По ту сторону экрана

13. Понимание

Я молчала, пока Зеленая каким-то не своим голосом монотонно зачитывала с экрана смартфона:

— Сегодня ночью в клинике имени Александрова скончался известный адвокат, меценат и почетный житель города Станислав Викторович Лазарев. Стало известно, что последние несколько лет он боролся с затяжной тяжелой болезнью. Прощание состоится завтра по адресу…

Я не слушала. Голос Кристи доносился до меня словно издалека, превращаясь в какое-то невнятное бульканье. В сознании одновременно завертелись сотни мыслей, но остановиться на какой-то конкретной не получалось.

Потом голова вдруг стала непривычно легкой и пустой, а по щекам сами собой полились горячие слезы. Разве так бывает? Мы ведь разговаривали на днях и ничего не предвещало беды? Или предвещало, а я, увлеченная собственными переживаниями, этого не заметила? Не придала значения каким-то звоночкам, свидетельствующим о том, что вскоре случится непоправимое?

Смерть Станислава Викторовича ощущалась огромной потерей, я и подумать не могла о том, что он был настолько важной частью моей жизни. И я поняла это лишь тогда, когда его в ней не стало.

— Ты чего, Ясень? — удивилась Зеленая. — Грустно, конечно, но всё ведь к этому шло.

— С чего ты взяла? — всхлипнула я, вытирая непрошеные слезы бумажным платком.

Она посмотрела так, словно я сморозила глупость, а я впервые пожалела о собственной незаинтересованности в офисных сплетнях.

— Да одно изменение партнерского договора чего стоит. А явление в бюро твоего Деспота, где он вел себя так, словно все здесь ему принадлежит? Да даже его неожиданный уход в отпуск косвенно на это указывал, — проговорила она. — Знаешь, глядя на твою неосведомленность, я начинаю сомневаться в словах Павловой о том, что ты с ним спишь.

От нелепости этой фразы даже грусть словно отступила на мгновение.

— Глядя на твою осведомленность о том, с кем я сплю, а с кем нет, я начинаю сомневаться в том, что ты работаешь в S, а не в передаче, где люди в касках, публично ругаясь, делают вид, что строят любовь.

Я шумно высморкалась. Встала и налила в стакан воды из кулера. Стекло стукнуло о зубы, когда я осушила стакан в несколько глотков и дрожащими руками поставила его на стол.

— А что, разве нет? — искренне удивилась Кристи. — Весь офис об этом говорит. Вы же все время вместе, как будто вас друг к другу пришили.

— Вам с Павловой не помешало бы засунуть ваши языки в… куда-нибудь, где они перестанут нести всякую чушь, — буркнула я и шумно высморкалась. — Иначе кислотой, которая с них капает, вы скоро прожжете дыры в паркете, и Сушков вычтет вам его стоимость из зарплаты.

Не знала, что меня обидело больше: то, что они вообще обсуждают мою личную жизнь, которая их не касается, или то, что сказанное ими дальше от истины, чем мне и самой бы того хотелось.

— Да чего ты возмущаешься? — ничуть не обиделась девушка. — Никто ж особо не осуждает. От такого как он никто бы не отказался. Предложи он мне, я тоже побежала бы делать новую стрижку и покупать кружевное белье…

Вот, значит, как это выглядит в их глазах. Но вместо ожидаемой злости внутри царила беспросветная меланхолия.

— Кристи, — дала я ей последний шанс прекратить обсуждение темы, которая вызывала внутри меня слишком противоречивые эмоции. — Если ты продолжишь, мы поругаемся, а обстановка к этому не располагает, тебе не кажется?

Зеленая вздохнула, соглашаясь, и присела на краешек моего стола. Что им всем тут медом намазано? Хотя, когда на этом же месте сидел Денис, меня это так не раздражало.

— Ему бы это не понравилось, — тихо произнесла она, бессмысленно глядя на дверь пустого кабинета начальника. И ей можно было не уточнять, какого из Лазаревых она имела ввиду.

— Он был классным, мирил нас всегда. Говорил «девчонки, живите дружно».

Знакомая интонация, с которой она это произнесла сделала образ Станислава Викторовича будто бы осязаемым и я, сев рядом с ней, призналась:

— Он звонил мне пару дней назад.

— Не удивительно, — пожала плечами Кристина. — Ты всегда была его любимицей. Он подсовывал тебе дела поинтереснее, клиентов повежливей и отпускал домой при первом чихе. Я даже ревновала немного.

Не стала говорить ей, что причина крылась скорее всего в том, что я, в отличие от нее, не тратила большую часть дня на распитие чаев, курение и бессмысленную болтовню. Спросила вместо этого:

— Когда, ты говоришь, прощание? Завтра? А почему так быстро?

Я раньше не сталкивалась с подобными ситуациями, умудрившись дожить до первого седого волоса на голове, обнаруженного в собственный день рождения прошлым летом, в счастливом неведении, и понятия не имела, как вообще происходит процедура прощания и похорон. Кристи снова бездумно уставилась на пустующий кабинет начальника и произнесла:

— Деспот наверняка договорился, чтобы тело быстрее выдали. Он же в комитете работал, а они привыкли в морг ходить, как к себе домой.

Звучало жутковато, но было похоже на правду. Мы еще немного поговорили с Зеленой, повспоминали с грустью о временах, когда Станислав Викторович был нашим руководителем. Как он по-отечески учил нас всему, когда мы только устроились в бюро после окончания института, как не ругал за глупые промахи и ошибки. Посетовали на несправедливость того, что о том, что какой-то период был самым беззаботным и счастливым в жизни узнаешь лишь тогда, когда он безвозвратно прошел.

Печальная новость разлетелась по бюро со скоростью военного истребителя. И когда хмурый Сушков объявил о смерти Станислава Викторовича публично, собрав сотрудников в одной из переговорных, все уже и без него об этом знали. Единодушно и искренне грустили по этому поводу тоже все.

Естественно ни о какой работе в следующие несколько часов даже речи не шло и остаток дня прошел как в тумане. Участвовать в обсуждении случившегося с коллегами в отличие от Зеленой, мне не хотелось и я просто сидела за столом своего кабинета, подперев рукой щеку, погрузившись в воспоминания и тяжелые, мрачные мысли.

Не помнила даже, как добралась домой, а покормив Контру, оказалась на пороге квартиры Аллочки, чтобы сходу поведать ей о постигшем бюро несчастье.

— Грустно, — подытожила она, собираясь привычно придвинуть ко мне тарелку с горячими макаронами по-флотски, но я отрицательно качнула головой — настроение было таким паршивым, что кусок в горло не лез. — Давай, хотя бы чаю налью?

И, сочтя мое молчание за согласие, принялась заваривать чай в небольшом чайничке с розами на пузатых боках.

— Я ведь говорила с ним пару всего пару дней назад, а теперь его нет, — пробормотала я.

На теплой и уютной кухне, глядя на суету подружки, плакать больше не хотелось, но грусть тоже никуда не ушла, плотно и с удобством обосновавшись на ПМЖ где-то внутри грудной клетки.

— Человек внезапно смертен, помнишь, как у Булгакова? — философски изрекла Аллочка, ставя на стол чайник и две большие кружки.

— Не в этом дело. Просто сейчас мне кажется, что он когда звонил мне, уже знал, что скоро его не станет.

— И о чем вы говорили?

— Да ни о чем конкретном. Он просто, как всегда, переживал за бюро. И разговор закончил словами «пора прощаться». «Прощаться» — это ведь навсегда, — вздохнула я, убеждаясь в правоте собственных слов.

Посчитав чай заварившимся, Аллочка разлила его по чашкам, из которых тут же потянулись вверх белые ниточки пара.

— Разве, знай ты о том, что ваш разговор последний, ты сказала бы что-то еще?

— Не знаю, — действительно, разве осмелилась бы я сказать ему, что в какой-то мере он заменил мне отца, которого у меня никогда не было? Вряд ли, кажется, я и без того сказала лишнее, пообещав ему, что поддержу Дениса.

— А что Денис?

— Не знаю что, — неопределенно пожала плечами я. — Интуитивно я чувствую, что он хороший, что не причинит вреда ни мне, ни бюро. Но его действия иногда свидетельствуют об обратном.

Но Аллочка скрестила руки на груди и глянула на меня крайне скептически.

— Ты просто влюбилась и наделяешь предмет обожания качествами, которыми он, возможно, совсем не обладает.

— Обладает, — не согласилась я, зная, что он умеет быть добрым, веселым, заботливым и великодушным, когда сам того пожелает.

— Ты так и переписываешься с ним от имени Яны, да?

— Переписываюсь. Но это не имеет отношения к делу, — увлекшись разговором, я все же сделала глоток чая, просочившегося в горло терпким, обжигающе-горячим теплом.

— Ты не отдаешь себе отчета в том, что вся ваша с ним переписка не имеет к тебе абсолютно никакого отношения. Он пишет Яне, которой не существует.

Эти слова, очевидно, должны были вернуть меня с небес на землю, но этого не произошло. Я и без того ощущала себя слишком разбитой, и ниже, видимо, падать было некуда.

Вскоре ушла к себе, не желая, вопреки всем усилиям Аллочки, расставаться с собственными иллюзиями.

Собираясь спать, открыла ноутбук. Профиль Яны на Мамбе пестрил непрочитанными сообщениями, но поскольку ни одного из них не было от Дениса, интереса к призывно манящим конвертикам не возникло. Хотелось самой ему написать, но банальное «как дела» настолько не соответствовало паршивому положению дел, что я, помявшись перед мигающей черточкой в поле для сообщений, закрыла макбук.

Спать тоже не хотелось и я долго лежала, вглядывалась в темноту. Наверняка Денис вчера знал о том, что его отец доживал последние часы, возможно, даже торопился в больницу именно к нему, но почему-то предпочел ни слова об этом не сказать мне. И понимала, что не должен был. Но ведь мог бы. Знал ведь, что мне эта информация далеко не безразлична.

По потолку блуждали тени и блики от фар проезжающих внизу машин, а по стеклам вскоре забарабанили редкие дождевые капли, словно природа решила выплакать да меня сдерживаемые слезы. Через пару часов город затих и замер, а я так и не смогла уснуть.

Снова открыла ноутбук, щурясь от голубоватого света. И обнаружила, что Денис всё-таки написал Яне то самое жутко-банальное «как дела», несколько минут назад и все еще оставался в сети.

Понимала, что кто-кто, а Лазарев точно мог посоревноваться со мной в паршивости собственных дел, честно ответила: «скверно».

Но, вместо того, чтобы поделиться с Яной безрадостными новостями или переживаниями по этому поводу, Денис написал: «Американцы в таких случаях говорят «Shit happens», признавая, что жизнь полна несовершенства, однако другой у нас всё равно не будет. Нужно смириться, пережить и жить дальше, до следующего «Shit happens», потому что в эти периоды между ними происходит много интересного. Того, ради чего жить всё-таки стоит».

«Логично. Но что делать, если смириться не получается?» — спросила я от имени Яны.

«Задать себе вопрос: могу ли я изменить ситуацию?» Если да — менять. Если нет, то вернуться к варианту со смирением, потому что иных в этом случае не предусмотрено»

«Как у тебя все легко».

«Программисты часто умеют мыслить алгоритмами, но, юристы, наверное, тоже».

Скорее всего. Особенно, когда ты и тот и другой.

«Спасибо за совет» — напечатала я, не понимая, как так произошло, что в момент, когда поддержка нужна ему самому, он пытается поддержать меня.

Но для того, чтобы получить сочувствие, нужно признать, что оно тебе необходимо. Выказать слабость и уязвимость. А Денис, вероятно не из тех, кто может позволить себе проявить малодушие.

И всё же, пусть он и не упомянул о том, что ему тоже плохо, я-то это знала. Поэтому следующий час Яна рассказывала ему веселые истории из времен собственной учебы и начала работы в одной крупной юридической компании, не указывая её названия. Отвлекала его как могла, пыталась рассмешить и развлечь.

Я не знала точно, удалось ли мне хоть что-то из перечисленного, но надеялась, что от этого незамысловатого трюка на душе Лазарева стало чуточку светлее.

Лишь в третьем часу ночи мы оба вспомнили о том, что с утра нас ждет сложный день и, пожелав ему доброй ночи, я все-таки уснула и проспала до самого утра.

Была суббота и на работу было не нужно. Мы с коллегами должны были встретиться сразу на прощании со Станиславом Викторовичем, назначенном на одиннадцать.

Аппетита так и не появилось, внутри застыл неприятный комок, поэтому завтракать я не стала, лишь выпила кофе. Горький и непривычно крепкий, чтобы заглушить подступающую тошноту.

К моменту выхода из дома настроение стало крайне подавленным. В голове крутились мысли о том, что вся жизнь — одно сплошное разочарование, которое все равно закончится поздно или рано. Алгоритм Дениса не помогал: я прекрасно понимала, что изменить что-то не в моих силах, но и смириться тоже оказалось непросто.

В простом черном платье до середины икр, обув лодочки и накинув жакет, я вышла из дома, заглянула в цветочный на углу, чтобы купить там четыре розы и отправилась к залу прощаний, располагавшемуся всего в двух остановках.

Быстро добралась по нужному адресу и поняла, что людей, желающих проститься с Лазаревым-старшим прибыло столько, что церемония точно затянется надолго. Большинство из них были мне незнакомы, но всех их объединяло общее горе. Одинаково опущенные плечи и поникшие головы, слезы на бледных лицах и всхлипы — все это делало больше сотни абсолютно разных людей похожими.

— Ясень! — шепнула Зеленая, возникшая из самой гущи толпы. — Ты чего здесь? Коллеги все там.

Она потянула меня за рукав туда, где расположились сотрудники бюро во главе с Сушковым. Я поздоровалась с ними молчаливым кивком, а сама неосознанно искала глазами Дениса.

Его не было с теми, кто, как и я работал в S, и не было рядом с гробом, где тихо, ссутулившись плакала невысокая ухоженная блондинка — вдова Станислава Викторовича. Я не встречала её раньше, только знала, что она лет на десять моложе своего мужа. Тем не менее, ее горе казалось искренним, и я неосознанно поежилась, поняв, что ей, пожалуй, больнее остальных.

Неожиданно взгляд, брошенный в толпу, остановился на знакомой фигуре Дениса, одетого в черные брюки и такого же цвета свитер с высоким горлом.

И даже находясь среди скопища людей, он казался очень одиноким. Лицо было сосредоточенным и бесстрастным, словно его происходящее совершенно не касалось. И все же, я понимала, что эта невозмутимость и холодность — лишь маска, за которой прячутся настоящие эмоции, показывать которые кому-либо он просто был не намерен.

На короткое мгновение мы встретились взглядами, но вскоре я первой отвела взгляд, решив, что на младшем Лазареве сегодня и без меня сконцентрировано достаточно внимания. Не стоит делать его долю еще тяжелее.

Когда я следующей после Зеленой оказалась у гроба, поняла, что все слова, которые я намеревалась произнести и которые так старательно подготовила в собственной голове неожиданно оттуда исчезли. И я лишь быстрым, еле слышным шепотом произнесла:

— Я помню о своем обещании. И обязательно его выполню.

И отошла назад, снова не сумев сдержать слезы. Так бывает: если уже начала плакать, потом слишком тяжело остановиться. Любая печальная мысль заставляет глаза покрываться соленой влагой. А призывы успокоиться только усугубляют ситуацию до крайности.

Поэтому остаток прощания прошел скомкано. Последующая поездка на кладбище тоже отпечаталась в сознании лишь трудноразличимым смазанным пятном. Память выхватывала какие-то яркие фрагменты вроде каблуков туфель, вязнущих в пыльной гранитной крошке, занудную речь Сушкова о том, каким хорошим человеком, прекрасным специалистом и отличным коллегой был Станислав Викторович, комья сырой земли, с грохотом сыпящейся на лакированную крышку гроба. А еще серый памятник рядом со свежей могилой.

Изображенная на нем девушка в круглых роговых очках, со снисходительной улыбкой глядящая на посетителей, судя по выгравированным датам, погибла много лет назад. Надпись на глянцевой плите гласила «Лазарева Ирина Васильевна. Любимая, дочь, жена и мать».

Надеюсь, выражение про «все там будем» возникло все же не на пустом месте. И где-то далеко-далеко есть это таинственное «там», где люди, знавшие друг друга при жизни смогут встретиться и сказать друг другу все, что не успели.

И только когда все закончилось, я поняла, что не вижу Дениса в этой мрачной черно-серой толпе, подумав о том, когда и куда он мог там внезапно исчезнуть? А был ли он здесь вообще? Или предпочел прощанию с собственным отцом какие-то другие дела?

Пока автобус вез притихших сотрудников бюро до офиса S, откуда нам предстояло разбрестись по домам самостоятельно, я, прижавшись к окну, рассматривала людей, привычно спешащих по своим делам.

Казалось неправильным и несправедливым, что жизнь вокруг идет своим чередом. Солнце продолжает светить по-прежнему, Земля продолжает вертеться и не собирается останавливаться оттого, что кого-то на ней больше нет в живых. Вот так человек живет, чувствует, мечтает, смеется, а потом в один момент словно тает без следа, оставаясь лишь в чьих-то воспоминаниях.

И я в который раз мысленно возвращалась к последнему разговору со Станиславом Викторовичем. Так, словно в его словах имелся какой-то тайный смысл. Теперь мне казалось, будто он там действительно был. Он говорил о Денисе: «я итак им горжусь, но он предпочитает не знать об этом» и «поддержи его, если понадобится».

Вот только поддержать того, кто этого не желает — та еще задача. Но я поймала себя на мысли, что мне и самой этого очень хотелось бы. И, как только автобус остановился у крыльца S, я вызвала такси по знакомому адресу, все еще остававшемуся в заметках моего телефона.

Звонить почему-то не хотелось. Хоть визит без предупреждения во времена существования смартфонов и был, наверное, верхом глупости и бестактности, меня это не остановило. Пусть я не застану его дома. Или застану, и он откажется говорить со мной. Просто мне почему-то важно было его увидеть. Даже о том, что скажу при встрече, я как-то не подумала.

Погода снова была по настоящему весенней и теплой, хоть и пасмурной. Лужи после ночного дождя успели высохнуть. В такси играла какая-то современная попсовая мелодия, хотя в моей голове продолжали кружиться мотивы траурного марша.

Только собиралась подойти к консьержке, чтобы узнать у нее, дома ли тот, кого я ищу, как Денис сам вышел мне навстречу из широкого проема, ведущего на подземную парковку.

— Ева? — удивлено поднял он брови, и я не смогла угадать по взгляду, что он думает о моем неожиданном визите. Зол? Раздражен? Взволнован?

— Денис. Я хотела поговорить с тобой.

— Пойдем, — кивнул он и я молча поплелась вслед за ним вверх по ступенькам.

Ни один из нас не проронил ни слова, пока мы не вошли в двери его пустой квартиры.

Хорошо, что ты зашла. Я как раз должен был передать тебе кое-что.

Что же, по крайней мере он меня не прогнал и мне не нужно было выдумывать причину, по которой я приехала. Уже неплохо.

Он неторопливо взял с полки в прихожей продолговатую черную коробочку и протянул мне молча, без объяснений.

Но объяснения и не требовались. Еще до того, как я прочла полустертую серебристую надпись «Parker» на ней, я уже знала, что именно в ней лежит.

— Счастливая ручка… — пробормотала я не слушающимся меня сдавленным голосом. — Но почему ты решил отдать её мне? Или это решил… не ты?

Конечно, нет. Это Станислав Викторович попросил его. Может быть потому, что Денис мог, как и мне, резко ответить отцу «я не верю в подобную чушь»? Но ведь теперь все поменялось? Или нет?

— А кому еще ее отдавать?

Я прижала коробочку к груди, второй рукой обхватив себя за плечи. Только теперь, по каким-то еле-заметным признакам я заметила, что Лазарев явно не так спокоен, как хочет казаться. Он взвинчен и, кажется, все-таки зол.

— Тебе. Он звонил мне несколько дней назад…

— Я знаю, — резко оборвал Лазарев. — Но что бы он тебе ни сказал…

Теперь уже я перебила, не удержавшись. Денис должен был, просто обязан был, знать:

— Он сказал, что гордится тобой, несмотря на то что ты не считаешь это важным. Твой отец правда любил тебя и считал достойным преемником! — горячо выпалила я на одном дыхании.

В ответ Денис неожиданно рассмеялся, но не весело. А зло и горько.

— Неужели ты не понимаешь, Ева?! Я не так часто встречался с отцом, и не так много тем обсуждал. В основном это всегда были какие-то рабочие моменты. И я постоянно слышал о Еве Ясененевой. О том, какая ты находка для S, о том, что таких талантливых и способных юристов еще поискать, о том, что у тебя большое будущее! Тебя он готовил в свои преемники! И лишь болезнь спутала ему все планы! Рак подкосил его раньше, чем ты была к этому готова!

Я покачала головой, отказываясь верить его словам.

— Это не так!

— Не прикидывайся глупее, чем есть на самом деле, Ева! — выдохнул он, сверкая темно-серыми глазами, а голос и взгляд его были холоднее льда.

— Ты был важен ему! Он искренне переживал о тебе и заботился как умел!

— И, тем не менее, узнав о том, что его планам не суждено сбыться, прося меня о помощи, он умолял меня позаботиться именно о тебе!

И я застыла, укладывая в голове услышанное. Обо мне? Вот почему Денис все-таки сделал меня своим личным помощником? Но теперь, зная предысторию, я поняла, что причина, по которой он согласился, была иной.

Почти прошептала:

— А ты?

Он шумно выдохнул. И его ответ тоже прозвучал непривычно тихо:

— А я, столько лет выслушивая дифирамбы Еве Ясеневой думал, что придя в бюро, наконец, открою отцу глаза и по стенке ее размажу. Тем более, когда увидел вместо описанной умницы-красавицы легкомысленную девчонку, которая вместо работы сидит на сайтах знакомств. А потом все запуталось.

Я молчала, не зная, что сказать. Его жестокие слова отозвались внутри чувством собственного поражения. Пульс застучал в горле, а слезы обиды снова защипали под веками.

Кажется, мы друг друга стоили. Пока я считала, что вожу его за нос, используя фейковый профиль на Мамбе, он использовал просьбу отца помочь в бюро как возможность открыть ему глаза и указать на мою никчемность. Только кто из нас победил, непонятно? Или мы оба проиграли?

Я протянула в его сторону свободную руку, ощутившуюся внезапно неожиданно тяжелой. Почему-то мне казалось, если я коснусь его, это что-то изменит. Скажи Денис сейчас, что передумал, что изменил свое мнение обо мне, что я ему небезразлична, я тотчас забыла бы о его словах и о той боли, что они мне причинили. Но этого он не сказал.

— Уходи, Ева, — проговорил Лазарев тихо, отшатнувшись от меня, словно от прокаженной, не желая выдерживать молчаливую дуэль наших взглядов. — Мы поговорим обо всем, но не сейчас. Просто дай мне побыть одному.

В его глазах тоже была боль и вселенская усталость. В этот момент он все-таки показался мне как никогда уязвимым и нуждающимся в поддержке. Тем не менее, его слова нельзя было толковать иначе. Моя поддержка была ему не нужна.

И я ушла, пятясь назад, пошатываясь, прижимая к груди черную коробочку со счастливой ручкой, так, словно она была единственным, что у меня осталось.