Предавший однажды

69

Надежда

Я долго думала: признаться сейчас или нет? Шла по станции, запрыгивала в вагон вместе с Ромкой, ехала с ним рядом, глядя в тёплые глаза, и думала, думала…

В итоге всё-таки сказала, когда мы стояли в вагоне на следующей станции:

— Я слышала твой разговор. Сегодня, на пожарной лестнице…

Кажется, ничего подобного Ромка не предполагал — потому что он явно удивился. Его брови поползли вверх, а потом он, криво улыбнувшись, произнёс, наклоняясь к моему уху:

— И кучу всего себе нафантазировала, да?

— Да, — призналась я, подняла руки и вцепилась ими в куртку на Ромкиной груди. — Но ты же не говоришь правду. Ни слова не говоришь… Что я должна думать?

— Я могу сказать, — неожиданно ответил он, скользнув губами по моему виску. — Но тебе не будет от этого легче. Наоборот.

Я слегка вздрогнула, но тем не менее произнесла, чуть повысив голос — потому что вагон начал набирать скорость:

— Я всё равно хочу знать правду.

Ромка молчал, и я всем телом ощущала напряжение в его теле. И тоже молчала, понимая: уговаривать бесполезно. Он такой человек: либо да, либо нет, но уговоры не помогут.

— Хорошо, — выдохнул в конце концов Ромка. — Но надо выйти на следующей станции и сесть хотя бы. Только рассказ будет быстрым, Надя, без подробностей. Мне надо успеть на электричку, у меня в запасе не более пятнадцати лишних минут.

Неужели?..

Я всё-таки узнаю правду!

— Договорились, — кивнула я обрадованно. — Я не буду тебя задерживать!

Впоследствии оказалось — радовалась я рано. Рассказ Ромки вызвал у меня миллион вопросов, и радостным он, увы, совсем не был.

Мы сели на лавочку посреди станции. Абсолютной тишины в метро, естественно, не достичь, поэтому Ромка периодически прерывался, ожидая, когда проедет поезд. И очень чувствовалось, что он старается говорить безэмоционально — явно не желая, чтобы я его жалела.

Но эффект от этого получался обратный…

— Лена была подругой моей однокурсницы. Они пришли вместе на одну из встреч выпускников. Почему я говорю «была» — потому что Лена за прошедшие годы умудрилась поссориться со всеми друзьями из прошлого. Когда-то давно она была озорной и весёлой девчонкой, очень красивой и в чём-то даже безбашенной, чем меня и привлекла — сам-то я тот ещё зануда, да и темперамент у меня другой. Мы встречались пару лет, а потом я предложил Лене пожениться. И всё было хорошо… до беременности. Когда Лена ждала нашего старшего сына, она впервые рассказала мне, что сестра её матери, страдая от послеродовой депрессии и заподозрив мужа в измене, выпрыгнула из окна.

В этот момент у меня поползли мурашки по спине, да и не только по спине — по всему организму. Какая женщина будет рассказывать такое, вынашивая ребёнка? Ладно бы ещё она сделала это до беременности, лучше даже до свадьбы, но во время беременности стараешься не думать о плохом…

— Лена сделала это в шутливой манере, — криво усмехнулся Ромка. — Мол, смотри, не провоцируй меня, а то мало ли, и тогда я не воспринял это всерьёз. Я вспомнил о том рассказе, когда жена родила Илью и её поведение изменилось практически полностью. Из весёлой и смешливой она стала угрюмой и раздражительной, постоянно подозревала меня во всём, что только можно и нельзя. Не дай бог не успеть на электричку — всё, скандал. И обязательно рыдания, которые делали меня беспомощным — я вообще не умею разговаривать с плачущими женщинами. Стоило Лене заплакать — и я сразу соглашался на всё или почти на всё. Так продолжалось несколько лет. Любые мои попытки потащить Лену к врачу заканчивались её слезами и моей капитуляцией, из-за чего я постоянно ощущал себя половой тряпкой. В общем, в то время я как раз начал чувствовать тягу к тебе, поэтому предложил Лене развестись. — Ромку передёрнуло — воспоминания точно были неприятными. — Она откровенно психанула. Рыдала, кричала, что не сможет без меня, а ещё вспомнила свою тётку, которая из окна выпрыгнула.

Я слушала это всё, затаив дыхание и ощущая, как где-то на макушке шевелятся волосы.

Эмоциональный шантаж, значит… Раньше я только читала о подобном, но никогда не встречала по жизни, если не считать то, что говорили мне свёкры два года назад, подобным шантажом. Но это всё-таки шантаж другого уровня — намекать на самоубийство, ещё и вместе с ребёнком…

— Я сразу передумал, — продолжал Ромка, болезненно сжав кулаки. — Испугался. Но у меня тогда хватило мозгов поставить условия: она должна пойти к врачу и вылечить эту свою депрессию. Нашёл даже ей психотерапевта через своего одноклассника, разговор с которым ты сегодня слышала. Он единственный, кто более-менее в курсе… Даже мой брат ничего не знает. Не могу я это всё рассказывать, — Ромка коснулся ладонью шеи. — И сейчас тошно, но раз ты хочешь… Хотя, в принципе, уже понятно, что дальше, да, Надюш? Лена стала ходить к психотерапевту, принимала таблетки, и периодически ей становилось лучше, порой она была почти совсем нормальной и весёлой. В один из таких периодов родился Лёшка… Но после его рождения всё вернулось на круги своя, и я осознал: Лене вредно сидеть дома с детьми. Поэтому настоял, чтобы она как можно скорее пошла на работу. Стало лучше. Но наши отношения к тому времени были испорчены безвозвратно, и любые попытки Лены их выправить я воспринимал в штыки. Тогда и произошёл тот эпизод, о котором я тебе говорил… С первым встречным в клубе, на каком-то девичнике в кругу коллег. По крайней мере, так она мне рассказала.

— Зачем? — выдохнула я, не понимая, зачем признаваться в подобном. — Можно было промолчать.

— Надюш, — Ромка прикрыл глаза и, тяжело вздохнув, пояснил: — Лена — не обычный человек. Не надо оценивать её так же, как остальных. Она психически нестабильна. Это наследственное — как я впоследствии выяснил, в их семье отклонения были не только у сестры её матери. Лена призналась в измене, чтобы сделать мне больно. Ей вообще нравится делать больно, нравится жить среди боли. Потом она всегда приходит в себя, жалеет, извиняется, и понимаешь — собственно, она не виновата в том, что всё вот так криво у неё. И не со зла она это делает, а потому что больна психически. В одном мне повезло — на детей это не распространяется… И мать она хорошая, и Лёшка, и Илья её любят.

— Тогда почему ты… боишься за них? — уточнила я осторожно. Мне было жутко от всей этой истории, не верилось, что так вообще можно жить…

— Потому что Лена может сделать что-то плохое не осознавая последствий. Она часто не анализирует, и если злится — может, например, кинуть в тебя утюгом. Да, это реальный случай, только попала она не в меня, а в шкаф с посудой. Сразу опомнилась и после этого пару месяцев ходила шёлковая, но сам факт…

Ромка замолчал, и я, чувствуя, что он вот-вот встанет и уйдёт, торопясь на свою электричку — хотя не уверена, что он на неё уже не опоздал, — быстро спросила:

— Ты решил разводиться из-за меня?

Почему-то мне было важно услышать ответ.

— Нет, — ответил он честно, серьёзно посмотрев на меня. — Я просто больше не могу. Ещё немного — и я сам в петлю полезу. И прости, Надюш, но я не верю, что ты разведёшься… несмотря ни на что, не верю. Но для себя я принял решение. Хочу хотя бы старость встретить в тишине и покое. — Ромка взял меня за руку и встал со скамейки. Посмотрел на моё лицо, вздохнул и, покачав головой, произнёс: — Прости меня за этот рассказ.