были способны побудить на многое.