Перекати-поле

Глава 65

Представители газетной братии все еще стояли лагерем на парковке перед управлением шерифа округа Керси, когда туда на своих машинах подъехали Джон и Деке. С появлением известного в округе священника и бывшего шерифа в воздухе запахло свежим материалом для новостей, и не успели те захлопнуть двери своих автомобилей, как у них перед носом вырос с десяток микрофонов. Джон с Деке пробрались сквозь них и направились к двойной стеклянной двери, время от времени бросая в сторону спешащих за ними репортеров короткое:

— Без комментариев.

Рэнди молча слушал признание Джона с открытым от благоговейного трепета ртом. Коробка с запечатанным пакетом собранных Деке вещественных доказательств по делу 1985 года, которую шериф не успел вернуть в хранилище, так и стояла у него на столе. В кабинете были только он и Деке. Двое его помощников ушли на обед.

— Все это находится здесь, верно, Деке? — спросил Джон, показывая на четко подписанную коробку.

Лицо Деке скривилось в гримасе, и он кивнул.

Рэнди начал постепенно оттаивать, выходя из своего замороженного состояния. Он крепко зажмурился, а потом поднял руки вверх, как человек, который сдается, но все равно ожидает, что в него выстрелят.

— Я хочу уточнить, правильно ли я вас понял. Вы сейчас признаетесь в том, что застрелили Трея Холла, отец Джон.

— Совершенно верно. У вас на руках есть все улики, чтобы арестовать меня. У меня был мотив и возможность. Уилл Бенсон невиновен.

— Ваш сын.

— Мой сын.

Рэнди ухмыльнулся.

— А ружье где?

Деке весь обратился в слух. Он ждал этого вопроса.

— Что?

— Ну, ружье. Орудие убийства. Где оно?

— Я… его выбросил.

— Куда?

— Где-то в прерии.

— У вас было ружье калибра .30-30, отче? Зачем?

Джон выглядел сбитым с толку. Деке и Рэнди переглянулись.

— Вот что я вам скажу, — заявил Рэнди, поднимаясь, словно ему стало трудно дышать. Он поправил свою кобуру в более удобное положение. — Мне нужно поехать в Амарилло, чтобы проанализировать образцы ваших отпечатков, потом — обратно. — Он сунул в коробку с вещественными доказательствами бумажный пакет, в котором лежал стакан с монограммой. Деке все-таки привез его с собой, чтобы избежать неловкости и у Джона в управлении шерифа не пришлось снимать отпечатки пальцев. — Если ваши отпечатки подтвердят ваш рассказ насчет причастности к смерти мальчика Харбисонов, я все равно не успею оформить все бумаги и сделать запрос по поводу ордера на ваш арест раньше обеда завтра. Мэвис Бартон, наш мировой судья, утром по средам делает прическу и маникюр, и упаси меня боже потревожить в это время ее величество. Так что езжайте-ка вы домой, отче, а я пока вместе с окружным прокурором попытаюсь разобраться во всей этой путанице. К тому же, думаю, что вам с Харбисонами есть что обсудить.

Как только Джон вышел в коридор, Деке отвел Рэнди в сторону.

— Насчет вашей беседы с окружным прокурором, шериф, — сказал он, понизив голос. — Я был бы тебе очень обязан, если бы эта часть признания Джона осталась строго между вами до тех пор, пока не появится абсолютная необходимость обнародовать это для широкой публики.

— Я так и сделаю, можешь мне поверить. Я этими штучками уже сыт по горло. У Джона может быть самый шикарный мотив, но, если это он убил Трея, то пропади я пропадом на этом самом месте. В его рассказе зияют такие дыры, что можно проехать на фургоне с прицепом. Однако я хочу, чтобы ты взглянул на то, что Трей написал непосредственно перед своей смертью и оставил на столе у Джона.

Он отпер ящик стола и вынул оттуда пластиковый пакет для вещественных доказательств, в котором лежала развернутая записка. Деке быстро прочел короткое сообщение. «Это для детей. Я ухожу, Тигр. Я передумал и решил ничего этого не затевать. Верю, что ты будешь сохранять молчание, как делал это всегда. Убереги мое имя от этого унижения. Буду благодарен, если ты помолишься обо мне. Люблю тебя до последнего. Трей».

— Боже мой, — протянул Деке.

— Эта записка подтверждает рассказанное Джоном. А тут еще собранные тобой доказательства и вероятность совпадения его отпечатков с отпечатками на шнуре… — На Рэнди было больно смотреть. — Даже при наличии еще двух подозреваемых, сознавшихся в этом преступлении…

— …Джон все равно может оказаться крайним, — закончил за него Деке.

— Молюсь, чтобы у него оказался хороший адвокат.

Чтобы избежать встречи с репортерами, вооруженными камерами и микрофонами, Деке перед выходом из здания управления попросил Джона подождать его чуть дальше на дороге, прежде чем тот уедет в Дом Харбисонов, а сам он отправится на встречу с Лоуренсом Стэттоном.

Когда этот мужчина в строгом черном костюме вышел из своего «сильверадо», Деке невольно сравнил его с подростком, выскакивающим из своего старенького пикапа в фирменной спортивной куртке во времена, когда его светлое будущее расстилалось перед ним, словно раскатанная красная ковровая дорожка. Но если бы не тот роковой ноябрьский день и если бы Трей Дон Холл не испортил все так безнадежно, носил бы Джон сейчас черно-белые одежды священника? Возможно, он позировал бы для фото после выигрыша Суперкубка НФЛ… Впрочем, не важно. Какой бы путь ни был выбран, Джон Колдуэлл все равно шел бы к цели по той же самой красной дорожке.

— Джон, я должен вам кое-что сказать, — начал Деке, когда они встретились между своими машинами.

Печать боли и страха Джона перед тем, что ему предстояло сделать, приехав в Дом Харбисонов, была видна на его лице так же четко, как отражение Деке в сияющих сковородках его Паулы.

— Я поклялся никому не рассказывать, но вынужден это сделать ради Лу и Бетти Харбисон. Когда Трей узнал, что умирает, он написал письмо и поручил своему адвокату передать его им после своей смерти. В этом письме он признается в том несчастном случае и полностью берет на себя вину за смерть Донни. Ваше имя там не упоминается. Лоуренс Стэттон привез это письмо им, а вчера Лу специально приезжал в Амарилло, чтобы показать его мне в качестве доказательства, что я тогда был прав относительно обстоятельств гибели Донни.

Джон удивился.

— Так Трей написал им письмо? Что ж, это объясняет, почему Лу с Бетти выглядели в последнее время радостнее обычного, несмотря на то что произошло. Фотография Донни всегда была наполовину спрятана за цветами. А сейчас она открыто стоит на полке над раковиной в кухне, где Бетти всегда может видеть ее.

Деке приблизился на шаг к Джону, надеясь все же достучаться до его разума.

— Они не покажут вам этого письма, потому что боятся, что вы плохо подумаете о них за то, что они скрыли от Церкви истинные обстоятельства смерти своего сына. Позвольте им пребывать в этом умиротворении как можно дольше. Может быть, они никогда — ни от кого и ниоткуда — не узнают о вашем участии в этом деле. А если и будут догадываться, что у Трея был сообщник, то вряд ли подумают на вас.

— Я не вижу, как можно избежать моего признания.

— Но вы же священник, Джон. Имейте немного веры.

— Я виновен, шериф.

— А я святой. — Деке иронично улыбнулся. — Подумайте над моим советом. И придержите свое признание столько, сколько сможете.

Через час Лоуренс Стэттон удовлетворенно закрыл колпачком свою ручку, которой он только что подписал от имени Трея Дона Холла последние бумаги, передававшие Деке полное право собственности на дом Мейбл Черч. Это был небольшого роста мужчина в темно-синем костюме в тонкую полоску, с шелковым галстуком, безупречно завязанным под остроконечным воротничком его накрахмаленной белой сорочки. День стоял не по сезону жаркий, они сидели в зоне для пикников вдоль федеральной автострады Ай-40 и, отгоняя мух, допивали свой кофе, который Деке купил в ресторанчике «Ватабургер». Несмотря на жару, адвокат выглядел таким свежим и элегантным, будто последний час провел в специально охлаждаемом помещении магазина цветов.

— Вот таким образом, мистер Тайсон, — сказал он. — Я уверен, что вы с миссис Тайсон будете счастливы в этом доме.

— Мы были бы еще счастливее, если бы Трей встретил свою смерть не таким ужасным образом.

— Я вполне понимаю вас, — кивнул ему адвокат. — Я тоже был бы счастливее, если бы, провожая Трея в последний путь, организовал для него по крайней мере немного больше пышности и фанфар, но я и так очень благодарен его доброму другу Джону Колдуэллу за то, что тот согласился провести службу на его похоронах. Трей был о нем очень высокого мнения. Джон показался мне таким хорошим человеком.

— Он и есть хороший человек. Когда Трея хоронят?

— Сегодня во второй половине дня.

Деке удивленно выпрямился.

— Похороны Трея сегодня во второй половине?

— Ну да. В шесть. В очень узком кругу, все очень секретно. Я намерен сохранить это в тайне от газетчиков. Люди из службы медицинских экспертиз в Лаббоке оказались достаточно любезны, не сообщив прессе, что его тело уже отдано. Вчера ночью его перевезли в Похоронный дом Джеймисона. Если бы мне удалось похоронить Трея с минимальным ажиотажем вокруг этого события… — Он выхватил белоснежный носовой платок, чтобы протереть свои очки, и, близоруко щурясь, посмотрел на Деке. — Может быть, вы хотели бы присутствовать на похоронах? Трей вас уважал. Хотя уважал он очень немногих. И он был очень доволен, что дом его тети купили именно вы.

— Значит, в шесть, говорите? — Деке взглянул на свои часы. Они показывали четыре. У него еще масса времени, чтобы заехать за цветами и успеть на похороны. — Я обязательно приду, — пообещал он.

Пожав друг другу руки, они расстались, и Деке направился заказывать траурный букет в магазин «Цветы Марты» в Керси.

— Красные гвоздики, — попросил он хозяйку, поскольку решил, что Трею наверняка нравился красный цвет. — Большой венок.

— А они закончились, — сказала Марта.

— Закончились? Мне всегда казалось, что красные гвоздики — это главный товар в цветочном магазине.

— Но только не тогда, когда приходит один покупатель, который забирает все.

— Ага, понятно. А как тогда насчет белых?

Деке пришел к могиле пораньше. Лоуренс Стэттон еще не приехал. Стоял обычный июньский вечер, когда перед наступлением сумерек в «Ручке сковородки» постоянно дующий ветер начинает затихать, а дневная жара постепенно идет на убыль. Сегодня будет красивый закат. Это хорошо. Деке принес к открытой могиле рядом с местом вечного упокоения Мейбл Черч венок из белых гвоздик. На поперечине деревянного креста, который будет установлен на могиле до того, как здесь появится надгробный камень, грубым курсивом было написано: Трей Дон Холл.

Деке присел на каменную скамью. По всему кладбищу на легком ветерке шелестели стоявшие в вазах или лежавшие на надгробьях цветы, которые мертвым принесли люди, любившие их при жизни. Большинство из них были искусственными, а немногие живые цветы были оставлены увядать на солнце. Неподалеку он заметил две расположенные рядом могилки, заваленные грудами свежих цветов, и подумал: «Вот где, оказывается, те самые красные гвоздики».

Несколько мгновений Деке задумчиво смотрел на холмики свежей земли, потом встал и медленно направился к ним. В мозгу звенело знакомое чувство. Еще не дойдя до витиевато украшенных надгробий, он уже знал, что на них написано, кто купил все эти красные гвоздики и почему. Воткнутая среди цветов записка подтвердила правильность его догадки. «А теперь, мои дорогие, покойтесь с миром».

Деке издал громкий стон. Дурак, дурак! Какой же я дурак! Как он мог быть настолько слеп, чтобы не заметить очевидных вещей, находившихся у него прямо перед носом?

Словно сумасшедший, он бросился к машине, схватил свой сотовый и лихорадочно набрал номер Мелиссы. «Пусть только она будет дома. Пусть она будет дома», — стучало у него в мозгу.

Она оказалась дома.

— Папа? — произнесла она голосом, в котором при обращении к нему в последние дни постоянно звучало бесконечное удивление.

— Мелисса, я должен спросить у тебя что-то очень важное. От твоего ответа очень многое зависит. Я хочу, чтобы ты вспомнила то лето после твоего окончания школы и сказала мне, правильны ли мои догадки.

Последовала долгая пауза.

— Папочка, мы с мамой очень волнуемся за тебя.

— Мелисса!

Деке задал свой вопрос.

— Среди нас, школьников, ходили всякие слухи, — ответила дочь, — но из уважения к ее родителям мы держали свои соображения при себе. Это было довольно обидно и болезненно, но все остальные, похоже, купились на эту историю. Стал бы Трей иметь с ней какое-то дело? Да ни за что на свете! Он презирал эту девчонку.

«Вот так», — подумал Деке, внезапно вспомнив единственную строчку, которая запечатлелась в его памяти из всего школьного курса английской литературы: «О, какую сложную плетем мы паутину, впервые ступив на путь обмана»^[24].