Перекати-поле

Глава 38

С трудом повернув голову, Кэти посмотрела через центральный проход между креслами, чтобы улыбнуться Уиллу. Самолет выпустил шасси, готовясь приземлиться в международном аэропорту Нового Орлеана. Это был его первый в жизни полет, и сейчас ему было на год больше, чем ей в 1979 году, когда она в одиннадцатилетнем возрасте в последний раз путешествовала по воздуху. Сын улыбнулся в ответ и наклонился к ней. Ростом почти метр восемьдесят, он полностью перекрыл собой вид для Мейбл.

— Как твоя шея?

Кэти помассировала точку слева от горла рядом с сонной артерией. Она проснулась сегодня с болезненным спазмом шейных мышц.

— Болит, черт возьми. Будем надеяться, что к началу церемонии боль немного утихнет.

Она не хотела пропустить ни малейшей детали торжественной службы посвящения в духовный сан. Когда Джон зайдет в церковь, она намеревалась проследить за каждым его шагом на этом пути. Они с Уиллом должны сидеть в первом ряду и обязательно увидят все, стоит только немного вытянуть шею.

— Джон будет удивлен, — сказала сидевшая рядом с ней Эмма, — насколько его крестник вырос с тех пор, как он видел его в последний раз.

Это было год назад, и за эти несколько месяцев у мальчика начали проявляться мужские черты лица и особенности фигуры. Кэти узнавала работу хромосом Трея в темных волосах сына, его темно-карих глазах, в спортивной грациозности движений, но в нем совсем не было признаков хамелеонства, смены настроений и самоуверенной манеры держаться, так выделявших среди сверстников его отца. Хотя Уилл уже начал привлекать внимание девочек, он был примерным учеником, лидером своего класса, а также выделялся в бейсболе. В ее сыне и близко не было никакого чванливого зазнайства, но зато в нем было редкое сочетание скромной сдержанности и уверенности в себе, чем никогда не обладал его отец.

Прошлым летом, в июне, Джон приезжал домой на пару недель в промежутке между получением диплома магистра богословия и летним назначением в один из приходов в Чикаго для приобретения опыта пастора. Уилл все свое время проводил в его компании. Занятий в школе не было, и они с Джоном целыми днями играли в школьном спортивном зале в баскетбол и пропадали на бейсбольной площадке, где Уилл тренировался отбивать фастболы^[16] Джона. Ночевал Джон у отца Ричарда, но все дни был с Уиллом, пока Кэти работала в своем кафе «У Бенни»; в полдень они забегали к ней, чтобы перекусить, а затем отправлялись в какую-либо экспедицию на свежем воздухе — прогулки верхом и на велосипеде по каньону Пало Дуро, рыбалка и плавание под парусом по озеру Меридиан, разные соревнования наперегонки, которые Джон с Треем так любили в его возрасте.

Оба загорели и стали коричневыми, как седельная кожа; полностью вымотанные к ужину, они сидели вечером вокруг стола у Эммы как настоящая семья, а потом еще вместе смотрели телевизор, пока не приходило время и Джону надо было отправляться к отцу Ричарду.

Когда Джон уехал, Уилл затосковал, и Кэти узнала в нем то одиночество, которое знакомо только брошенному и осиротевшему ребенку; они с Треем и Джоном называли это «закатный блюз», потому что глубже всего чувствовали свою покинутость именно в сумерках. Это был еще один такой период, когда она с удовольствием свернула бы Трею шею. Его имя уже некоторое время не упоминалось среди ее друзей и близких, даже тетей Мейбл, и Кэти не знала, думает ли Уилл когда-нибудь о своем отце и фантазирует ли, каково было бы расти желанным сыном ТД Холла.

— Уилл знает, что вы с Треем росли вместе, — сказала она Джону. — Он тебя когда-нибудь спрашивал о своем отце?

— Никогда. Ни разу.

— А ты с ним о нем говорил?

— Нет.

Другие пытались заводить с Уиллом разговор о том, что его отец сезон за сезоном успешно приводит «Сан-Диего Чарджерс» на стадию плей-офф, — просто чтобы посмотреть на реакцию Уилла, но тот стойко держался, ничего не отвечая на это, и после того, как мальчику исполнилось девять лет, Кэти ни разу не слышала, чтобы он произносил имя Трея.

— Он сам все понял и принял это, — заметила Эмма.

— Хотела бы я знать, что творится в его голове. Он глубоко чувствует и мало говорит. Я не хочу, чтобы он ненавидел своего отца или озлобился на него, но что я могу сказать в защиту Трея, который от него отказался?

— Все, что ты можешь сделать, ты и так уже делаешь — не добавляешь масла в огонь и подводишь его к пониманию, что на длинной дистанции человек становится тем, кем он есть, благодаря самому себе, а не его родителям.

— Надеюсь, что это сработает.

— Так оно и есть.

Однако бывали времена, когда Кэти сомневалась в этом. Когда Уиллу исполнилось десять, она нашла у него под матрасом спрятанный журнал «Спортс иллюстрейтид». На обложке красовался Трей Дон Холл в классической позе квотербека: одна рука занесена назад для передачи, вторая — отведена в сторону. По его форме было заметно, что игра выдалась жаркой и напряженной. Одна треть статьи, напечатанной на четырех страницах, была посвящена его феноменальной выносливости и удаче, позволившей ему выжить семь лет в НФЛ без травм. Были также описаны его словесные стычки с репортерами новостей и смешные перепалки с тележурналистками, совавшими ему микрофон прямо в лицо во время перерыва или сразу после игры. Мнение Трея по этому поводу сводилось к тому, что «женщинам нечего делать на футбольном поле, исключая те случаи, когда они трясут задницей и своими сиськами». «ТД, можешь сказать нам, что ты сейчас чувствуешь?» — «По поводу чего?» — «Ну, по поводу счета» (Выигрышного или проигрышного.) — «Не могу. А вы можете?» Или: «Эта последняя игра, ТД, какие мысли были у тебя в голове?» — «Что меня здорово помяли, места живого не осталось. А у вас в голове что творилось?»

Кэти невольно усмехнулась.

В другой части статьи говорилось о его фривольном стиле жизни, любви к парусному спорту и пристрастии к моделям-брюнеткам. Подробно описывалась его шикарная квартира за пять миллионов долларов в Карлсбаде, в тридцати пяти милях к северу от Сан-Диего, одном из самых дорогих мест для проживания в Соединенных Штатах. Ее сын прочитал о трех парусных шлюпках Трея, его многочисленных машинах, видел его фотографии в окружении целой стаи красивых женщин. Она обнаружила этот журнал в то время, когда благодаря прибыли их кафе они могли позволить себе повысить уровень жизни, но Уилл не мог не сравнивать богатство своего отца с долгими годами борьбы матери за финансовое выживание. Часто, просыпаясь по ночам, он заставал ее за столом в кухне, озабоченно склонившейся над бухгалтерскими документами. Текущие расходы на лекарства для бабушки, ремонт автомобиля, затраты на новую крышу для дома и обновления в помещении кафе не оставляли денег на покупку велосипеда под Рождество и поездок в Диснейленд.

И еще Кэти была уверена, что мимо Уилла не прошло, что Трей отдавал предпочтение высоким женщинам. Ее материнское сердце сжалось. Как мог Уилл не чувствовать обиду на отца, который предпочитал разных «конфеток», столь контрастировавших с его мамой, и который зарабатывал миллионы, в то время как она тяжело вкалывала, чтобы свести концы с концами?

Интересно, думала она, внимательно ли Уилл читал остальную часть этой статьи, где Трей изображался человеком очень контрастным. На спортивной площадке его отличали хладнокровие, полный самоконтроль и образцовое поведение, достойное подражания. «Но вне поля, — писал репортер, — своими выходками он мог бы поспорить с самым вздорным животным на вашей ферме». Однако далее журналист продолжал, что благодаря внимательному наблюдению за Треем Доном Холлом у него сложилось впечатление, что квотербек Сан-Диего устал от своей известности, богатства и женщин, но только не от самой игры. «На футбольном поле вы видите личность. Вне его вы видите внешнюю сторону этой личности, маску. Как будто он позирует для обложки гламурного, кричащего глянцевого журнала — Вот оно, ребята, каково быть таким, как я! — но снимок этот так же ретуширует его настоящий портрет, как пользующаяся макияжем женщина меняет свое лицо. Просто удивительно, как достоверно костюмы от Армани, туфли от Берлути и усеянный бриллиантами «ролекс» определяют образ человека, живущего полной и счастливой жизнью».

Кэти хорошо помнила слова Джона: «Он никогда не узнает, чего не хватает в его жизни, пока у него не появится все остальное…»

Она сунула журнал обратно на место и никогда не упоминала о нем. Потом она уже жалела, что упустила шанс, который мог бы подтолкнуть Уилла разоткровенничаться по поводу отношения к отцу. Больше удобного момента пробить упорное молчание сына на тему Трея Дона Холла не представилось.

Стюардесса в последний раз прошла по центральному проходу, чтобы собрать мусор. Она была молода и красива и улыбнулась Уиллу особой улыбкой. Поворачиваясь с мучительной болью, чтобы проверить, пристегнут ли у сына ремень безопасности, Кэти заметила изумленную усмешку Рона Тернера. Такая перемена в нем была хорошим знаком хотя бы для разнообразия, поскольку тренер Тернер почти не улыбался с тех пор, как его команда выиграла чемпионат штата. Он воспринял смерть дочери следующей осенью очень тяжело, а через несколько лет от болезни сердца, с которой она сражалась долгие годы, скончалась и его жена. От этого начала страдать его тренерская работа, и после ряда неудачно закончившихся сезонов он был вынужден уйти на пенсию, чтобы его просто не уволили. Потеря источника доходов была для него не проблемой, но чувство личного краха и разочарование в жизни нашли отражение в его мрачной манере поведения, хмуром выражении лица и безжизненной осанке. Эта поездка в Новый Орлеан, чтобы отпраздновать посвящение в духовный сан его любимого игрока, могла стать как раз тем толчком, который был необходим тренеру, чтобы перезапустить свой внутренний двигатель.

Когда они вышли из самолета, Джон ждал их в зале прилета. Его высокую фигуру было легко заметить в толпе встречающих, и сердце Кэти остановилось, когда она впервые увидела его одетым в черный сюртук со стоячим воротником, характерный для людей его профессии.

— Боже мой, — благоговейным голосом прошептала Мейбл.

Нагруженные своими чемоданами, они остановились в нескольких шагах от него, смущенные этой строгой красотой священника.

— Мы уж и не знаем, обнимать нам тебя или преклонять перед тобой колени, — поддразнивая его, усмехнулась Кэти.

Джон еще больше расплылся в улыбке. Его темно-карие глаза излучали теплый свет.

— Объятия принимаются. Добро пожаловать в Новый Орлеан! — Они с Кэти обнялись, молча задержавшись в этом положении на одно исключительное и очень личное мгновение, после чего Джон обнял Эмму и Мейбл и пожал руку Рону и отцу Ричарду, которого он попросил «облачить» его во время церемонии посвящения. Уилл стоял позади всей этой группы и молчал, ожидая своей очереди; он выглядел очень робким и настороженным, как будто Джон вдруг стал для него незнакомцем.

— Привет, Уилл, — сказал Джон на октаву тише, чем говорил со всеми остальными.

Уилл, казалось, не замечал протянутую ему руку.

— Как мне к вам обращаться? — спросил он, бросив нерешительный взгляд на маму.

— Так же, как ты делал это всегда, — Джон.

— Не «отец»?

— Только если ты сам этого захочешь. И только после моего посвящения в сан.

— Отец. Я хочу называть вас «отец», — сказал Уилл изменившимся голосом и без лишних слов бросился в объятия Джона.

Католическая церковь Святейшего имени Иисуса представляла собой грандиозное здание в неоготическом стиле, возведенное в 1918 году по образцу Кентерберийского собора в графстве Кент, Англия. Кэти подумала, что алтарь в храме — одно из наиболее впечатляющих сооружений, какие ей приходилось видеть в жизни; но тут же про себя усмехнулась, потому что ее мнение казалось не слишком убедительным, ибо принадлежало человеку, который практически не выезжал из Керси, штат Техас, после того как ему исполнилось одиннадцать лет. Тем не менее даже самый искушенный путешественник наверняка бы оценил изысканное строение из белоснежного мрамора. Джон рассказывал ей, что камень был выбран первым благотворителем этой церкви и должен был олицетворять сахар в честь семейной сахарной плантации, доставшейся ему по наследству. Находясь посреди красно-золотого великолепия, Кэти могла только представить, что думает отец Ричард, сравнивая этот собор со своей скромной церковью в Керси. С поручня алтаря свисала белая стола^[17], которую он чуть позже должен будет возложить на плечи Джона.

Она услышала позади себя нарастающий шум голосов, свидетельствовавший о том уважении, которым пользовался Джон. Голоса эти принадлежали его профессорам и друзьям по университету Лойола, преподавателям и новобранцам, представителям духовенства, прихожанам, его студентам и их родителям. Здесь рядом с бездомными сидели обитатели шикарного жилья, давно не мывшиеся делили одну скамью со свежевыбритыми. Сюда придут все, сказал ей его духовный наставник во время небольшой вечеринки, устроенной в честь Джона. Джон соприкоснулся с судьбами многих людей, идущими самыми разными жизненными путями. Люди его любили.

— Он очень одаренный ученик, — сказал наставник, — но все же известен не благодаря своим академическим успехам, а из-за его отношения к людям, его способности сходиться с ними, будь то студент или преподаватель, лицо духовное или светское, простолюдин или человек высокопоставленный. Он умеет найти подход к каждому.

За исключением отца Ричарда, принимавшего участие в торжественной процессии, гости из «Ручки сковородки» занимали первый ряд по правую сторону от центрального прохода. Кэти хотелось оглянуться на постепенно заполнявшуюся церковь, чтобы поискать глазами одного человека, но у нее слишком болела шея.

Дверь открылась, и глава духовной общины провинции Новый Орлеан, облаченный в богато расшитую ризу, занял свое место у алтаря. Друг за другом вошли певчие хора и выстроились в специальной нише справа от алтаря — впечатляющая группа в белых мантиях с накидками, украшенными золотыми крестами. Когда они подняли темно-коричневые пюпитры для нот, за пультом появился дирижер, и по взмаху его рук хор голосов затянул старинный религиозный гимн «Soli Deo Gloria» (Единому Богу слава) под величественные звуки большого оргáна. Служба посвящения в сан началась.

Кэти взглянула на часы. Через два часа Джон, обручившись с Господом, будет потерян для нее навсегда. Много лет подряд Кэти время от времени позволяла себе дать волю воображению, представляя, как бы сложилась ее жизнь, если бы она приняла предложение Джона за день до того, как он уехал в университет Лойола. Конечно, тогда она чувствовала совсем не то, что сейчас, и во время сегодняшней церемонии не наступит момент, как на венчании, когда архиепископ произнесет эту сакраментальную фразу: «Если кому-то из присутствующих известна причина, по которой этот человек не может связать себя брачными узами с Богом, говорите об этом сейчас или же молчите об этом навеки».

И она будет молчать.

Началась торжественная процессия. Люди продолжали прибывать. Кэти видела, как расширились глаза Уилла, внимательно наблюдавшего за происходящим. Он впервые в жизни был свидетелем столь пышной и значительной литургии. В следовавшей за епископом процессии Джон шел в предпоследнем ряду, одетый в альбу — длинное белое облачение, символизирующее платье для крещения нового христианина, который «облекается во Христа». Как же красив он был сейчас! Еще идя рядом с ним в аэропорту, Кэти заметила, что он привлекает взгляды женщин, в которых читалось нескрываемое любопытство, почему такой мужчина по собственной воле лишает себя плотских удовольствий, которые бы для него было так естественно получать.

Возле ее скамьи он вышел из своего ряда и, подмигнув всей их группе, сел рядом с ней в ожидании церковного служки, который должен будет сопроводить его к епископу для обряда посвящения. У Кэти в руках лежал проспект с подробно расписанным порядком церемонии, и во время долгого чтения Святого Писания, проповеди и текста Апостольского символа веры она боролась с безумным желанием схватить Джона за руку и закричать: «Не уходи! Останься и возьми меня замуж!..» Так же, как ей хотелось сделать это тогда, на крыльце дома ее бабушки, в памятный вечер Дня благодарения 1986 года.

Она еще крепче сжала программку, когда церковный служка, молодой человек в альбе и белом саккосе, приблизился к Джону, чтобы сопроводить его к главе духовной общины, который представит его епископу. «Обернись, Джон, и посмотри в мои глаза. И ты увидишь в них мое горе», — мысленно умоляла его Кэти. Но он не сделал этого. Он последовал за служкой, даже не взглянув на нее, даже не пожав ей руку перед уходом. Это выглядело так, будто он отрешенно шагнул вперед, в новый мир, оставив все прошлое на скамье позади себя. Перед епископом глава местной общины положил руку на правое плечо Джона и нараспев произнес:

— Представляю для рукоположения на служение Слова и Таинства Джона Роберта Колдуэлла, который был подготовлен, проверен и утвержден для этого посвящения и который был призван Церковью на это рукоположение через Общество Иисуса.

Трей ожидал, что прослезится. В моменты сильных переживаний ему приходилось бороться, чтобы сохранить глаза сухими. И хотя в большинстве случаев ему удавалось совладать с собой, это желание плакать было его естественным порывом. Газетчики писали о какой-то аномалии, поскольку это казалось полной противоположностью его циничной натуры. Он сел в дальнем конце среднего ряда в правом крыле церкви, откуда ему хорошо были видны первые ряды, и отказывался покидать свое место наблюдения или хотя бы встать, чтобы пропустить вновь прибывших. Они переступали через его ноги, бросая на него недовольные взгляды. Но никто из них его не узнавал. После окончания сезона он отращивал волосы. Для того чтобы сменить облик настолько, чтобы неузнанным прилететь в Новый Орлеан, взять напрокат машину, снять номер в гостинице и занять место на скамье в католической церкви Святейшего имени Иисуса, ему хватило более длинной прически, выросшей за месяц, легкой небритости и очков для чтения в черепаховой оправе.

У него начали слезиться глаза, когда он смотрел на людей из его родного города, расположившихся в первом ряду, — всю приемную семью Джона. Сердце болезненно сжалось при виде постаревшей Эммы, всегда такой бесстрашной, а сейчас напряженной от волнения и опиравшейся на палочку, и фигуры его героя и по сути отца, тренера Тернера, который преждевременно постарел практически до неузнаваемости. Даже его тетя, с которой он виделся на Рождество, казалась более болезненной и хрупкой. Но самый сильный эмоциональный шок он испытал, когда увидел белокурую голову Кэти Бенсон. Она сидела рядом со своим сыном, а место по другую сторону от нее было предусмотрительно занято для Джона. С годами она стала еще красивее, и Трей с нежным удивлением отметил, что горделивая прямая осанка, которую она усилием воли воспитывала в себе еще до встречи с ним, осталась неизменной. Но теперь эти маленькие плечи были уже так дисциплинированы, что просто не могли поникнуть.

Он не отрываясь смотрел на нее через свои очки, рискуя, что она почувствует пристальный взгляд его влажных от слез глаз и обернется. Кэти не обманула бы его измененная внешность. Когда-то она могла чувствовать его взгляд. Может быть, она и сейчас думает о том, что он находится где-то среди собравшихся и смотрит на нее?

Во время тех многочисленных пунктов программы, когда всем присутствующим предписывалось встать, он был удивлен и разочарован, что она ни разу не обернулась, чтобы поискать глазами его знакомую темноволосую голову. Все ее внимание было сосредоточено на главном действующем лице церемонии — впрочем, как и внимание Трея, когда он не думал о Кэти. Было не так уж трудно узнать в этом мужчине в белой сутане того мальчишку из их детства. Он остался почти таким же — повзрослел, конечно, возмужал, но все же это был тот самый Джон, олицетворение спокойной силы, целеустремленный, сосредоточенный, уверенный в себе, в постоянном согласии с самим собой и со всем этим миром. И такой не похожий на человека, который сейчас за ним наблюдал.

Наконец наступил тот эмоциональный момент, о котором он читал и к которому готовил себя. Когда хор затянул Литанию всем святым — красивую молитву, распеваемую в церквях уже не одну сотню лет, — в центральный проход вышел Джон. Взгляд Трея вновь затуманился от подступивших к глазам слез, когда знакомая фигура в белой сутане легла перед алтарем лицом вниз и вытянула руки в стороны в форме креста, символизируя покорность и посвящение жизни Богу.

Только одному Трею было известно, что привело этого человека сюда. И он надеялся, что это принесет в душу его друга тот мир, которого тот так хотел.

Во время оставшейся части церемонии Трей держал себя в руках, но все же ему пришлось опять вытирать глаза, когда епископ и другие священнослужители положили свои руки на голову Джона в ритуале рукоположения, который провозглашал его одним из них, преемником Святого Духа со священным правом выполнять обязанности священника, ритуале, который навсегда ставил его выше его прежней жизни. Трею казалось, что служба эта не закончится никогда, но оставался еще волнующий обряд облачения, когда бывший служка отца Ричарда встал перед ним на колени, чтобы принять столу и ризу, которая надевалась через голову, так что он был похож на рыцаря, облачающегося в боевые доспехи. Ни единый звук не нарушал торжественного молчания взволнованной паствы. Но Трей не был растроган. Трей в душе укорял отца Ричарда за то, что тот отлучил Джона от футбола, сыграв на его уязвимости, которая после того рокового ноябрьского дня была очевидна, как зияющая рана. «Интересно, исповедовался ли Джон своему духовному отцу, рассказав о своей роли в когда-то случившемся?» — подумал Трей.

Едва успев вытереть глаза, он увидел профиль Кэти, повернувшейся в сторону происходящего таинства, и грудь его пронзила острая боль утраты. Этот лоб, нос, маленький волевой подбородок, знакомый взмах ресниц — все было таким же, как запечатлелось в его памяти. Ее сын, симпатичный подросток, уже перерос ее на целый фут. Плечи его были развернуты, голова высоко поднята, взгляд прикован к Джону. Сердце Трея сжалось. Что бы произошло и как бы сложилась его сегодняшняя жизнь, если бы тогда он сыграл в заключительные минуты последней четверти своего детства по-другому? Смог бы он полюбить этого мальчика как собственного сына или же отказался бы от него, как в свое время Берт Колдуэлл отказался от Джона? Он этого уже никогда не узнает. С его стороны было ошибкой приезжать сюда, но оставаться в стороне он тоже не мог. Он должен был убедиться, что их с Джоном тайна по-прежнему не раскрыта. Теперь Джону даны полномочия действовать in persona Christi — от имени Христа. И как бы больно Трею ни было присутствовать здесь сегодня, он все равно был убежден, что даже в момент жестоких угрызений совести Джон Колдуэлл, посвященный в сан священника член ордена Общества Иисуса и защитник веры, никогда не раскроет всей правды о своем единственном в жизни грехе.

Бросив последний взгляд на людей, которых он, скорее всего, никогда в жизни больше не увидит, Трей незаметно выскользнул, когда все встали для всеобщего шумного приветствия собрания перед тем, как Джон, словно жених на церемонии венчания, повернулся, чтобы быть представленным конгрегации.

Вернувшись обратно в Карлсбад, Трей решил, что купит себе собаку.