Прекраснейшая

Глава 29

— Иди сюда, сестрёнка. Я хочу тебе кое-что показать, — Ченнэри улыбнулась самой тёплой улыбкой, махая взволнованной Леване.

Инстинкты приказывали быть осторожной, ведь прежде энтузиазм Ченнэри обращался жестокостью. Но сопротивляться было трудно, и даже если инстинкт говорил Леване отступать. Ноги несли её вперёд.

Ченнэри лучше знала, как использовать дар на маломыслящих детях, особенно на младшей сестре. Няни ругали её сотни раз.

В ответ она только лучше это скрывала.

Ченнэри стояла на коленях перед голографическим камином их общей детской, нежной и тёплой, в отличие от ревущего пламени и треска брёвен в иллюзии. За исключением праздничных свечей, огонь на Луне был строго запрещён. Дым слишком быстро завалит купол, отравит их драгоценный запас воздуха. Но голографические камины были популярны, и Леване всегда нравилось наблюдать, как танцевало пламя, бросая вызов предсказуемости, как тлели и рассыпались деревянные брёвна, как сгорали. Она наблюдала за ними часами, поражённая тем, как пылал огонь, поедая журналы, но не выходя на свободу.

— Часы, — сказала Ченнэри, когда Левана оказалась рядом. Она поставила маленькую миску со сверкающим белым песком на ковёр, взяла щепотку и бросила его в голографическое пламя.

Ничего не произошло.

Содрогнувшись с опасением, Левана посмотрела на сестру, и в тёмных глазах Ченнэри плясал костёр.

— Он ненастоящий, да? — наклонившись, Ченнэри провела рукой сквозь пламя. Пальцы остались целыми. — Лишь иллюзия. Как лунные чары.

Левана была ещё слишком маленькой, чтобы контролировать свои лунные чары, но она чувствовала, что это не то же самое, что и голографический камин.

— Иди вперёд, — сказала Ченнэри. — Коснись.

— Я не хочу.

Ченнэри посмотрела на неё.

— Не будь ребёнком. Оно не реальное, Левана.

— Я знаю, но… я не хочу, — инстинкты заставили Левану положить руки на колени. Она знала, что оно нереальное. Она знала, что голограмма не навредит. Но она знала, что огонь опасен и иллюзии опасны, и можно обмануться верой о вещах, ведь нереальное иногда самое опасное.

Разозлившись, Ченнэри схватила Левану за руку и дёрнула вперёд, почти вытягивая её в огонь. Левана взвизгнула и попыталась отступить, но Ченнэри устояла, держа её маленькую ручку над светящимся пламенем.

Конечно, она ничего не чувствовала. Просто тонкое тепло, что даёт пламя, чтобы казаться более достоверным.

Через минуту пульс Леваны начал успокаиваться.

— Видишь? — фыркнула Ченнэри, хотя Левана не была уверена, что именно только что сделала. Она всё ещё не хотела прикасаться к голограмме, и как только сестра отпустила её, она одёрнула руку и медленно отошла на ковёр.

Ченнэри проигнорировала отступление.

— Теперь — часы, — Ченнэри выпустила спичечный коробок, что взяла, возможно, с алтаря в большом зале. Она зажгла одну, прежде чем Левана поставила под сомнение и, наклонившись, прижала спичку к нижней части голограммы.

Ничто не должно воспламениться. Очаг не загорится. Но это было незадолго до того, как Левана увидела новую вспышку среди тлеющих брёвен. Реальное пламя распылялось, и Левана увидела сухие сворачивающиеся листья. Голограммой скрывалась растопка, но реальное пламя превзошло иллюзию.

Плечи Леваны поникли. Предупреждение в голове кричало встать и уйти, сказать, что Ченнэри нарушила правило, остановить всё, пока пожар не усилится.

Но она этого не делала. Ченнэри бы вновь назвала её ребёнком, и если Левана осмелится поймать принцессу на деле, Ченнэри найдёт способы её наказать.

Она словно приросла к ковру и наблюдала, как пламя росло и росло.

После того, как оно выросло до размеров голограммы, Ченнэри вновь полезла в маленькую миску с песком — или, может быть, сахаром, — и бросила его в огонь.

На сей раз он посинел, затрещал и исчез.

Левана ахнула.

Ченнэри проделала это ещё несколько раз, становясь смелее, ведь эксперимент был удачным. Две щепотки. Целая горсть — маленькие фейерверки.

— Хочешь попробовать?

Левана кивнула. Схватила крошечные кристаллы и бросила их в огонь. Она смеялась, когда голубые бенгальские огоньки вздымались вверх к корпусу и врезались в каменную стену у дымохода.

Поднявшись на ноги, Ченнэри оглянулась, пытаясь найти в детской что-то интересное, что будет гореть. Чучело жирафа курилось, обуглилось, долго ловило пламя. Старая кукла расплавилась и свернулась. Деревянные игрушки, что медленно обгорали под защитным покрытием.

Но тогда как Левана была очарована реальным пламенем, запахом пепла и почти болезненными взрывами на её лице, дымом, что темнил обои над головой, она могла сказать, что Ченнэри становилась более озабоченной с каждым экспериментом. Ничего не было столь фееричного, как простые, элегантные искры из песка.

Ножницы.

Рванувшись прочь, Левана повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, что Ченнэри бросила прядь волос в пламя. По мере того, как локон свернулся, почернел и растворился, Ченнэри хихикала.

Левана потянулась к затылку, нашла прядь, что отрезала с её головы Ченнэри. Слёзы выступили на глазах.

Она попыталась подняться на ноги, но Ченнэри была быстра, схватила её за юбку. Она усадила её на пол. Она закричала и упала на колени, едва остановившись, чтобы не удариться лицом в пол.

Даже когда Левана попыталась откатиться, Ченнэри поймала её платья между ножницами, и звук рвущейся ткани разрывал и голову Леваны.

— Прекрати! — закричала она. Когда Ченнэри крепко держала её юбку и разорвала ткань до бёдер Леваны, та попыталась схватить столько ткани, сколько могла, и выдернула её из рук Ченнэри.

Материал оторвался, и Ченнэри вскрикнула, упала в огонь. С визгом она выбралась из очага, а лицо исказилось от боли.

Левана с ужасом уставилась на сестру.

— Прости. Я не хотела. Ты в порядке?

Было ясно, что Ченнэри не в порядке. Она сжала губы, взгляд потемнел с яростью, которую Левана никогда не видела, а она часто видела гневающуюся сестру. Она отшатнулась, кулаки всё ещё сжимали юбку.

— Я сожалею, — вновь начала она.

Не обращая внимания на неё, Ченнэри коснулась её плеча и повернула так, что Левана могла увидеть ту сторону. Это случилось так быстро. Верхняя часть её платья была обугленной, но ничего не загорелось. Левана могла видеть на шее своей сестры красноту, небольшие волдыри над вызовом платья.

— Я позову врача, — сказала Левана, поднимаясь на ноги. — Тебе надо воду… или лёд…

— Я пыталась спасти тебя.

Левана сделала паузу. Слёзы боли блестели в глазах сестры, но они были омрачены безумием и яростью.

— Как?

— Помнишь, сестрёнка? Помнишь, как я пришла сюда и увидела, что ты играешь с реальным огнём в камине? Помнишь, как ты упала, думая, что тебе не повредит, как голограмма? Помнишь, как я обожглась, пытаясь тебя спасти?

Моргнув, Левана попыталась отступить, но ноги были прикованы к ковру. Не от страха или неуверенности — Ченнэри контролировала её ноги. Она была слишком юна и слаба, чтобы уйти.

Ужас поднялся по спине, по коже пробежались мурашки.

— Сестра, — запнулась она, — надо положить лёд на твои ожоги. Прежде чем… прежде чем станет хуже.

Но выражение Ченнэри вновь изменилось. Ярость искривила её чем-то жестоким, садистским, голодным и любопытным.

— Иди сюда, сестрёнка, — прошептала она, и несмотря на то, что что-то сжало её внутренности, ноги подчинились. — Я хочу тебе что-то показать.