Парижская страсть

81

Любовь заставляет воображать, будто знаешь любимого, тогда как презрение к тем, кого не любишь, позволяет, как ни грустно, лучше разглядеть, что они представляют собой. Именно так я воспринял намеки Кантёлё. Для него Аврора была только платной девицей, и ему бы в голову не пришло взглянуть на нее по-другому. Поэтому и потому, что ум его был устроен грубо и просто, он, несомненно, имел о ней более точное представление. Он описал мне женщину, которую я не знал. И его слова вульгарными и грубыми штрихами перечеркнули образ, в котором я видел лишь чудесную грацию.

Он мне рассказал, например, что охотно предлагал Аврору некоторым из своих друзей. Что он этого требовал от нее. Что это было пунктом их договора.

— Вы должны знать, — добавил он, — что эти маленькие игры не были ей неприятны…

Он ее вызывал, он ее вознаграждал, и она должна была повиноваться его приказаниям. Он утверждал, что действовал так не по причине извращенности, но потому, что из своего знания женщин заключил, что Аврора любит такое обращение с ней.

— Эта девица чувствует себя на своем месте только тогда, когда обращаешься с ней грубо… А когда начинаешь ее щадить, она видит в этом угрозу. Мне это на руку…

Он старался унижать ее и в обыденной жизни. Бывало, он говорил ей, что идет без нее в гости или на ужин, так как там ей не место: там будут важные люди, образованные порядочные женщины, и для него не может быть и речи о том, чтобы показаться там с ней. Аврора впадала тогда в холодное бешенство. Она доказывала, умоляла, она уверяла, что она ему сделает честь, в чем он не сомневался, но притворялся, что ей не верит. Она его так ждала, одним вечером, под дождем перед дверью дома, где был прием, на который он отказался ее взять.

— Такая девица, как она, под дождем… И она даже не обижалась на меня! Я понял тем вечером, случайно унизив ее, что я затронул что-то глубокое. Это был единственный способ удержать ее.

Впрочем, оставляя ее своим друзьям, он добивался, чтобы к ней относились так же сурово. Он не хотел быть ответственным за неприятности, которые она могла бы причинить, если бы случайно кто-то из них поддался более нежному чувству.

Он смотрел на меня с жалостью. Это был его способ мне сказать, что я был неправ, взяв у него эту женщину и не узнав при этом, как ею пользоваться. Он, наверное, хвастался. Но не исключено, что его Аврора была более настоящей, чем моя. Впрочем, он вполне мог и сговориться с Анжеликой и Орсини, чтобы заставить меня поверить в существование чудовищной Авроры. У меня было желание убедиться в этом. Я даже сделал, в последний раз, несколько шагов к этому невозможному доказательству Я снова подумал о садах Пале-Рояля, застывших под зимней луной. О лице Авроры, возникшем в зеркале. О пышном букете роз. О том, как мы шли в ногу сквозь порывистый ветер. О храме прощения. О туннелях и ослепляющих встречных огнях на дороге в Женеву.