Предавший однажды

28

Надежда

На следующее утро, глядя во время завтрака на спокойного, даже невозмутимого Костю, я пыталась понять его. Так говорил психолог, и так я считала всю свою жизнь — чтобы понять другого человека, нужно постараться поставить себя на его место. Конечно, порой не получается, особенно если речь идёт о всяких отморозках, но тут ведь любимый муж.

Впрочем, любимый ли? Я уже не была в этом уверена.

Ситуация казалась гораздо понятнее, если представить, что у Кости никого нет, а все мои подозрения беспочвенны. Точнее, почва у них есть, но не та, а связанная с моей психологической травмой, с моим внутренним недоверием. И я сама «высасываю из пальца» всё, что только можно высосать. Тогда вполне логично и поведение мужа, который просто затаился и ждёт, когда я наконец угомонюсь — нельзя же вечно подозревать на пустом месте? — и бесконечные «знаки», которые я вижу даже в похожих рюкзаках в чужой прихожей.

А вот если у Кости имеется любовница, тут возникают вопросы. Зачем в таком случае было заморачиваться два года назад, ходить к психологу, из кожи вон лезть, стараясь меня вернуть? Чтобы сразу, как я более-менее успокоюсь, вновь начать обманывать и всё похерить? Странная логика.

Клятвы, подарки, обещания, терапия — получается, всё было зря? Для такого целеустремлённого мужчины, каким всегда был Костя, это казалось совсем глупым. Или он настолько верит, что я не догадаюсь? Но я уже догадываюсь.

И почему в таком случае не развестись? Из принципа? По привычке? Если уж настолько невмоготу, что и двух лет не прошло, как Костя вновь загулял, можно ведь оставить в прошлом опостылевшую жену? Хотя если вспомнить наш последний секс, и не только последний, а вообще… Не такая уж я и опостылевшая…

В общем, если в первом случае мне всё было понятно — шиза она и есть шиза, — то во втором — причины и следствие хромали. Что, на самом деле, о многом говорило в первую очередь обо мне.

И это было печально.

Погода сегодня, шестого марта, была на редкость тёплой, и я, подходя к офису, расстегнула куртку и сняла шарф, подставляя под приятный весенний ветерок голую шею. Солнышко ярко светило, небо было голубым, почти без единого облачка, — красота. В такой день надо радоваться жизни, а у меня настроение похоронное.

— Привет, Надежда! — меня легко похлопали по плечу, а затем рядом показалась весёлая физиономия Семёна. В отличие от Ромки, у моего второго коллеги по редакции на макушке уже лет десять как была проплешина, и сейчас она забавно светилась на утреннем солнышке, будто смазанная маслом. — Ты смотри, осторожнее, мартовский ветер — он самый коварный. Продует ещё.

— Может, и хорошо, если продует? Отдохнуть хочется… в отпуск…

— Ну, между отпуском и больничным разница примерно как между обычным тортом и веганским, — хмыкнул Семён и приподнял повыше связанные между собой коробки, которые нёс в руках. — Вот, купил тут, в честь сама знаешь чего.

— Всё у нас не как у людей, — пошутила я. — На Восьмое марта надо дарить цветы, а вы чего — решили каждой бабе по торту? Надеюсь, мне достанется шоколадный.

Семён громогласно расхохотался. Он вообще всегда был громким человеком, совсем не умел разговаривать шёпотом, а уж смеялся так, что стены тряслись.

— Не надейся! Как сказал классик, «детя́м — мороженое, бабе — цветы». Просто их должен шеф притащить. Он так и сказал: с меня — цветы, с вас — всё остальное. Вот мы и организовались… Ромка обещал шампанское принести, Лёшка со склада — фрукты, а я за сладкое отвечаю.

— Надеюсь, фрукты будут не с нашего склада хотя бы? Страшно представить, какие фрукты растут на складе с книжками…

Тут мы засмеялись уже хором, и я почувствовала, как настроение у меня немного повысилось. Сейчас ещё шампанского выпью, торт съем — и вообще отлично будет!