Перекати-поле

Глава 25

Из своей комнаты Джон слышал, как включился телевизор, — это было первое, что его отец делал всякий раз, возвращаясь домой. Затем раздался грохот ботинок, упавших на пол рядом с его любимым раскладным креслом, — второй индикатор того, что Берт уже дома. Далее последовал глухой топот — уже без обуви, в одних носках отец отправился в кухню за пивом, к которому он пристрастился, воздерживаясь от крепких напитков во время футбольного сезона. Через минуту Джон услышал точно такой же топот в направлении комнаты и скрип кресла, в которое Берт в итоге уселся с громким удовлетворенным вздохом.

— Джон! Ты у себя? — громко позвал он.

— Конечно! — крикнул в ответ Джон.

— Собираешься?

— Конечно!

— Спускайся, когда закончишь. У меня есть для тебя сюрприз!

Это был их обычный способ общения — орали друг другу через стены, сидя в разных комнатах. Джону еще предстояло сообщить отцу, что утром вместо университета Майами в Корал-Гейблс он отправляется в Новый Орлеан, в университет Лойола.

Он уже успел нанести прощальные визиты. Первым делом Джон заехал к Бебе Болдуин на заправочную станцию ее отца, где она летом устроилась работать на кассе, перед тем как осенью ехать с Сисси Джейн Филдинг в Техасский университет. Когда он зашел, Бебе находилась за стойкой, и от этого неожиданного визита лицо ее просияло. Как обычно, он почувствовал укор совести, что не в состоянии ответить на ее чувства. Но теперь у него было оправдание. Когда он сообщил девушке свои новости, ее улыбка погасла.

— Не может быть, ты шутишь, — сказала она.

— Я совершенно серьезно, Бебе.

— Но ты же слишком… мужественный, слишком сексуальный, слишком классный, чтобы быть священником!

Джон усмехнулся.

— Когда человек становится священником, эти качества никуда не деваются, Бебе.

— Но это такое расточительство! Ты никогда не сможешь разогнать девушек, вьющихся вокруг тебя.

— Думаю, я как-то решу этот вопрос.

Она горестно вздохнула.

— Что ж, спасибо, нам есть что вспомнить, Джон. Если вдруг передумаешь или захочешь обзавестись новыми воспоминаниями, звони.

Затем он посетил дом тети Мейбл, такой пустой и гулкий без Трея, после чего направился к мисс Эмме в библиотеку и в самом конце заехал повидаться с Кэти в доме ее бабушки. Когда он уезжал, Кэти стояла на крыльце со слезами на глазах, а Руфус, провожавший его до самого пикапа, еще долго прыгал вокруг него, скуля и словно прося остаться. Садясь в машину, Джон почувствовал, как у него судорожно сжалось горло, и он, присев, уткнулся лицом в густую шерсть на шее колли. «Позаботься о них ради меня, Руфус», — мысленно попросил он.

— Ты что-нибудь получил от Трея? — спросила его тетя Мейбл.

— Нет, мэм, — ответил он, обратив внимание на коричневатые круги у нее под глазами — симптомы беспокойства и стыда. — Вероятно, у него не было времени ответить на мое письмо.

— Милый лжец, — сказала она, потрепав его по щеке.

То же самое он ответил на аналогичный вопрос мисс Эммы, заметив, что морщины на ее лице стали глубже.

— Я этого просто не понимаю, — с горечью произнесла она.

А Кэти о нем вообще не упоминала. Она сказала ему по-французски:

— Dieu être avec vous, mon ami. (Да пребудет с тобой Господь, мой друг.)

И он ответил:

— Et avec vous aussi, mon cher amie. (И с тобой тоже, мой дорогой друг.)

Джон собирался еще позвонить тренеру Тернеру, чтобы сообщить, куда направляется. Его планы поменялись резко, и это не оставило времени, чтобы объехать весь город. Конечно, тренер будет удивлен и опечален, но вряд ли шокирован. Он был в курсе того, что последний год Джон много времени проводил в церкви Святого Матфея, и догадается, что недостойное поведение Трея по отношению к Кэти стало решающим фактором, который заставил лучшего ресивера штата — «наш моральный компас», как назвал его тренер в интервью газете «Даллас морнинг ньюс», — последовать зову сердца, перестав прикрывать задницу Трея и удерживать его от всяких неприятностей.

Но такой горячности от тренера Тернера Джон не ожидал.

— Он большой мерзавец, этот парень, — сказал он, и Джона поразила искренняя горечь в его голосе. — Тебе лучше держаться подальше от этого Иуды.

И вот теперь единственным, кто еще оставался в списке тех, с кем Джон хотел попрощаться, был человек, называвший его своим сыном, — не важно, по реальным или воображаемым причинам. Джон до сих пор размышлял над тем, сможет ли он когда-либо думать как настоящий иезуит и принимать божественную природу всех человеческих существ как детей Божьих, независимо от их отношения к своему Создателю, но он должен попробовать это сделать. Бебе спросила его:

— Когда это ты ускользнул от всех нас, Джон, что никто и не заметил этого?

Он мог бы ответить ей, что началось это в тот ноябрьский вечер, когда он пришел в церковь Святого Матфея просить у Господа прощения за то, что сделал днем. Он зажег свечу и, став на колени возле алтаря, начал молиться. И еще много раз в последующие несколько недель он после тренировок приезжал в эту церковь, ни слова не говоря Трею. В это время его бывший постоянный напарник проводил весь остаток дня с Кэти. Но Трей сам догадался.

— Замолви и за меня словечко как-нибудь, когда в очередной раз пойдешь в церковь Святого Матфея, ладно, Тигр?

Отец Ричард, разумеется, заметил эти его приходы и уходы и как-то днем накануне игры плей-офф на первенство штата присел на скамью рядом с ним.

— Ты молишься о том, чтобы выиграть?

Эта мысль никогда раньше не приходила Джону в голову, но, вместо того чтобы искать какое-то другое объяснение, он просто промолчал.

Отец Ричард понимающе улыбнулся.

— Нет ничего дурного или неправильного в том, чтобы просить Бога направить нас через преграды, мешающие достижению наших целей.

Отец Ричард говорил о соперниках Джона, но он понял смысл этих слов глубже и начал просить Господа повлиять на его жизнь так, чтобы он смог искупить вину за содеянное и обрести душевный покой. Он начал испытывать интерес к деятельности духовенства и, прежде всего, ордена Общества Иисуса. В особенности его влекло к иезуитам, хотя он достаточно читал о шагах, обязательных при вступлении в орден, и понимал, что жизнь священника может оказаться не по нему. В университете Лойола он планировал получить диплом бакалавра по бизнесу и пройти подготовительную программу, призванную помочь кандидату принять решение и осознать, действительно ли он хочет стать иезуитом. Участие в этой программе ни к чему не обязывало, и Джон мог отказаться от участия в ней в любой момент.

Уложив свою последнюю сумку, Джон подошел к двери в гостиную и замер на пороге. Его отец сидел в своем кресле в зелено-оранжево-белой бейсболке, на которой по кругу было вышито «Майами Харрикейнс». Лицо его расплылось в широкой улыбке.

— Я купил еще одну и для тебя тоже, — сказал он. — Она вон в той коробке на столе. Я заказал сразу две. Я тут подумал, что мы могли бы надеть их, когда сегодня вечером поедем на небольшой торжественный ужин.

— Папа… — Он не называл так Берта с восьмилетнего возраста. — Я должен кое-что тебе сказать. Может, будет лучше, если ты выключишь телевизор.

— Ну конечно, сынок. — Берт торопливо щелкнул кнопкой дистанционного пульта, и Джон вздрогнул от стыда при виде такой готовности отца поговорить с ним. Берт снял ноги в одних носках с пуфика, на котором они лежали, и подтолкнул его в сторону Джона. — Садись и расскажи своему старику папаше, что у тебя в голове. Но сначала хочу спросить: вы все хорошо заправились, чтобы выезжать в Корал-Гейблс завтра утром? Пока не выберетесь из «Ручки сковородки», расстояния от заправки до заправки будут довольно большие.

— Я заправился, папа, но я не еду в Корал-Гейблс. Я еду в Новый Орлеан.

Берт растерянно заморгал.

— Новый Орлеан? Но разве ты не должен быть через два дня в Майами на осенних сборах?

— Должен… но я не еду в Майами. Я поступаю в университет Лойола в Новом Орлеане.

— Что? — Глаза Берта выкатились из орбит. Он выпрямился в своем кресле, а затем подался вперед и крикнул: — К черту твои выдумки! Ты поедешь в Майами, где будешь получать стипендию и играть в футбол!

— Я отказался от стипендии. Я еду в университет Лойола, чтобы пройти подготовку к принятию духовного сана.

Берт только беззвучно открывал рот, как выброшенная на сушу рыба. В ярости он вскочил с кресла и уставился на Джона испепеляющим взглядом.

— Тебя надоумил этот чертов отец Ричард, да?

— Он не имеет к этому никакого отношения.

Берт яростно ударил кулаком по воздуху.

— Он имеет к этому непосредственное отношение. Джонни, послушай меня… — Берт снова сел и наклонился в сторону Джона. — Ты хоть понимаешь, от чего отказываешься? У тебя есть возможность стать одним из величайших ресиверов в студенческом футболе, попасть в НФЛ, грести деньги лопатой, вести жизнь, о которой большинство из нас могло бы только мечтать…

— Да, пап, я знаю, — сказал Джон, поднимаясь с пуфика, — но я больше ничего этого не хочу. Мне необходимо нечто другое. Поэтому я еду в университет Лойола.

Берт посмотрел на него снизу вверх, и губы его растянулись в презрительной ухмылке.

— Весь остаток жизни провести без секса? С тобой что-то не так?

— Со мной много чего не так. Поэтому я и собираюсь стать священником. Первый шаг к тому, чтобы стать иезуитом, — это понять, что ты грешник.

— Ох, что за чушь! Джонни… — От усилий достучаться до сына лицо Берта мучительно скривилось. — Ты хороший парень, самый лучший из тех, кого я знаю. Ты не нуждаешься ни в каком покаянии. Тебе нет необходимости приносить себя в жертву, чтобы стать лучше.

— Ради этого я не стал бы стараться. Я хочу сделать это, чтобы лучше жилось другим людям.

Берт, нахмурившись, смотрел на него, и Джон решил, что с этих пор каждый раз, когда отец будет думать о нем, на его лице будет такое же смешанное выражение отвращения и разочарования.

— Не думаю, что сегодня мы с тобой поедем на торжественный ужин, — сказал он.

— Черт, конечно нет! — Берт швырнул свою бейсболку через всю комнату. — Я собираюсь напиться.

Остаток вечера Джон провел с отцом Ричардом в его кабинете, обговаривая детали поступления в университет Лойола.