Перекати-поле

Глава 51

Трей Дон Холл прилег вздремнуть. Джон настоял на этом после того, как Трей вырвал весь съеденный ленч. Когда Джон пришел проверить, как он, Трей крепко спал: его веки имели мертвенно-голубоватый оттенок, а руки были сложены на груди в таком положении, будто это была генеральная репетиция события, которое должно было вскоре произойти. Джон подрегулировал жалюзи, чтобы полуденное солнце не мешало ему, и тихо вышел, все еще сдерживая дыхание после шока от признаний Трея.

Когда он вернулся в свой кабинет и опустился в кресло перед письменным столом, в нем боролись противоречивые чувства — радость и страх; радость — оттого что мальчик, которого он любил как сына, и на самом деле оказался его плотью и кровью, и страх — оттого что завтра все, чему он отдал свою жизнь, может внезапно закончиться. Трей был убежден, что Харбисоны, узнав правду о смерти своего сына, испытают облегчение и похоронят свое горе, а остаток дней проживут, согреваясь в лучах этого нового для себя знания о нем.

Но Джон не был в этом убежден. Да, Харбисоны, возможно, почувствуют удовлетворение от вновь приобретенного мира и душевного спокойствия, они даже могут остаться довольны, исходя из принципа «не буди лихо, пока оно тихо», и, вероятно, не захотят ввязываться во все сложности, которые последуют за выдвижением обвинений. Они также захотят сохранить в тайне от Церкви то, что в свое время утаили обстоятельства смерти сына, чтобы Донни остался похороненным в освященной земле.

Но Джон хорошо знал Бетти, а потому сомневался, что чувство облегчения подействует на нее настолько, чтобы она согласилась похоронить вынашиваемое двадцать три года горе без должного возмездия. Лу будет рад оставить все как есть, но Бетти может и не простить. Когда Джон только переехал жить к Харбисонам, он молился о том, чтобы получить освобождение от своего тяжкого бремени, не причиняя им боль и не впутывая в это дело Трея, но с годами понял, что Господь сделал им подарок, приведя его к ним. Он чувствовал себя неловко от их любви и привязанности к нему, но потом пришел к пониманию их необходимости любить его как своего сына. Любовь никогда не бывает потрачена неразумно, даже если человек, на которого направлено это чувство, недостоин его.

По сей день благоговейно хранимая фотография Донни стояла на полке в кухне, частично закрытая вазой с цветами, и Джон порой замечал, как Бетти стоит перед ней, склонив голову, и молится, продолжая просить Всевышнего о прощении бессмертной души ее сына. Часто во второй половине дня она уходила в церковь, чтобы поставить там свечку. В такие моменты Джон испытывал большое искушение во всем признаться ей, положившись на ее прощение, но, конечно же, так никогда этого и не сделал.

Если ее антипатия к Трею обернется ненавистью, она наверняка захочет, чтобы он был осужден и наказан за то, что совершил, за те мучения, которые они пережили, а потому заявит на него в полицию.

Если это произойдет, то расследование неминуемо выявит, что в этом преступлении принимал участие и отец Джон Колдуэлл.

Джон поднялся из-за стола и вышел на балкон, чувствуя, как от нервного напряжения у него сводит желудок. Думая о том, что нужно рассказать Трею о возможных последствиях его признания, он понимал, что, как священник, не может этого сделать. Он не мог отказать Трею в его последнем желании очистить душу и вновь обрести себя. Некоторое время назад, когда Джон поправлял на нем одеяло, Трей вдруг схватил его за руку и заплакал; слезы заполняли глубокие морщины вокруг его глаз и катились на его седые виски.

— Джон, пожалуйста, прости меня за то, что я так поступил по отношению к тебе, Кэтрин Энн и мальчику. Но мне тоже было очень тяжело, я страдал. После того как я уехал в Майами, у меня в жизни никогда не было ничего такого доброго, светлого и надежного, чем были для меня вы с Кэти. Больше ни один человек не мог спасти меня от самого себя.

Джон знал, что это была чистая правда.

— Я понимаю, — сказал он.

— Я оставил свое сердце здесь. Поэтому-то никому больше не удалось найти его. Даже мне самому.

— Я знаю это, ТД.

— И ты расскажешь об этом Кэти?

— Расскажу.

— Расскажи ей и то, что я не приехал на похороны тети Мейбл только потому, что не хотел доставлять неприятности ей и Уиллу. Не такая уж я законченная сволочь.

— Я расскажу ей, ТД.

— Ты ведь поедешь к ней прямо сейчас?

— Да.

Трей разжал руки, скрестил их на груди и закрыл глаза. С его бледных губ сорвался тихий вздох. Джон уже отвернулся, чтобы уйти, когда услышал:

— Тигр.

— Да, Трей.

— Я люблю тебя, приятель… тебя и Кэтрин Энн. И я любил вас всегда, независимо от того, как это выглядело со стороны.

— Я знаю. — Джон легонько похлопал Трея по скрещенным на груди рукам. — А теперь поспи. Отдыхай.

— А ты простил меня?

— Простил.

— Ты наш человек, Джон.

Джон посмотрел на открывающийся из окна вид, в котором так часто находил покой и мудрость. Неужели это будут последние часы, когда он исполнит свои обязанности в качестве отца Джона, каким его знали те, кто верил ему и любил? Он не особенно беспокоился о том, как его паства будет удивлена, узнав, что он отец Уилла, и как сам Уилл воспримет эту новость. Сын любит его и будет рад избавиться навеки от ТД Холла. Он мог бы не обращать внимания на тоскливую ноющую боль в желудке, если бы Господь не предупредил его о приближающемся новом скандале, гораздо более ошеломляющем, чем то, что отцом Уилла Бенсона является он. После этого скандала ему, как пастору церкви Святого Матфея и директору Дома Харбисонов, вряд ли удастся оправиться.

Что ж, значит, так тому и быть. Он всегда знал, что ему предстоит расплата, но считал, что это будет перед лицом Всевышнего после смерти. Как наивен он был относительно путей Господних, полагая, что сможет покинуть эту жизнь чистым, не раскрывая тайны своего греха и закончив свою работу, так и не запятнав репутации. И вот тени все-таки сгустились над ним. Он чувствовал их присутствие, они метались вокруг него, словно стая собак, готовая броситься на него и растерзать. Джон перекрестился: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа — да будет так». Он бросил последний взгляд на простирающуюся перед ним прерию и зашел в дом, чтобы сделать несколько телефонных звонков. Первым делом он позвонил в кафе Кэти.

— Нам нужно встретиться, — сказал он.

— Ох, не нравится мне твой тон.

— Будет лучше, если мы встретимся у тебя дома.

— Я дам тебе фору в полчаса, а сама буду там к твоему приезду.

Следующий звонок Джон сделал помощнику пастора церкви Святого Матфея, предупредив того, что, возможно, ему придется на этот уик-энд провести мессы самому.

— Вы куда-то уезжаете из города? — с удивлением в голосе спросил отец Филипп.

— Произошло кое-что непредвиденное. Так что от вас, Филипп, может потребоваться на некоторое время занять мое место.

— Это невозможно, — сказал отец Филипп.

Следующий звонок был епископу католической епархии Амарилло.

— Да, — ответил епископ, — я могу встретиться с вами сегодня в три часа. А что, собственно, случилось, Джон?

— Я все расскажу вам при встрече, ваше преосвященство.

Джон заглянул в свою спальню и, увидев, что Трей спокойно спит, забрал с собой поднос с оставшейся едой и спустился в кухню. Судя по насыщенному запаху бульона, Бетти на ужин собиралась подать пироги с курятиной. Она стояла у кухонного стола, снимая мясо со сваренных тушек птицы, а Феликс сидел у ее ног, готовый мгновенно подхватить то, что упадет на пол. Снаружи доносились крики детей; они бегали вокруг бака с водой для полива и брызгались, весело смеясь.

От внезапно нахлынувших эмоций на глазах Джона выступили слезы, и поднос в его руках опасно наклонился. Бетти испуганно подхватила его.

— Что случилось, отче?

— О, сразу несколько вещей, которые, боюсь, нужно было сделать уже очень давно.

— Это все он, так ведь? — Она мотнула головой, указывая на комнату Джона. — Он расстроил вас. Я это сразу поняла, как только поднялась к вам.

— Не стоит винить его, Бетти. Он серьезно болен и просто запоздал с визитом. Я оставил его поспать. Когда он проснется, проследите, пожалуйста, чтобы он выпил чашку бульона, запах которого я чувствую, хорошо? Трей так и не смог съесть ваш ленч, несмотря на то что он был очень вкусным.

Выливая из их тарелок оставшийся суп, Бетти заметила:

— Я смотрю, вы тоже съели совсем немного, хотя и говорите, что все было очень вкусно. Вы уезжаете? — Только сейчас она обратила внимание, что Джон переоделся в свою одежду священника, хотя на службу его не вызывали.

— Да, — сказал он, — и вернусь домой поздно.

Она встревоженно всматривалась в его лицо.

— Что случилось, отче?

— Бетти… — начал Джон, но слова, которые ему хотелось сказать, так и не сорвались с его губ. Они все равно не будут иметь для нее никакого значения, если то, чего он боялся, произойдет. Вместо этого он только поправил очки у нее на носу, которые запотели от работы над кипящими кастрюлями.

— Что, отче?

— Я только хотел сказать, что Трей уедет от нас завтра утром. В полдень у него самолет.

Бетти осталась стоять за кухонной стойкой и после того, как Джон ушел. Теперь уже у нее не было никаких сомнений: явно приближались какие-то события, и принес их в этот дом Трей Дон Холл. Будь Бетти азартной женщиной, она побилась бы об заклад, что надвигалось что-то очень нехорошее. Конечно, это, возможно, как-то связано с болезнью Трея, но, когда она принесла им наверх ленч, ей показалось, что выглядел он нормально и даже не слишком изменился с тех пор, когда много лет назад появился перед ее дверью, такой надменный, красивый и при этом явно недовольный, что Мейбл послала его к ней за яйцами и овощами, — как будто он не был обязан всем своей тете, которая поставила его на ноги и которую он, сделавшись богатым и знаменитым, просто выбросил из своей жизни, как засохшие листья салата.

Поэтому Бетти очень удивилась, когда Трей справился у них с Лу, как идут дела без Донни, но, несмотря на его сочувствие, она все равно не стала лучше относиться к нему. В те немногие разы, когда они пересекались с Донни в их доме, Трей вел себя по отношению к нему очень высокомерно и смотрел на него свысока.

Интуиция редко подводила ее, и сейчас внутренний голос говорил Бетти, что отца Джона что-то очень серьезно тревожит. Лу тоже почувствовал это.

— Рассеянный и отрешенный, — так описал он состояние Джона, когда тот сегодня утром зашел в гараж за своим пикапом.

Бетти подумала, что точнее было бы сказать озабоченный и в смятении; он был похож на фермера, который вот-вот может потерять свою землю.

Раскалывая косточки, которые она собиралась использовать для приготовления желатина, Бетти бросила недобрый взгляд в сторону спальни наверху. Больной он или не больной, но будет лучше, если Трей Дон Холл хорошенько подумает, прежде чем доставит неприятности отцу Джону. Они с Лу этого просто не допустят.

Кэти стояла перед окном и ожидала, когда к ее дому подъедет «сильверадо» Джона. Наконец она расцепила нервно переплетенные пальцы и опустила руки. Что Джон хотел рассказать ей такого, о чем нельзя было сообщить по телефону? И почему он даже не намекнул ей о планах Трея? Похоже, что Джон был очень озадачен, и поэтому она не стала, как обычно в таких случаях, забрасывать его вопросами, поскольку он ясно дал понять, что должен поговорить с ней лично. Впрочем, она все-таки пожалела, что не спросила у него, приедет ли с ним Трей. Но, тем не менее, злясь на себя за это, Кэти на всякий случай поправила прическу и подвела помадой губы.

«Сильверадо» наконец свернул на дорожку к ее дому, и она увидела, что в кабине сидит только Джон. Ее секундное разочарование тут же прошло при виде Джона, который с гибкой грацией хорошего спортсмена вышел из машины; его черная рубашка священника с короткими рукавами и стоячим воротничком необъяснимым образом подчеркивала его сексуальную привлекательность, и у Кэти мелькнула мысль, что этот наряд создает очарование недоступности. Как в ней могла сохраниться хоть капля чувства к Трею Дону Холлу, если она с каждым годом все больше любила Джона Колдуэлла?

Когда она открыла ему дверь, ее внезапно охватило ощущение дежавю. Ей уже приходилось пережить точно такой же незабываемый момент. Это было в тот день, когда, открыв дверь, она обнаружила у себя на пороге подавленного и унылого Трея Дона Холла, на лице которого застыло такое же выражение, какое сейчас было у Джона: этот взгляд умолял простить его и пустить в свои объятия. Это был тот самый день, когда был зачат Уилл. Мощный порыв с привкусом пороха на губах охватил ее, но Кэти остановила себя, не повторив той ошибки, которую совершила в прошлый раз.

— Привет, отец Джон, — сказала она привычно спокойным тоном. — Я понимаю, что еще очень рано, но у меня такое впечатление, что вам сейчас не помешал бы хороший глоток виски.

— Думаю, что не откажусь, — согласился он.

Приготовив им напитки, она села рядом с ним на диван. Похоже, наступил решительный момент. Джон опустил голову, пристально глядя на свой стакан.

— Я помню, как мы с тобой однажды уже пили вместе виски в это время дня, — сказал он.

— Неужели?

— Уффф. Это было очень давно, когда наши молодые сердца были полны печали.

— Ах да, — произнесла Кэти с легкой улыбкой. — Когда Трей бросил меня. Я смутно припоминаю, что здорово напилась и заснула на твоей кровати.

— Между прочим, это было как раз в этом месяце двадцать два года назад.

У нее были свои причины вспоминать тот жаркий июнь.

— Есть вещи, которые мы помним даже через столько времени, — заметила она.

Джон пригубил свой стакан.

— Трей говорит, что Уилл не его ребенок, Кэти. И это первое из признаний, ради которых он приехал домой.

От внезапно охватившей ее ярости у нее закружилась голова.

— Бессовестный мерзавец! Ты хочешь сказать, что Трей по-прежнему отрицает, что он отец Уилла?

— Ты помнишь тот припадок, который случился с Треем в шестнадцать, когда он заболел свинкой? — спросил Джон.

В ее сознании начало постепенно вырисовываться что-то пугающее и зловещее.

— Да… — ответила она. — Я помню. Он тогда… был очень болен.

— После свинки он стал стерилен. Трей никогда не мог быть отцом ребенка.

Она резко поставила свой стакан, не заботясь о том, что на ее изящном кофейном столике из дорогого дерева мог остаться влажный след.

— Это невозможно, Джон. Он лжет. Уилл — его сын. Я больше никогда ни с кем не была.

Джон взял две картонные подставки на боковом столике и подложил их под стаканы с виски. Затем он сжал ее руки.

— Нет, была, Кэти. Ты была со мной.