Порождая бурю

42. Увязнуть еще глубже

Каждое утро, едва Розалия открывала глаза, начиналась ее маленькая смерть. Осознание того, что Бенджамин был для нее очень дорог, но совершенно недоступен, наваливалось на нее подобно мощной морской волне. С ее первым ударом Розалию утянуло на самое дно и она захлебнулась в собственных чувствах. Никогда прежде она не допускала, чтобы ее накрыло с головой и ситуация выходила из-под контроля. Ей всегда удавалось выплыть и освободиться. Потребительское отношение предыдущих ее партнеров, так же, как и ее собственное, защищало от ненужной привязанности и изначально ограждало от последующих катастроф. С Бенджамином все оказалось другим. Влюбленный в нее, он ничего не требовал для себя до тех пор, пока поведение Розалии не заставило его усомниться в собственной значимости и не задело самолюбие. Но хотя она и понимала теперь, почему он прекратил отношения с ней, все же не могла избавиться от ощущения, что ее снова не хватило, что ее стало недостаточно такой, какой она была. И поэтому желание подняться на поверхность было очень сильным, но теперь Розалия не знала, как.

Она приходила в зал и силилась вести себя как и прежде. Бенджамин совсем не обращался к Розалии, разве что при необходимости и только при свидетелях. Зато с другими он, как и прежде, оставался обходительным и приветливым.

— Неужели совсем не болит? — спросила однажды Мария Луиза, застав девушку врасплох, когда она смотрела в сторону Бенджамина и Лауры перед тренировкой.

— Болит… — выдохнула Розалия.

Ее голос был такой тихий, что Мария Луиза поняла по движению губ, а не услышала.

— Розалия, нужно, чтобы кто-то тебе помог…

Та только кивнула и пошла в раздевалку.

Мария Луиза была совершенно права, и Розалия понимала, что должна что-то предпринять. Помочь ей было некому, а ежевечерние слезы изматывали так, что на утро не было никакого желания вставать, а в зеркало смотрело чужое осунувшееся лицо с опухшими глазами. Бенджамин по-прежнему держался отчужденно, хотя иногда казалось, смотрел на Розалию очень внимательно, пока думал, что она не замечала. Тогда девушка совершала над собой усилие и что-нибудь вытворяла, как делала это прежде. Это не доставляла ей удовольствие, но она ни в коем случае не хотела, чтобы было заметно, что с ней что-то происходит.

Начало марта Розалия ждала с надеждой на перемены. Окончательно обеспокоив синьору Пеллегри своим грустным лицом, частыми слезами и отсутствием аппетита, она была вынуждена признать, что самой ей не справиться. Весь арсенал травяных чаев пожилой дамы был испробован, а Розалия так и не начала хорошо спать.

— Послушай, — рассердилась от собственного бессилия синьора Пеллегри, — так дальше продолжаться не может! Завтра же я позвоню одной своей знакомой. Ее дочь — психотерапевт. Та еще стерва, но отличный профессионал. Лично я никогда не верила в мозгоправов, но тебе ничего не помогает. А мне с тобой больше не весело! Хочу, чтобы ты снова стала прежней!

— На это потребуется некоторое время…

Розалия устало осела на кухонный стул.

— Я подожду, если ты позволишь себе помочь. В противном случае я пойду искать большого человека, чтобы сказать ему все, что я о нем думаю, — хорохорилась почтенная леди.

— Это лишнее! — заволновалась Розалия, допуская мысль, что та действительно на это способна. — Хотя пары ударов зантиком по голове ему бы не помешало.

— Розалия, ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него так убивались! — важно выкрикнула синьора и ткнула пальцем в воображаемого обидчика.

Девушка не стала возражать, но не потому что боялась признаться, что во всем была виновата она, а потому что объяснение было бы слишком длинным, сложным и совершенно ненужным — синьора Пеллегри на старости лет стала ярой мужененавистницей.

— Я вам очень благодарна за заботу, но… — отважно начала Розалия, когда думала, что вспышка негодования и жалости к ней прошла.

Возражений и уж тем более предложений синьора Пеллегри обычно не принимала, а теперь, озабоченная судьбой своей квартиросъемщицы, совсем разволновалась и еще минут пятнадцать надоедала Розалии своими идеями.

И хотя любое вмешательство воспринималось, словно вторжение на запретную территорию, все же именно благодаря настойчивости пожилой дамы, Розалия входила в обычный подъезд жилого дома, где на третьем этаже располагалась студия психотерапии. Она так нервничала, охваченная не то надеждой, не то страхом, что зря надеется, что даже не заметила консьержа за стеклом в своей будке. Минут ожидания перед кабинетом оказалось недостаточно, чтобы решить, с чего начать. А потому перед первым же заданным вопросом после знакомства, Розалия растерялась.

— Не можете назвать причину, по которой пришли? — не скрывая удивления проговорила дотторесса Микуччи.

На вид ей было не больше пятидесяти. Острый взгляд и строго сложенные губы вдруг напомнили Розалии, как синьора Пеллегри назвала ее стервой. Что ж, это вполне могло быть правдой.

— Могу. Просто каждое мое слово должно подвергаться анализу, поэтому я не знаю, что важнее…

Розалия чувствовала себя очень глупо — что бы она ни сказала, все равно будет к чему придраться.

— Важнее то, что важно для вас. Что вы хотите получить в итоге?

Под пристальным взглядом женщины Розалия совсем растерялась.

— Розалия, — несколько смягчилась врач и даже слегка улыбнулась, — мне совершенно не нужен структурированный ответ. И уж тем более я не собираюсь осуждать ваши желания. Но я совершенно уверена, что вы знаете, чего хотите.

— Я хочу стать нормальной. Хочу перестать причинять боль другим. И чтобы мне не было так больно, — храбро выдохнула девушка.

— Что именно причиняет вам боль?

— Вообще или сейчас?

— Сейчас.

— Невозможность быть с дорогим для меня человеком.

Розалия поймала себя на том, что заламывает пальцы. Она сразу же спохватилась, бросила короткий взгляд на психотерапевта и убрала руки в карман толстовки.

— Почему это невозможно?

— Он прекратил со мной любое общение, потому что я заставляла его чувствовать себя никчемным. Я оказалась эгоистичной и эгоцентричной и не смогла разглядеть, что причиняла боль человеку, который меня любил.

Розалия нехотя заговорила об их отношениях с Бенджамином. Ей казалось, что она раздевалась перед незнакомым человеком, снимая с себя слой за слоем подробностей того, что произошло между ними за несколько месяцев. Ей представлялось, что максимальная откровенность, даже если и приносила новые страдания, все же была более уместна, чем осознанное умалчивание фактов. Единственное, что утаила Розалия, так это его имя.

— Вы помните, о чем подумали или почувствовали, когда он признался вам в любви?

— Я ему не поверила! — только в тот момент Розалия осознала это.

— Почему?

Беспощадный вопрос, к которым надо будет привыкнуть.

— Потому что между нами не произошло ничего особенного. Секс, основанный на химии, но не более.

Это прозвучало цинично.

— А вы считаете, что ему нужно было что-то, как вы выразились «особенное», чтобы полюбить вас?

Розалия не ответила, лишь долго смотрела на врача.

— Я ошиблась, — проговорила она упавшим голосом. — Я должна была поверить ему.

— А сейчас верите?

— А сейчас больше не во что верить… Он ушел.

— И вы бы хотели его вернуть?

Отпираться было глупо.

— Я бы хотела, чтобы он не усомнился во мне. Чтобы не наговорил мне всего того, что сказал. Да, я хочу, чтобы он вернулся…

После первой встречи с дотторессой Микуччи, Розалия почувствовала облегчение. И хотя ничего значимого не произошло, появилось ощущение возможности сдвинуться с мертвой точки. Правильно заданные вопросы создавали иллюзию правильных ответов. Но вскоре этот эффект рассеялся, а на его место заступили тяжелые разговоры о семье, детстве и об отце.

Каждый раз после сеанса Розалия выходила так, словно ее пытали. Часто она безудержно рыдала прямо перед психотерапевтом и продолжала и у себя в комнате. Чем больше выходило наружу, тем больше она понимала, насколько была отравлена своими родителями и отравляла жизнь другим. Многое она продолжала отрицать даже наедине с собой, ограждаясь от очевидного. Но беспощадная дотторесса Микуччи методично подводила ее к выводу, с которым не возможно было не считаться. Если же Розалия упрямилась и не желала понимать, та била по самому больному. Эта шоковая терапия изматывала и угнетала и ей не было видно конца.

И если на самом первом сеансе Розалия была уверена, что хочет вернуть Бенджамина, то по прошествии пары недель, она не могла его видеть. Ее трясло уже тогда, когда она собиралась на занятия. А от звука его голоса ее охватывало такое беспокойство, что единственное, чего она желала, это спрятаться. Когда он останавливал ее, чтобы сообщить что-то бесстрастным голосом, она смотрела на него, словно перед ней стоял инопланетянин. И глаза ее увлажнялись от стыда и боли. К счастью Бенджамин не задерживал ее надолго, поэтому, когда глаза наполнялись слезами, он этого уже не видел.

Апрельские соревнования в начале месяца она пропустила. Никто не спросил ее, почему. Это лишь в очередной раз закрепило в голове, что она совсем одна и что это состояние ей не нравится.

— Розалия, ты меня слышишь?

Острый взгляд дотторессы Микуччи снова впился в нее. Розалия повернула голову в сторону.

— Конечно слышу… В последнее время я слышу только ваш голос.

— Ты, кажется, этому не рада!..

— Вы бы на моем месте тоже были не рады.

— Отчего же?!

Женщина наклонила голову в сторону. Она давно уже обращалась к пациентке на «ты», и Розалия затруднялась ответить, в какой именно момент это произошло.

— От того, что мне совершенно нечем гордиться, если единственный человек, который со мной разговаривает и слушает меня — это мой психотерапевт.

— Он так и не разговаривает с тобой?

— Позавчера спросил, почему в женской раздевалке так шумно.

— Полагаю, ты нашлась, что ответить… — насмешливо, и она себе это часто позволяла, заметила дотторесса Микуччи.

— Вы ошибаетесь! — не без некоторого удовольствия ответила Розалия. — Не нашлась… Я не могу спокойно разговаривать с ним. Мне предательски хочется реветь, как будто я и так испытываю недостаточно стыда за все, что вытворяла.

— Не хочешь поговорить с ним и попросить прощения?

— Не думаю, что он захочет разговаривать со мной. Последними его словами было то, что он совершенно уверен в правильности своего решения не иметь со мной ничего общего.

— Это, однако, не означает, что ему не нужны твои извенения. Особенно если ты сама испытываешь потребность сказать ему об этом. Сделай это для себя.

— Я подумаю об этом… — невнятно пробормотала Розалия. — Впрочем, уверена, ему это не нужно. Уверена, он уже переступил черту…

— Что ты имеешь в виду? — уточнила врач.

— Что у него кто-то есть. Пусть не для отношений, но для секса…

— Тебя это расстраивает?

— Это рвет меня на части!

— Послушай, Розалия, я слушаю тебя и все никак не пойму, почему ты не дашь определение своему состоянию, — несколько раздраженно спросила дотторесса Микуччи.

— Какое определение? Психоз? Депрессия? Нервное расстройство?

— Стоп! Нет! Остановись! — прервала поток глупости женщина. — Я говорю о твоем отношении и чувствах к нему.

Розалия замерла и несколько секунд молча смотрела на психотерапевта, словно до нее дошло, наконец, что-то важное.

— Вы это про любовь что ли? — заговорила она.

— Ну, хотя бы… — с облегчением выдохнула дотторесса Микуччи, видимо, совсем не ожидая, что ее пациентка так быстро поймет.

— Я давно это поняла. Или вы считаете меня за идиотку, которая не в состоянии понять, что с ней происходит?!

Женщина оскорбительно передернула плечами.

— Именно такое впечатление и складывалось!

— Вы ошиблись!

— Ну, так скажи это вслух…

— Зачем?

— Чтобы услышать себя!

— Нет, это причиняет мне невыносимую боль…

Уходя из студии, Розалия получила задание произнести вслух, что любит Бенджамина. Ничего глупее она бы не смогла себе представить. Гораздо важнее с ее точки зрения было бы попросить прощения перед ним. Ведь она этого не сделала ни разу. Обдумав все как следует, Розалия даже почувствовала себя готовой, но как назло Бенджамин не пришел в школу. Когда неделю спустя он так и не объявился, она забеспокоилась.

— Мария Луиза, почему нет Чапмана? — с нарочитой небрежностью был задан этот вопрос, однако реальный подтекст плавал на поверхности.

— Он уехал в Лондон. Скоро должен вернуться.

Розалия не нашлась, что ответить, поэтому спросила про футболки с эмблемой школы, которые должна была раздать ученикам. Мария Луиза ответила, что они приехали, и повела ее в кладовку, чтобы дать нужные размеры. Пока она открывала коробку, ей позвонили. Это был Бенджамин.

— Ты уже вернулся? — с улыбкой на лице спросила она.

Розалия наблюдала за ней со стороны, как будто через выражение лица можно было услышать голос Бенджамина. Она, конечно, ничего не слышала, но видела, как Мария Луиза отвернулась.

— Прими мои глубочайшие соболезнования…

Розалия еле дождалась, пока она закончит звонок. Сердце стучало и пульсировало в висках так сильно и неприятно.

— Кто? — она схватила Марию Луизу за руку. — Кто умер? Скажи мне, что это не Джейн!

— Я не знаю, кто такая Джейн, — выдавила женщина. — Умерла его мать.

— Его мать зовут Джейн, — выдохнула Розалия и вышла прочь из подсобки.