Пепел. Гори оно все... (СИ)

42

- Что это? – спросил молодой парень, сидящий за пультом управления большим экраном.

- Я говорила, мой подарок новобрачным, - проворковала Альбина, ощущая внутри ледяной холод страха и предвкушения. – Вам должны были сказать…

- Да, простите, - он взял маленькую золотистую флешку и вставил в ноутбук, проверяя первые кадры.

- Остановите, - приказала Альбина, - это только для них. Них двоих. Сейчас я выйду их поздравлять, и по моему сигналу запустите видео.

Он молча кивнул, признавая право сестры невесты на личный сюрприз, на то, что до нее не видел еще никто.

Альбина чувствовала, как покрылся холодным потом ее лоб, но заставила себя вернуться на свое место за столом Ярослава. Тот сидел с бледным, каменным лицом, словно из него ушла вся жизнь, а в стакане вместо шампанского поблескивал янтарный коньяк.

- Итак, - раздался голос распорядителя, и холодный комок упал в животе у Альбины, - теперь очередь сестры поздравить новобрачную.

На негнущихся ногах, с гулко бьющимся сердцем, Альбина вышла на середину зала. Гордая спина, сверкающие как драгоценные камни глаза в лихорадочном блеске. Улыбаясь взяла микрофон, обвела зал глазами. Эльвира – улыбающаяся и цветущая, ее руки в руках Артура, мама довольная и веселая, Лариса, с лицом словно ей не хорошо, Инна, в самом конце зала, глядящая с искренним интересом. Бледная Илона в своем алом как кровь платье, с поджатыми губами, но сохраняющая спокойствие.

Ярослав.

Он смотрел в одну точку перед собой. Каменный. Холодный. Неподвижный.

- Простите, - девушка откашлялась и улыбнулась. – Немного волнуюсь, - истинная правда.

- Семья… - начала она, - для каждого из нас это слово – свято. Семья — это не просто быт и повседневность. Это не только общие ужины, фотографии в гостиной и даты в календаре. Настоящая семья — это любовь. Безграничная, безусловная, настоящая. Это доверие, полное и безоглядное. Именно доверие становится тем невидимым, но прочным мостом, который соединяет два сердца, две судьбы, два мира.

Без доверия невозможно ни настоящее счастье в браке, ни прочная дружба, ни искреннее сестринство. Потому что доверие — это не слова и не жесты. Это уверенность, что тебя не обманут. Это знание, что тебя не оставят. Это чувство, что, какими бы ни были обстоятельства, ты не один.

Семья — это когда ты знаешь: что бы ни случилось, кто-то примет тебя, поймёт и останется рядом. Это то место, где не нужно быть идеальным, не нужно притворяться. Где тебя любят таким, какой ты есть. Где, и в радости, и в трудную минуту, — вы вместе. Не из вежливости. А из любви.

Но не каждому из нас выпадает счастье иметь именно такую семью. Иногда доверие подводит. Иногда один верит, а другой скрывает. Иногда один открыт, а другой боится быть настоящим. И в эти моменты тонкая нить между людьми начинает рваться. Не сразу. Потихоньку. Без звука, - она увидела как побледнела Эльвира, опуская глаза в пол, но продолжала.

- Артур, Эля, сегодня я хочу подарить вам частицу доверия друг к другу. Я хочу, чтобы ты, Артур, знал, какая девушка теперь рядом с тобой. Чтобы понимал, можно ли ей доверять и насколько велико её доверие к тебе, её вера в тебя.

Эля, тебе я дарю этот фильм как напоминание о том, что у тебя есть семья. Та, которая знает тебя настоящую. Всегда знала, даже закрывая глаза.

Альбина молча кивнула оператору и тот включил экран.

В зале повисла тишина. Погас свет. Остановились движения. Даже бокалы замерли в руках, как будто воздух стал тяжелее, а само время — плотнее. Никто не понимал, что именно собирается показать Альбина, но все чувствовали: сейчас будет что-то важное.

Из динамиков зазвучала французская мелодия — лёгкая, искренняя, почти возвышенная. Песня, шепчущая о красоте и женственности, лилась плавно, заполняя пространство, как утренний свет, проникающий сквозь прозрачные занавески.

На экране замелькали кадры: архивная домашняя съёмка, рябью старой плёнки, дрожащая от детских шагов и любительского объектива.

Две рыжеволосые девочки — одна постарше, другая младшая. Обе тонкие, изящные, будто нарисованные одной кистью. У обеих — веснушки, распущенные волосы и смеющиеся глаза.

Они бегали по саду — босиком, в белых хлопковых платьях. Смеялись, не оглядываясь. Младшая держала в руках воздушный шар, почти такой же рыжий, как её волосы. Старшая, смеясь, подталкивала качели. Их волосы вспыхивали в солнечных лучах, как языки живого пламени.

Они не знали, что их снимают. Или просто не обращали внимания. Они были в своём собственном, детском мире, в котором ещё не существовало ни предательства, ни боли, ни недосказанностей. В их глазах отражалось только настоящее. Там было детство. И — сестринство.

Следующий кадр перенёс зрителей в зиму. Обе девочки в ярких шапках сидели на веранде, кутаясь в шерстяные шарфы. В руках у них были кружки с горячим какао. Младшая зевала, потирая нос варежкой, а старшая обнимала её за плечи и что-то шептала ей на ухо. Та рассмеялась, пряча лицо в шарф. Мимолётное, но подлинное счастье.

В зале кто-то тихо вздохнул. Анна не отрываясь смотрела на своих девочек, на глазах навернулись слезы. Кто-то сзади сдержанно улыбнулся, кто-то сжал руку соседа. Кто-то, может быть, вспомнил собственное детство.

Музыка продолжала звучать — наивная, чистая, непорочная. Французская песня скользила сквозь зал, будто стекала по стенам, проникала под кожу:

Les femmes c’est plus beau que la musique

C’est comme un piano magique

Qui s’inventerait des gammes

Sur les notes bleues des larmes

Qui coulent sur les joues des femmes…**

(Женщины прекрасней лета На освещенных солнцем пляжах Почему не признаться в этом? Они прекрасней зимы, Когда снег красит землю белым цветом.)

На глаза Эльвиры навернулись невольные слёзы. Она опустила ресницы и быстро моргнула. Анна снова шмыгнула носом, не скрывая уже слез. При виде девочек на экране — своих, когда-то ещё совсем маленьких — сердце болезненно сжималось.

Кадры начали сменяться фотографиями — чёткими, цветными, почти официальными, но в каждом снимке всё ещё звучал тот же тон: невинность, свобода, чистота.

Эльвира смеётся с охапкой одуванчиков в руках, волосы развеваются на ветру.

Эльвира танцует на лесной поляне, на фоне высоких сосен и солнечных пятен.

Эльвира в белом платье на выпускном балу — застенчивая, серьёзная, взрослеющая.

Две сестры обнимают друг друга, прижавшись щекой к щеке, и целуют друг друга, смеясь.

И в этих кадрах было всё, что хотела показать Альбина: красоту. Чистоту. То, что когда-то было настоящим. И то, что — возможно — потеряно.

Музыка всё ещё звучала, но что-то в ней начало меняться. Плавно, неуловимо. Как будто в светлое, хрустальное звучание вплелись низкие, гулкие ноты. Те, что чувствуешь животом, а не ушами. Те, от которых по спине пробегает дрожь, будто в комнате стало чуть прохладнее.

На экране появилось лёгкое мерцание, и ритм кадров начал меняться. Вместо домашних съёмок — уже телефонные видео. Картинка стала резче, цифровой. Слишком яркие фильтры, слишком громкий смех. Появились другие лица. Неведомые. Случайные.

Фоном зазвучала новая песня. Французский остался, но голос стал другим — хрипловатым, волнующим, мрачным.

C’est si facile de faire le bien, pourquoi le mal?

N’auras-tu donc aucun chemin,

Aucun idéal?

N’auras-tu jamais, un peu de morale?***

( Это так просто — делать добро, зачем зло? Значит у тебя не будет никакой дороги, Никакого идеала? У тебя никогда не будет немного морали?)

Зал ощутил это изменение на каком-то подсознательном уровне — даже те, кто не знал французского. В каждой ноте слышалось что-то густое, сладкое и опасное.

Белый Ярослав залпом выпил виски в стакане и жестом велел налить еще.

А на экране — первая вписка. Неясный свет. В комнате тесно, слишком много людей, бутылки на полу, телефонная съёмка в руках дрожащего оператора. Камера на секунду выхватывает Эльвиру — пятнадцатилетнюю, в коротких джинсах и топе. Она улыбается, держа в руках бокал, и делает глоток, смеясь, как будто ничего важного не происходит.

Следующий кадр — Эльвира уже обнимается с каким-то парнем на диване. Кто он — не видно. Только руки. И глаза, в которых — вызов. Это уже не та девочка с качелей. Это кто-то другой. Кто-то, кто научился использовать взгляд как оружие.

Кто-то в зале поёжился. Илона, судя по губам, крепко выматерилась.

Дальше — нарезка из коротких, бессвязных фрагментов. Вечеринки. Курящие подростки на кухне. Громкая музыка. Кто-то сходит по лестнице, шатаясь. Кто-то кричит. Кто-то целует кого-то в полутьме.

Снова Эльвира. Она танцует. Она на чьих-то плечах. Она смеётся, слишком громко. Слишком выученно.

Голос за кадром не звучит. Альбина молчит. Она позволяет всему говорить самому за себя.

Музыка продолжает давить — не громко, но плотно.

Les fleurs du mal не просто звучит — она просачивается сквозь ткань видео, как капли чернил в воду.

На экране — Эльвира в зеркале, снимающая селфи. Флеш. Короткое платье. Подпись на экране телефона:

“Ночь будет долгой… ”

Смех в зале затих.

Многие уже смотрели не на экран, а на жениха. На Артура. Он сидел неподвижно. Только пальцы его медленно сжались в кулак. Очень медленно.

Музыка сменилась снова. Её не перебивала ни речь, ни комментарии. Только французская песня, теперь уже другая — напряжённая, волнующая.

"Qui?" — «Кто?» — голос певца звучал, как внутренний вопрос, брошенный в лицо. Не зрителю. Не жениху. Самой героине фильма.

Qui peut croire tout ce qui sort de la bouche du menteur?

Qui peut dire qu’il peut se répentir de ses erreurs?

Qui pardonne puisque nous ne sommes que des hommes?

Que des hommes...****

(Кто может поверить тому, что изрекают уста лжеца? Кто скажет, что он может раскаяться в своих ошибках? Кто может простить лишь потому, что мы люди Лишь потому, что мы люди?)

Картинка на экране стала яснее, жёстче, динамичнее.

Кадры сменялись быстрее: первые курсы университета. Эльвира — уже взрослая, самоуверенная, с макияжем и длинными ногтями. На экране — нарезка: она за столом с друзьями, в шумном кафе, на вечеринке в общежитии, рядом с новым парнем, затем — уже с другим. И снова — смех, и снова — поцелуи. За спиной — руки, объятия, фразы, сказанные на камеру: “Он мой теперь”.

Склейка кадров сделана с точностью. В одном — она держит за руку одного мужчину. Переход — и точно такая же сцена, только рука уже другая.

Тот же взгляд. Те же слова. Другая история.

За несколько минут зритель видел шесть мужчин. В одном и том же положении. В одних и тех же декорациях. Только лица разные. Зал продолжал молчать.

Никто не смеялся.

Никто не отвлекался.

Только напряжённое, вязкое внимание, словно воздух стал гуще.

Музыка не отпускала: Nous, ce ne sera pas nous, ce ne sera pas nous (Это будем не мы, это будем не мы, не мы)

На экране — скриншоты переписок. Без имен, но ясно, кто пишет.

— “Сегодня была с ним, но думаю о тебе 😘”

— “Ты же не расскажешь?”

— “Он ничего не знает, и не должен знать.”

Ни одного прямого обвинения. Только кадры. Только факты.

Всё было подано тонко. Почти сухо. Но от этого — ещё страшнее.

Следующая сцена — запись с телефона. Кухня в общежитии. Эльвира смеётся, сидя на столешнице. Кто-то целует её в шею. Она не отталкивает. Смотрит в камеру, улыбается.

И вдруг, как будто для собственного архива, говорит в объектив:

— “Ну и что, что у меня есть парень? Жизнь одна.”

Фраза не звучала как вызов. Она была произнесена беззаботно.

Но именно это и было самым страшным. Не вызов. Привычка.

Экран на мгновение затемнился. Музыка почти стихла.

И только на этом мгновении тишины в зале кто-то тяжело вздохнул. Кто-то откинулся на спинку стула. Несколько пар взглядов обратились к жениху. Артур сидел, не моргая. Его лицо было каменным.

Музыка снова нарастала. Qui? — всё тот же вопрос.

На экране — кадр, где Эльвира стоит перед зеркалом в новой квартире, делает селфи в нижнем белье. Подпись: “Он на работе, а я развлекаюсь”.

Затем снова — смена. Новый парень. Новый флирт. Новая ложь.

Фильм говорил не о фактах. Он показывал ритм.

Ритм жизни, в котором доверие было лишним.

Ритм, в котором маска важнее лица.

Музыка изменилась резко, без переходов — вызывающе, почти агрессивно. Новая мелодия вспыхнула в тишине зала, как хлопок плети. С первых секунд её можно было принять за лёгкую, почти весёлую — напевную, с театральным шармом. Но уже через несколько ударов ритма становилось ясно: это не игра. Это маскарад, в котором веселье — лишь ширма, скрывающая грязь.

Песня Le Val d’Amour не лилась, как предшествующие композиции. Она не обволакивала зал, а врывалась внутрь — как актёр из закулисья, с ярким макияжем и перекошенной гримасой. Это была не музыка, а кабаре: шумная, язвительная, скоморошья. Зал, где мгновение назад царила тишина, теперь будто оказался в другом мире:

En haut de la rue St-Denis

Il existe un endroit béni

Dont on voit briller les bougies

Dès que vient la tombée du jour*****

(На углу улицы Сен-Дени Есть одно классное местечко, Где зажигаются свечи Чуть наступит вечер.)

На экране вспыхнул кадр. Девичник.

Арка из розовых шаров. Стол, уставленный бокалами, бутылками, закусками. Громкий смех. Размытые вспышки телефонов. Эльвира — в центре. На ней короткое белое платье, по фасону почти детское. На голове — пластиковая корона. В руке — бокал шампанского. Она смеётся, визгливо, захлёбываясь от своего собственного удовольствия. Улыбка кажется широкой, но в ней больше напряжения, чем радости.

На экране всплывает надпись, снятая кем-то из подруг:

“Последняя ночь свободы 😈💋”

Камера дрожит — видео снято телефоном, держащимся на весу. Угол неудачный, кадр прыгает, но видно главное.

Дверь распахивается. В комнату входит стриптизёр.

Он одет в костюм полицейского: кожаная куртка, фуражка, тёмные очки. Слишком театральный, чтобы быть смешным. Слишком уверенный, чтобы казаться случайным. Девушки кричат. Свистят. Хлопают. Телефоны вскидываются вверх, снимая происходящее со всех ракурсов.

Он подходит к Эльвире. Она не отступает. Встаёт, делает шаг вперёд — и смотрит на него пристально, не отводя взгляда. На её лице появляется другая улыбка. Не светлая, не игривая. Хищная. Она медленно протягивает руку и касается его груди кончиками пальцев, как будто проверяет качество товара.

Затем она оборачивается к подругам, поднимает бокал, делает глоток. Поворачивается обратно, берёт мужчину за галстук и уверенным движением усаживает его на стул перед собой.

Дальше всё происходит быстро. Но каждый жест — ясен, как на репетиции.

Он начинает танцевать. Она смеётся. Хлопает. Прикасается к нему — сначала к плечам, затем к талии, потом всё ниже. Его движения становятся более откровенными, и она не отводит взгляда. Он опускается перед ней на одно колено, кладёт руки ей на бёдра. Эльвира поднимает ногу и, не колеблясь, кладёт её ему на плечо.

А затем они целуются. Не мимолётно. Не в щёку. В губы.

Кадр сменяется.

Темнота. Балкон.

Через стеклянную дверь камера снимает силуэты. Мужчина — высокий, мускулистый. Женщина- спиной — в белом платье, распущенные рыжие волосы.

Они стоят близко. Слишком близко. Его рука у неё на пояснице. Её лицо наклоняется. Губы касаются его шеи.

Затем он гладит её по спине. Движения становятся откровеннее.

Тени двигаются, и не остаётся сомнений в том, что происходит за стеклом.

Голос музыки продолжает звучать из глубины, с едкой насмешкой:

"Au Val d’Amour

Les femmes d’amour

Vous font l’amour

Pour quelques sous..."

В долине любви женщины отдают себя — за несколько монет.

Фраза висит в воздухе, как приговор.

Последний кадр — утро. Эльвира лежит на полу, растрёпанная, в мятом платье. Кто-то накидывает на неё плед. Глаза у неё закрыты. Макияж размазан. Волосы слиплись.

Слышен голос одной из подруг, за кадром:

— Ты с ума сошла сегодня, Эль, просто огонь.

Экран медленно темнеет.

Музыка затихает на последнем, кукольном, крикливо-гротескном аккорде.

Как будто занавес хлопнул по сцене.

Как будто клоуны поклонились.

И тишина.

Полная, неестественная тишина, образовавшаяся после последних аккордов. Перекошенное ужасом, серое, без единой кровинки лицо Анны. На белом лице Эльвиры живут только изумрудные глаза, бегающие, еще до конца не осознавшие масштабов катастрофы. Артур, закрывший лицо руками. Илона, матерящаяся одними губами. Инна, прислонившаяся к косяку с хищной полуулыбкой.

Ярослава за столом не было.

Запиликали телефоны гостей - всем пришла рассылка – вирусное видео.

Альбина тихо хмыкнула и ледяным тоном бросила последнее слово.

- Горько!

И быстрым шагом пошла прочь из зала, ощущая невероятную легкость во всем теле.

Последнее, что она услышала, истошный крик Эльвиры.

- Артур! Это ложь!!!!

Альбина холодно улыбнулась.

* - Все песни, кооторые использовала Альбина, взяты из двух французских мюзклов - Don Juan и Notre-Dame de Paris